Отца Сергия бросила жена.
Терпела, не дотерпела и бросила.
Поженились они еще студентами. Вместе учились в университете. Он – филолог, она – биолог.
Познакомились в колхозе, «на картошке». На дворе – спелая осень, в душе – первая весна. У нее весна закончилась, согласно строгому биологическому циклу, а у него, вопреки всем законам природы, остановилась в вечном цветении свежей юности. Ей быстрей хотелось плодов, а ему – задиристым шмелем собирать нектар нежных цветов с тонким ароматом.
Еще хуже стало, когда он вдруг, ни с того, ни с сего, «ударился в религию». Стал каждые выходные пропадать в церкви.
И эти бесконечные разговоры про Бога…
Нет, она, конечно, Бога не отвергала, но фанатичкой никогда не была, и всегда с какой-то брезгливостью относилась к этим «в святости погрязшим» — хвостатым, бородатым, молодым и не очень людям с горящими глазами и тупым упрямством, которых муж стал приводить в их московскую квартиру, подбирая «со святых мест». Они молились басами и пели тенорами, размашисто крестились и чесали бороды, совершенно не понимая, чего стоит ей принимать, кормить, обстирывать их «во славу Божию».
«Спаси, Господи, матушка», – сыто тянули они, даже не предложив помочь помыть оставшуюся после них гору посуды.
Потом Сережа поступил учиться в семинарию.
Семинаристы ей нравились: живые, умные, веселые и какие-то удивительно чистые. С подкупающей наглостью они очень уверенно разъяснили, что все, чему ее пять лет учили в универе – бред.
«Невозможность построения эволюционной схемы развития генетического кода, составляет сегодня главную проблему всей биологии», – цитировали они доктора физико-математических наук Л. М. Мухина из его статьи в журнале "Земля и Вселенная" № 1 за 1979 год. Все по памяти, да со ссылками – так что не поверить было невозможно.
Сережа говорил вдохновенные проповеди в семинарском храме, и она им гордилась. Все ждала, что вот он станет священником и, наконец, начнет зарабатывать деньги в семью. Ей очень хотелось детей – иногда до умоисступления. Сначала она просила, а потом требовала их у Бога, понимая, что так нельзя, кричала Ему в немом вопле: «Дай!»
Но Бог не давал.
А когда Сережу рукоположили в дьякона, а потом в священника и он стал служить чуть ли не каждый день, надежды, что от него у нее будут дети, почти не осталось. Последней каплей стало его распределение после семинарии в Сибирь.
Она заявила твердо:
— Не поеду!
И не поехала.
Все ее осудили, кроме одного сережиного однокурсника, Богдана, который говорил про «генетический код». Она сразу поняла: вот от него дети будут. Гнала от себя эту мысль все пять лет. И чем дальше гнала, тем больше понимала, что он, как и она, – от земли, и что батюшкой ему быть нельзя. Сама подала на развод. И невиданное дело – бывшая матушка вышла замуж за бывшего семинариста.
А отец Сергий радовался. Как же он радовался, когда она его бросила — это, наверное, был один из самых счастливых дней его жизни. Все ему сочувствовали, даже архиерей, а он тихо улыбался и ликовал душой. На коленях умолял архиерея разрешить Наде выйти замуж за Богдана. Владыка не хотел, даже отменил распределение в Сибирь. А потом внимательно посмотрел на отца Сергия, задумался — и благословил в виде редкого исключения, на венчание. После епитимьи.
А Надя как пошла рожать! Если бы можно было родить через неделю, она бы каждую неделю рожала. Отец Сергий исправно крестил всех ее детей, всякий раз в проповеди желая каждому ребенку чего-то особенного — того, чем именно он может прославить Бога.
Надя с Богданом жили в московской квартире, а отцу Сергию некая сердобольная старушка, жалея «брошенного батюшку», подарила полдома с небольшим участком земли рядом с известным женским монастырем. Все понимали, что отец Сергий один пропадет: умрет с голоду, замерзнет, заболеет, угорит. И к нему в домик переехала жить его сестра.
У Кати семейная жизнь тоже не задалась. Выходила замуж за военного, а получилось — за сапога. Бросила с ненавистью. Одна вырастила сына, а когда тот женился, стала не нужна. Вот и уехала к брату, на святое место, под Покров Пресвятой Богородицы. Устроилась в монастырскую библиотеку. Денег платили мало, но кормили здоровой монастырской едой. Отец Сергий служил в монастыре, духовно окормлял сестер, повторяя частенько расхожую поповскую шутку о том, что духовники женских монастырей без мытарств идут в рай.
Весна в том году, когда все началось, выдалась дружная. Весь Великий Пост стояли морозы, даже на Страстной было холодно, а к Пасхе, в самую Великую Субботу вдруг резко потеплело, и солнышко, весь апрель прятавшееся за ватными тучами, как-то сразу встало с легкой ноги и заиграло в побежавших ручьях и повеселевших глазах богомольцев, радостно встречавших друг друга: «Христос Воскресе!» Одновременно расцвели черемуха и сирень.
Отец Сергий, копая землю под огурцы, окруженный со всех сторон роскошным свадебным убранством цветущих яблонь, вишен и груш, не мог надивиться на эти благие щедроты Творца. Особенно его умиляло, что в воздухе везде была развеяна драгоценная невидимая пыльца, без разбора оседавшая на старой, ржавой крыше, на заборе, на его рабочем подряснике, в лужах и бочке с водой. А ведь каждый грамм этой пыльцы на вес золота! Хорошо, что Нади нет рядом. Она бы строгим тоном школьной учительницы прочитала нотацию о том, сколько несчастных людей в это время страдает от аллергии, особенно детей, родившихся в районах с неблагоприятной экологией. Все это, конечно, верно — эти бесчисленные последствия грехопадения. Но сейчас, в этот именно миг, Бог щедро сыплет Свою благодать на праведных и неправедных, на добрых и злых, не разбирая и не скупясь!
Так думал отец Сергий, опершись на лопату и зажмурившись, выстраивая в уме образ будущей проповеди, где бы прозвучало это сравнение Божией благодати со всепроникающей драгоценной невидимой пыльцой.
Парение его богословской мысли прервал резкий, со старческой хрипотцой голос:
– Межа!
Отец Сергий очнулся и открыл глаза.
Перед ним стоял сосед, крепкий старик с физиономией победившего большевика. Это не было лицо. Отец Сергий привык созерцать лики святых на иконах, рассматривать лица живых людей. Но сейчас перед ним была маска, застывшая, страшная в своей неподвижности.
– Здесь межа, – повторил старик, глядя в упор мертвыми глазами.
Слово «межа» воскресило в сознании батюшки давно забытые страницы старого школьного учебника истории, где писалось, как крестьяне убивали друг друга в спорах за межу. «Такой может и убить», – подумалось отцу Сергию.
– Конечно, конечно, Елисей… (Господи, как его? Григорьич, Георгич) Егорыч! – испуганно пролепетал отец Сергий.
– Вот так! – указал Егорыч ладонью, где проходит межа, и медленно, как удав, исчез в своей каменной норе.
– Кать, я его видел!
– Кого?
– Хванта!
– Где, когда?
– Только что, на огороде!
– И что?
– Ужас! Ты даже не представляешь, что это за человек! Это мертвец!
– Да ну тебя! Я с ним, в отличие от тебя, несколько раз разговаривала. Конечно, не подарок, но не упырь же.
– Вот именно упырь, самый настоящий!
– Батюшка, ты же – батюшка!
– Ой, прости, Господи, осудил, конечно, прости. Но ты бы его видела!
– Да видела я его. Кстати, у него в субботу был день рождения. Я купила коробку конфет и коньяк, пойдем вместе поздравлять.
– А, может, ты без меня? Он попов не любит.
— Вот именно поэтому вместе и пойдем.
— А откуда ты знаешь, что у него был день рождения?
— Валька, жена его, сказала.
— Так ведь прошло уже, неудобно как-то — вовремя не поздравили.
— Все удобно. Вовремя не до нас было. А с соседями нужно налаживать отношения, даже если они нас не любят.
— Особенно, если они нас не любят, — повеселел отец Сергий, оседлав своего любимого конька: тему о любви к врагам.
Дом Хвантов начинался с уродливой пристройки, служившей тамбуром со входом в жилое помещение и выходом в гараж. Эта двухэтажная конструкция, состоявшая из швеллеров, металлических уголков и старых оконных рам, была обшита подобранными на помойке разнокалиберными и разноцветными досками. Самой загадочной частью странной постройки была уличная дверь на втором этаже, ведущая в никуда. Минуя этот рундучок, посетитель оказывался в отапливаемой части здания, слепленной из страшного красного кирпича, изуродовавшего немало творений эпохи полностью и окончательно победившего социализма.
Оказавшись в просторной прихожей, утыканной дверями во все помещения дома, отец Сергий увидел только чудовищную лестницу на второй этаж, сваренную из тех же швеллеров и уголков и — в довершение всего — из пупырчатого железа (чтобы ноги не скользили). Такие лестницы бывают в бойлерных или в фильмах ужасов, где маньяки преследуют, скача по ним, несчастную жертву.
Виновника прошедшего торжества, к счастью, дома не оказалось. Супруга его, Валентина Ивановна, и ее мама, Анна Ильинична, приветливо встретили гостей, приняли подарок (от коньяка отказались: «Егорыч десять лет как завязал, капли в рот не берет»), выслушали поздравления и пожелания, испуганно и с облегчением повторяя, что «сам» уехал на работу в автоколонну и неизвестно когда вернется.
Посидели, попили чаю со старым вареньем и без подаренных конфет. Поговорили, когда что сажать. Катя была новичок в огородном деле, сажала капусту семенами в открытую грядку и сеяла свеклу впритык к кабачкам. Зато семена покупала в Тимирязевской академии в потаенных местах, известных только продвинутым садоводам-москвичам. Она щедро делилась столичными ноу-хау с соседками, учась у них огородной премудрости. Баба Аня посетовала, что зять никак не может подключить воду на участок, поэтому ей, старой, и дочери ее, с больными ногами, приходится ведрами таскать воду для полива из дома и выставлять на солнце. Катя искусно поддержала тему с зятем, лукаво похвалив его за трудолюбие: все в доме своими руками сделал! Здесь старуха не выдержала:
— Ну да, себе только комнату на втором этаже отделал, а мы живем внизу, как в хлеву.
— А можно нам ваш второй этаж посмотреть? — спросил отец Сергий. Ему не верилось, что так поразившая его лестница ведет не в преисподнюю…
Оказалось, завершался этот памятник несбывшейся коммунистической мечте не менее грандиозно: высоким, из пупырчатого железа, переходом в узком коридоре, делавшим проход по нему почти невозможным. «Это для усложнения жизни», — вспомнил отец Сергий бессмертного «Чевенгура». На втором этаже действительно оказалась просторная, прилично отделанная комната с четырьмя небольшими квадратными окнами с видом на монастырь.
Здесь жил Хвант.
Близость монастыря его не только не радовала, но сильно раздражала. Особенно колокольный звон. От него ему становилось тошно и поднималась глухая злоба внутри. Хвант ни во что не верил. Попов считал тунеядцами и жуликами, а верующих — дураками. Поселился он здесь, разбив две семьи: свою –—жена не могла родить, и Валентины — увел ее от хорошего мужа. Пришел жить в дом жены. Сразу поставил себя хозяином: провел в дом воду, затем газ, а потом и сам дом перестроил: сломал старый, еще довоенный сруб и на его месте изладил крепкий дом из красного кирпича. В другой, оставшейся половине дома, жила сестра тестя с мужем. Они свой еловый сруб пристроили уже после войны. Он был еще довольно крепкий. Воду и газ Хвант им тоже провел, по-своему, по-хвантовски: содрал с них втридорога за трубы и за работу — так, чтобы на два дома хватило, да еще и осталось. А бумаги все на себя оформил. Сестра тестя — та самая сердобольная старушка, которая подарила свой дом отцу Сергию — спорила-спорила с соседом, да так ничего и не добившись, плюнула на все.
Хванту на святом месте, в такой близости от монастыря было лихо. Он рвался перебраться куда-нибудь подальше, но теща была против: «Пока жива, никуда не поеду. Умру — тогда делайте, что хотите».
Умирать баба Аня не торопилась, хотя в последнее время очень сильно сдала: каждый месяц ее с высоким давлением увозили на «скорой». Вот и сейчас она стала жаловаться соседям, что долго не протянет, в огороде уже работать не может, а сердце кровью обливается, когда глядишь, как все зарастает вьюном, снытью и лопухами. Была у бабы Ани и другая скорбь, признаться в которой она стыдилась: новые соседи ревностно взялись за свой участок, все у них перекопано, парники натянуты, рыхлят, полют, поливают. Матушка — или кто она там ему? — все выспрашивает: когда морковь сеять, не пора ли огурцы сажать? Поп ее даже предлагал им землю помочь перекопать. Отказалась. Егорыч никогда огород не копал. И детей — Валькиного от первого мужа и своего — не приучил. Вот они вдвоем с дочерью всю жизнь и корячились. А теперь все — отпахалась. Но чтобы чужие помогали — нет уж, у нас тоже гордость есть!
Отец Сергий осторожно повел разговор о том, что хорошо бы бабе Ане пособороваться и причаститься. Он по-соседски, совершенно бесплатно готов в любое время ее напутствовать. Старуха запричитала, что еще рано, что она не готова, нужно помыться, а сил нет. На самом деле она суеверно боялась, что вот пособоруется, причаститься — и помрет. Сколько таких «напутствованных» старух в последнее время поумирало. Нет уж, лучше в хлеву, да пожить еще...
Умерла баба Аня внезапно.
Хванты были на дне рождения у Егорычевой сестры — местной депутатши. Возвращаются, а мать лежит мертвая на кухне. Удар. Хоронили на Троицу. В монастыре праздничный перезвон, а у них сосед с кадилом «Со святыми упокой» поет. Отец Сергий не знал, что сказать в утешение — не захотела покойница умереть по-христиански. Сказал только, что усопшая была труженицей, никогда никому не завидовала, хотя и отучена была ходить в церковь, Бога не отвергала. А самого сомнение гложет: как так — прожить всю жизнь рядом с монастырем, ни разу не побывав в нем, даже на Рождество, или на Пасху! Куда душа ее переселится? Из одного хлева в другой? А как Господь милостив был к ней: перед смертью подселил рядом священника. Не раз он ей предлагал приобщиться Святых Таин. Но она под конец уже не скрывала своего раздражения. Он и замолчал. А теперь маши кадилом, не маши, уже ничего не изменишь...
Хвант решил продать дом и построить другой, подальше от монастыря. Сестра-депутатша предупреждала: не продешеви. По идее нужно было продать свою одну вторую долю попу, которому по документам принадлежала вторая половина. Но попу продавать не хотелось из вредности. Попадья уже жену обхаживает: «Не будете дом продавать? Мы бы купили. У меня квартира в Москве в доме под снос. Покупатели в очередь выстраиваются». Хвант велел жене передать соседям, что деньги решают все — кто больше даст, тому и продаст.
Но у Егорыча была мечта. В начале 90-х один его хороший знакомый взял кредит у государства и построил себе дом. А потом дефолт — и долг стал ничтожным. Как же Егорыч жалел, что это не с ним произошло! Он чуял, что можно что-то подобное и сейчас провернуть, но что именно, нащупать пока не мог. Строить новый дом денег не было. Это раньше с его связями можно было и с кирпичом договориться, и трубы вывезти втихаря, и машину раствора налево пустить. А теперь все по рыночной цене. Раньше все понемногу воровали, а нынче помногу, да не все.
Вскоре мечта стала приобретать реальные очертания. Егорыч еще буквально за месяц до описываемых ниже событий работал главным энергетиком в пассажирском хозяйстве, а в свободное от работы время собирал у себя в гараже из битых автомобилей новые и продавал их. Раньше ему некогда было мечтать, а теперь, на пенсии, в гараже мечта его одолела. Как то раз в разгар этих сладких мук к нему приехал бодренький такой мужичок прицениться к только что восстановленной Егорычем Suzuki. Ударили по рукам, и Егорыч возьми да ляпни: «А что машина, покупай дом у меня!» Мужичок-то и клюнул.
Да не простой мужичок оказался, а бывший военный прокурор. Пал Палыч Русяй. Дослужился до подполковника и вышел в отставку. Поговаривали, что пенсия у него чуть ли не 50 тысяч. Пал Палыч однако еще подрабатывал в Москве — составлял ипотечные договора. И сам с семьей жил в ипотечной квартире в 20-ти километрах от монастыря. У него тоже была мечта: иметь дом на святом месте. И это была не просто мечта, а благословение старца, который пророчески предрек, что он, Павел Павлович Русяй, будет жить рядом с монастырем.
И тут вдруг так счастливо столкнулись две мечты — хвантовская и русяевская.
Бывший военный прокурор вступил в «доверительные отношения» с бывшим главным энергетиком ПАХа. Что это были за отношения и до какой степени доверительные, осталось тайной. Известно только, что Русяй спешно продал свою ипотечную квартиру и отдал Хванту часть суммы за дом, без всяких расписок и гарантий — доверительно.
И Егорыч приступил к осуществлению своей мечты: купил участок рядом с сестрой-депутатшей по рыночным ценам, но сам с сыновьями стал строить новый дом из красного кирпича.
У прокурора же денег не хватало сразу купить дом, поэтому он намеревался взять кредит в банке. Однако кредит можно было получить только под залог всего дома, а не на долю в праве. Вот тут костью в горле мечты оказался поп со своей одной второй долей в праве.
И они пошли к попу вместе с женами — Хвант и Русяй.
Елисей Егорович Хвант, когда ему было выгодно, мог проявить благодушие, которое выражалось у него в снисходительной грубоватой развязности.
— Вот, знакомьтесь, привел вам новых хозяев, — то ли с издевкой, то ли серьезно заявил он с порога.
— Каких хозяев? — опешила Катя.
— Подожди, Катя, — заволновался отец Сергий. — Проходите в дом, Елисей Горын… Егорыч. Садитесь все. Ну, говорите, с чем пожаловали.
— Вот они у нас дом купили, — кивнул Егорыч на Русяя и его жену, усаживаясь в кресло.
Русяй, войдя в комнату, перекрестился на святой угол с образами, а жена его креститься не стала, но с интересом разглядывала небогато, но со вкусом (Катя постаралась) убранную комнату.
— Как у вас мило, — улыбнулась она.
— Интересно, — стала закипать Катя, — как это они могли купить у вас дом, когда у нас право первой покупки? Мы покупаем дом. Я московскую квартиру выставила на продажу! Мне покупатели телефон оборвали! Вы что, издеваетесь?
— Подожди, Катя, успокойся, — возвысил голос отец Сергий. — Объясните, пожалуйста, Елисей Егорович, как вы могли продать дом без нашего согласия третьему лицу?
— Вы, батюшка, от жизни отстали, — вступил в разговор Русяй. — Мы давно в рынке живем. Кто больше заплатил, тот и купил.
Отец Сергий впервые увидел Русяя. Сделать это было не просто. Если собрать всех особей мужского пола, крепких и тщедушных, толстых и худых, высоких и низких, лысых и волосатых, жгучих брюнетов и альбиносов, носатых, губастых, скуластых, глазастых, бровастых, лобастых и низколобых, безбровых, узкоглазых, с вытянутым лицом и тонкими губами, безносых, а еще горбатых и стройных, брутальных и женоподобных — и все это объединить в нечто общечеловеческое, то получится Пал Палыч Русяй. В нем не было ничего, за что можно было бы глазу зацепиться.
— А что на рынке гражданские законы не действуют? — не без ехидства спросил батюшка.
— Ну, что вы?! У вас дети, у нас дети. Елисей Егорович захотел нам продать дом. Давайте доверять друг другу. А если вам не нравится ваш дом, вы можете его тоже продать, — не к месту влезла в разговор русяевская жена.
Она, в отличие от мужа, обращала на себя внимание, причем, самой развитой и выдающейся частью своего тела — бедрами. Казалось, что именно здесь творческий акт созидания ее плоти достиг своего апогея. А все остальные члены, по мере своего удаления от центра, блекли, истощались и умалялись — так, что уже лицом русяевская жена почти ничем не отличалась от своего супруга.
— Ага! Вот это будет следующим этапом! — возмутилась Катя.
— Хорошо, — твердо сказал отец Сергий, — что вам от нас нужно?
— Согласие на раздел дома, — ответил Русяй.
— Вы знаете, что такое раздел дома?
— А что? Ваш дом, наш дом, — рассудила хвантовская Валька.
— Нет, Валентина Ивановна! Раздел дома — это раздел всех коммуникаций, — пояснил отец Сергий.
Батюшке на исповеди приходилось выслушивать столько скандальных историй про разделы домов между соседями, что он был неплохо осведомлен обо всех каверзных перипетиях этого сложного процесса.
— Каких коммуникаций? — невинно удивился бывший военный прокурор.
— Газ, вода, электричество, которые сейчас общие, а после раздела станут вашими, так как все коммуникации проходят через ваш дом, — уточнил отец Сергий.
— Да разве мы что-нибудь отключим?! Побойтесь Бога! Нужно доверять людям, — возмутился Русяй.
— Нет, уважаемые, доверия своим рыночным подходом вы у нас не вызываете. Поэтому раздел дома может решить только суд, — категорически заявил отец Сергий.
— Какой ужас! — возмутился Русяй. — Впервые вижу верующих, которые хотят судиться!
— Можно обойтись без суда. Но тогда нужно провести отдельно все коммуникации прежде, чем мы дадим согласие на раздел дома. Или покупайте неразделенный.
Тут Хвант грязно выругался на батюшку. Непрошенные гости запричитали, загалдели, подхватились и унеслись.
Отношения с новыми соседями, начавшиеся со скандала, в том же духе и развивались. Пал Палыч Русяй был человеком нового типа, хотя и старой закваски. Этот синтез советской кэгэбэшной военной школы и многопестротной системы юридической, финансовой, маркетинговой и другой невыговариваемой переподготовки постперестроечной — эпохой-то ее не назовешь — эпопейки (точно выраженной в названии одной из новостных телепередач — «Времечко»), синтез страшного и лукавого, человеконенавистнического и гуманистического, тоталитарного и либерального, безбожного и суеверно-религиозного одно из своих бесчисленных олицетворений явил в Павле Павловиче Русяе.
Пока Хвант строил свой новый дом, Русяй с семьей — жена, сын и дочь — доживали в каком-то бараке. Ипотеку он продал, а барак остался. К зиме Хвант достроил дом и переехал в него, а Русяй — в дом Хванта. И сразу начал ремонт: вставил везде белые пластиковые окна и приступил к внутренней отделке. Первым делом отремонтировал туалеты. В этом тоже проявилось знамение времени: начинать устраивать новую жизнь с туалета. Потом переделал кухню, заменив вход в нее аркой — весьма нестандартное решение! На пол настелил линолеум в мелкий выпуклый цветочек.
И, наконец, приступил к лестнице!
Ступени обложил плиткой в мелкий цветочек, перила обшил деревом, а исторический переход из пупырчатого железа оставил в первозданном виде, только покрасил его в салатовый цвет — в тон стен. С рабочими Русяй вел себя вполне в духе времени, то есть по-свински: придирался к мелочам, заставлял по нескольку раз переделывать и без того неплохо выполненную работу, а за все недоработки и перерасход материала вычитал из зарплаты. Больше всех досталось электрикам. Хвант дал компаньону самых лучших специалистов, а Русяй умудрился так с ними рассориться, что те потом еще долго проходили мимо дома из страшного красного кирпича с проклятиями.
Частенько Русяй ходил вокруг дома, крестил его, сложив пальцы щепоточкой. А то сядет лицом к монастырю и любуется. В такие счастливые моменты не хотелось думать, что дом-то еще не его, забывался сосед-священник, которого он (что греха таить?) оставил с носом, даже мысль о том, что окончательной цены за дом Егорыч ему почему-то назвать не может, не так свербела в голове. Русяю верилось, что все это очень скоро разрешится и что он тут поселился навсегда.
Но Хвант так не думал. Егорыч, ударными темпами построив новый дом, смекнул, что и старого лишаться не стоит. Он вдруг стал говорить Кате, что вообще-то всегда хотел сдавать старый дом, а продавать на самом деле не собирался. А что деньги прокурор какие-то дал — так это ведь ерунда. Пусть живет в дому. Никто его не гонит. Он даже прописал всю его семью на постоянное место жительство. А потом он, Егорыч, вычтет за проживание из долга — и вроде никто никому ничего не должен. Пусть пока живет.
Егорыч был спокоен и доволен. Он даже поддался на уговоры «попадьи» провести ей отдельно свет. В один день провели, да еще, как он хвастал, за полцены. Правда, потом Катя узнала, что это можно было сделать в четыре раза дешевле. Но у попов деньги куры не клюют — пусть платят, не обеднеют. Хотя этот поп какой-то неудачный: и дом как следует отстроить не может, и машины у него нет, даже старый, завалившийся забор не меняет. Бабы болтают, что и жена его бросила. И правильно сделала. Неправильный поп. Егорыч и раньше-то попов не любил, хотя и не знал, а теперь узнал, и еще больше невзлюбил.
Отец Сергий часто ездил по благословению владыки на разные конференции, выступал с докладами. Эти короткие отлучки служили передышками между боями. Конфликт с соседями был для него как жало в плоть. Сражение развернулось нешуточное. Хванту было выгодно разделить дом, используя услуги Русяя, как бывшего прокурора. Платить Егорыч ни за что не собирался. Он выдвинул соседям ультиматум: или они соглашаются на раздел дома, или он отключает им воду, а затем газ. Катя бегала по инстанциям, оформляла проект по отдельной газификации дома, сама платила за все. А суммы выходили нешуточные: таких денег у них с батюшкой не было — только газификация стоила около двухсот тысяч рублей. А у нее зарплата шесть тысяч, да у батюшки двенадцать.
Русяй решил давить на соседей через архиерея. Написал жалобу о том, как священник издевается над пенсионером, не давая согласия на раздел дома. Пенсионер в это время исполнил свою угрозу — отключил соседям воду. А на дворе май, впереди лето. Отец Сергий с сестрой еще не знали, что это будет за лето, когда показатели температур побьют все максимальные рекорды, когда будут гореть леса и деревни, а Москва и Подмосковье задохнутся от едкого дыма.
Батюшка благословил рыть колодец на участке. Столб воды в колодце оказался очень небольшим — всего полметра. Поэтому они с сестрой воду строго экономили. Особенно трудно было с поливом огорода. Но зато урожай выдался небывалый! Очень порадовали помидоры: крупные, сахаристые, душистые. А у соседей все выгорело — как будто весь участок кислотой полили. Батюшка не удержался и сказал Русяю: «Паша, посмотри: природа тебя обличает: у нас урожай как никогда, а у тебя все выгорело!» Русяй взвизгнул в ответ: «Ряженый поп!»
С архиереем номер не прошел. Владыка вызвал обе стороны — отца Сергия и Русяя — и призвал их к миру. Батюшка, волнуясь, чуть не плача, сказал, что готов заплатить две трети суммы за проведение коммуникаций, но на все у него денег нет, да и несправедливо это: ведь предыдущие владельцы дома платили за общие водо- и газопровод. Владыка спросил Русяя: на каком основании они отключили воду? Тот ответил, что соседи не имеют на нее прав. Батюшка возмутился, обозвал Русяя лжецом. Владыка, видя, что разгорается скандал, обратился к Русяю: согласен ли он заплатить одну треть от положенной суммы? Русяй согласился. Инцидент был исчерпан. Владыка отпустил обоих, но повеселевший Русяй задержался, стал хвастаться, что сын его закончил православную гимназию, что сам он много жертвовал на монастыри и храмы, что мама его построила храм не где-нибудь, а в Мордовии (вы же понимаете?) И вскользь так намекнул на свои связи с тогдашним министром обороны — еще не прославившемся в коррупционном скандале.
Хванты подали в суд на раздел дома.
Егорыч сам посещал заседания, а вместо жены — Русяй. Отец Сергий вместо себя благословил ходить в суд Катю. Наняли знакомого адвоката. Судья попалась неопытная, медлительная. Катя никогда в суды не ходила, поэтому всему удивлялась: и тому, что ее доводы здесь оказываются неубедительными, и странному казенному языку судьи и адвоката, который она, в свою очередь, отказывалась понимать.
Но больше всего ее поразил Русяй. Такого она еще не видела.
Когда судья задавала истцам прямые вопросы, согласны ли они разделить мирно дом и коммуникации, Русяй вставал и с каменным лицом, ни на кого не глядя, начинал твердить одно и то же: «Ваша честь, у моих доверителей хотят отобрать дом, они бедные пенсионеры, которые построили его на свои деньги». Судья, теряя терпение, говорила, что никто ни у кого ничего не отнимает, еще и еще раз повторяла: на каких условиях согласны истцы подписать мировое соглашение? Русяй снова и снова вставал и твердил заученное: «Ваша честь, у моих доверителей хотят отобрать дом, они бедные пенсионеры, которые построили его на свои деньги». Странно повел себя и адвокат: он совсем их не защищал, а потом и вовсе отказался вести дело, признавшись, что ему звонили важные люди из Москвы, с которыми он не хочет портить отношения, и давили на него. Русяй использовал все свои связи, чтобы услужить Хванту. Мечта Егорыча сбылась: он теперь собственник двух домов и, как Хрущев Европу, держал Русяя за одно место: сожмет кулак — тот вопит, отпустит — радуется.
Молодая судья разделила дом без раздела коммуникаций. Перед оглашением этого дикого во всех отношениях постановления она призналась: «Во мне все сопротивляется вынесению такого решения, но я его вынесла». Может быть, она сделала это специально, потому что столь неграмотное решение с легкостью отменил областной суд, когда туда была направлена кассационная жалоба. Спустя год, когда она уже ушла из судей, в одном из учреждений бывшая судья столкнулась с Катей и призналась, что их дело было заказное, а она приняла незаконное решение.
Когда Катя напоминала Русяю его обещание у архиерея подписать мировое соглашение на оговоренных условиях, Русяй молчал. Но совесть у него не молчала. Любопытным документом говорящей русяевской совести явилось следующее письмо (сохранена авторская орфография):
«Уважаемые отец Сергий и Екатерина Васильевна! Если чем вас обидел, прошу простить. Мы на вас зла не держим. Бог вас простит; молюсь Господу о вашем спасении и прощении. Не губите свои души и души окружающих, на вас смотрят в первую очередь, как на священнослужителя, а пример пока негативный. Мне Вас жаль. Было бы замечательно, если бы Вы попросили прощения у Хвантов и свидетелей по делу. Прошу посмотреть фильм «Русский крест», достойный образ священника для подражания.
Прошу передать Владыке, что та сумма, которая была при нем озвучена, большей частью пожертвована в Храмы и Монастыри Московской области, Мордовии, Владимирской, Ярославской областей, Дивеево и Троице-Сергиевой Лавры. Думаю и Владыко, и любой истинно православный человек этому будет только рад. Оставшаяся часть также будет по мере возможности пожертвована, в основном на строительство и реставрацию Церквей. Если впредь будут в этой части упреки в наш адрес, то они будут расценены как упреки РПЦ. При возможной встрече с Владыкой это будет ему озвучено.
Прошу Вас впредь не обращаться к тем людям, которые к нам приходят, даже если нас посетит Митрополит Варсонофий, управляющий делами Московской Патриархии (он хорошо знал мою маму, которая строила церковь в деревне, на месте разрушенного Храма, бывал в родительском доме, знает нашу семью. Родители Патриарха также наши земляки и, при необходимости, руководство Республики Мордовия сможет организовать мне встречу). Мы не вмешиваемся в Вашу жизнь и просим взаимно такого же отношения. В отношении к нам – для приветствия достаточно кивка головы в знак уважения. Итальянцы говорят, что самый честный человек — время, возможно, оно расставит все по местам.
Наше обращение мотивировано рекомендациями Святых Отцов:
- «Кто уступает, тот больше приобретает». Преподобный Амвросий Оптинский.
- «Стяжи вокруг мир и тысячи вокруг тебя спасутся». Преподобный Серафим Саровский чудотворец.
Хорошо бы разрешить миром до Вознесения Господа Иисуса Христа — время благодатное.
Храни Вас Бог и мир Вашему дому».
Русяй прибегнул еще к одному способу воздействия на пастырскую совесть отца Сергия: выбирал цитаты из его проповедей, опубликованных на сайте монастыря, и ими же укорял автора, что он не исполняет то, чему учит паству. Написаны были также письма в Синод и лично Патриарху с жалобами на отца Сергия. Из Патриархии приезжала юрист, беседовала с батюшкой, успокоила его, сказав, что они полностью на его стороне и клеветническим посланиям не верят.
Отец Сергий, пока Катя часами просиживала в суде, читал Псалтирь, молился, чтобы Господь разрешил конфликтную ситуацию.
Коллизия была в том, что Хванту было выгодно затягивание судебного процесса до бесконечности. Русяй, обещая Владыке заплатить треть суммы, не лукавил. Но когда в суде стали спрашивать Егорыча, согласен ли он на такой вариант, тот ответил отказом. Катя решила испытать Хванта и согласилась заплатить всю сумму за проведение коммуникаций. Русяй с надежной приступил к Хванту: «Елисей Егорович, вы согласны? Они всю сумму платят». Егорыч оказался в затруднительном положении: «Нет, это дело непростое. Тут надо подумать. Не согласен я». Зажатый Хвантом, Русяй вновь заметался. Теперь его не устраивало, что газовая трасса пройдет по его (на что он продолжал упорно надеяться) земле — а это сервитут. Хотя до суда все были согласны на сервитут. Егорыч это слово запомнить не мог, поэтому выразился своеобразно: «Мы согласны на суицид». «Елисей Егорович имеет в виду сервитут», — перевел хвантовскую глоссолалию Русяй. Хвант таскал Русяя за причинное место во все стороны. А Русяй непостижимым образом все больше и больше любил своего мучителя и все сильней ненавидел отца Сергия, и особенно — его сестру.
Правда, Катя сама отчасти была виновата в том, что некоторые люди ее ненавидели. Далеко не все. Некоторые. Те, кто ей по каким-то причинам казался ущербным. Еще в школе Катя умела так посмотреть на них, недоуменно презрительно, свысока, как бы спрашивая со сдержанным негодованием: «Откуда это здесь взялось?» Ее школьная подруга признавалась: «Кать, ты так иногда умеешь посмотреть… Я долго тренировалась перед зеркалом, чтобы тоже научиться так смотреть, но у меня ничего не получилось». Однажды к Сереже с Надей, когда он еще не был батюшкой и они жили вместе, пришли две их бывшие однокурсницы по университету — Лена Карева и Света Шарова. Девушки красотой не отличались. И тут неожиданно нагрянула Катя, молодая, яркая, эффектная. Она посмотрела на несчастных учительниц всего одно мгновение своим коронным взглядом. Те съежились, подобрались и стали прощаться: «Надь, ну, мы пошли». Сережа долго смеялся тогда, и с тех пор стал говорить сестре в аналогичных случаях: «Не смотри на него (или на нее), как на Кареву с Шаровой».
На Русяя Катя смотреть по-другому не могла. Она преследовала его своим взглядом и на заседаниях суда, и на огороде, куда он почти перестал выходить, и даже в кошмарных снах. Своим взглядом она убивала в нем мужское начало. Русяй был примерным мужем. Жену он называл при всех «солнце мое», любил крутить мясной фарш, из которого «солнце» лепило сочные котлетки со всякими соусами и гарнирами, а сытый, довольный Павлик мыл затем посуду, тщательно вытирал ее и составлял в оставшийся от мамы комод. У русяевской жены были «золотые ручки»: большие и легкие. Что бы она ими ни делала, все выходило легко и непринужденно. Это Катя своей тонкой аристократической кистью тащила сорняк из земли с таким напряжением, что казалось, быстрей Катина кисть оборвется, нежели сорняк поддастся. А русяевская жена быстрыми движениями едва касалась плевел, как они уже были собраны в ее волшебных руках. Она любила и умела выращивать цветы. Где бы они с Пашей ни жили, все утопало в цветах. А здесь все у них сохло и гибло. Русяевская жена была идеальной женой: она не умела думать. Если бы змий искушал в раю не Еву, а русяевскую жену, грехопадение не совершилось.
Катя впадала в уныние всякий раз, когда доставала из почтового ящика очередное уведомление о получении заказного письма, ожидая новой пакости от соседей. На этот раз письмо пришло из Водоканала. В нем сообщалось, что Водоканал в одностороннем порядке расторгает договор о водоснабжении. Они с отцом Сергием пошли к руководителям этой организации узнать, на каком основании те решились на такой шаг.
Выяснилось, что в Водоканал была направлена прокурорская проверка. Молодой следователь очень дерзко разговаривал с руководством Водоканала, в частности с Верой Николаевной Романовой, которая объясняла ему, что расторжение договора о водоснабжении одной из частей неразделенного дома будет незаконным. Следователь не захотел ничего слушать и через начальника Водоканала приказал расторгнуть договор, а Романовой объявить выговор. Начальник вызвал к себе Веру Николаевну, объяснил ситуацию: против прокуратуры он ничего сделать не может, хотя и понимает, что решение о расторжении договора незаконно. Улыбаясь, довел до ее сведения, что ей объявляется выговор за «незаконное» заключение договора. Но из прокуратуры пришло письмо с требованием подтвердить, что Романовой В. Н. объявлен выговор установленным порядком. И тут уже стало не до смеха. В учреждении вывесили на всеобщее обозрение выговор Вере Николаевне, опозорив ее перед всеми сотрудниками Водоканала. Она потом две недели пила успокоительные таблетки, не в силах справиться с эмоциональным потрясением. И сейчас, рассказывая отцу Сергию и Кате об этом, не могла сдержать слез.
Выяснилось, что у Веры Николаевны в роду были священники, даже новомученики. Отец Сергий в свой адрес мог стерпеть любое оскорбление, но когда из-за него страдали другие люди, сам страдал еще сильнее. Рассказ Романовой возмутил его до глубины души. Прокуратура, которая должна стоять на страже закона, первая цинично нарушает его! Да еще хладнокровно добивает жертвы своих преступлений! Если на их, молекулярном уровне творятся такие беззакония, то что уж говорить о глобальных масштабах!
Владыка при одной из встреч с отцом Сергием между прочим поинтересовался, как у него разрешилась скандальная ситуация с соседями. Отец Сергий признался, что положение ухудшилось, соседи используют все свои связи, чтобы давить на суд, на адвокатов, рассказал про прокурорскую проверку. Тогда владыка лично позвонил начальнику городского суда и договорился с ним, чтобы тот принял его клирика. Начальник суда назначил день и час, когда отцу Сергию следовало прийти к нему.
Вартан Вартанович Вартанян был армянский еврей. Любопытно: мы никогда не говорим — еврейский армянин (поляк, украинец, белорус и т. д.), но всегда еврей превалирует над другой нацией, даже если от еврея там осталась одна восьмая. Итак, Вартан Вартанович был армянский еврей. Все у него внешне было вполне армянское, но в душе он был стопроцентный еврей. Его армяно-еврейское происхождение нисколько не помешало, а, наоборот, помогло ему стать начальником городского суда. Он с любопытством рассматривал высокого, немного сутулого, с тонкими чертами лица, уже начинающего седеть священника. Отец Сергий непроизвольно отводил взор от изучающего взгляда Вартана Вартановича. Но тот не успокоился, пока не увидел, какие у батюшки глаза: ясные, серо-голубые, кроткие и застенчивые, излучающие мягкий и теплый свет. Вартан Вартанович почувствовал симпатию к священнику.
Поздоровавшись, отец Сергий стал рассказывать суть своего дела. В ходе рассказа выяснилось, что обладая одной второй долей в праве, батюшка мог претендовать на часть большого дома соседа, но он от этого решительно отказался. Вартан Вартановичу стало интересно: почему священник, зажатый со всех сторон неутомимым бывшим военным прокурором, отказывается от такого козыря, как претензия на часть соседского дома? Только, простите, круглый дурак мог не использовать такой рычаг давить на непокорных соседей? Вартан Вартанович уставился в ясные глаза батюшки. И тут у отца Сергия зазвонил мобильный телефон. Знакомая журналистка из «Российской газеты» хотела проконсультироваться по одному богословскому вопросу. Отец Сергий обещал перезвонить ей попозже. Потом эта журналистка мягко выговаривала отцу Сергию: «Что же Вы, батюшка, не сказали начальнику суда, что вам звонит корреспондент «Российской газеты», которая заинтересовалась вашим судебным процессом?» Батюшка растерянно оправдывался: «Мне это даже в голову не пришло». Вартан Вартанович, наконец, решил занимавшую его задачу: «Ну да, понятно. У меня в суде все должно быть без замечаний и нареканий. Так и у вас для вашей карьеры все должно быть гладко, без скандалов. Правильно?»
Отец Сергий сразу не понял, о чем говорит главный судья. Но Вартан Вартанович и не спрашивал, а утверждал.
Поход к начальнику суда, как и следовало ожидать, никак не повлиял на ход судебного процесса. Новая судья назначила дорогостоящую экспертизу, которая должна была определить стоимость проведения отдельных коммуникаций.
Нашу повесть можно было бы назвать «Независимая экспертиза», но в этом названии нет того звериного рыка, который слышится в произнесении слов «прокурорская проверка». Слово «независимая» по отношению к той экспертизе, которая была проведена, звучит как изощренное издевательство и насмешка. Сама судья, назначившая эту экспертизу, не стесняясь, выговаривала в лицо Русяю: «Я знаю, какие у вас были отношения с «Лощиной» (так называлась фирма, проводившая «независимую экспертизу»)». Эксперты посчитали по каким-то СНИПам и КУПСам стоимость проведения отдельных коммуникаций, которая оказалась раз в десять меньше реальной цены. Катя возмущалась: «Найдите мне фирму, которая по вашим СНИПам и КУПСам проведет газ и воду». За услуги «Лощина» взяла ни много, ни мало, четыре батюшкиных месячных зарплаты. Тут уж сам отец Сергий не выдержал и пошел к экспертам: стыдил их, предупреждал, что таким образом заработанные деньги на пользу не пойдут, пугал скорбями. Но «независимая экспертиза» осталась непоколебимой.
В конце концов, дом разделили: отец Сергий должен был практически полностью за свой счет провести себе в дом отдельные коммуникации, а у Хвантов из пенсии понемногу вычитали ту ничтожную компенсацию, которую им насчитала «независимая экспертиза».
Отец Сергий смирился и мучительно стал думать над проклятым для него вопросом: где взять деньги? Ему, священнику, нередко приходилось выслушивать жалобы в адрес духовенства, что попы ездят на дорогих иномарках, строят себе коттеджи, наживаясь на бедных прихожанах, немилосердно обирая их. В спор с теми, кто ругал священников, отец Сергий никогда не вступал, только скорбел в душе о людской зависти и ослеплении. Иногда он ловил себя на мысли, что если бы была у него очень дорогая машина, то соседи обращались бы с ним уважительно, боялись и не позволяли себе таких дерзких выпадов. У батюшки была одна защита — Бог, и одно оружие — молитва.
Деньги на проведение коммуникаций нашлись. Скончалась «сердобольная старушка», очень любившая и жалевшая батюшку. Отец Сергий перед смертью ее каждый день причащал, а когда совсем стало плохо — пособоровал. Бабулька, пережившая и мужа и двоих детей, завещала свою двухкомнатную квартиру монастырю с условием, что часть денег, вырученных от продажи квартиры, монастырь даст отцу Сергию на проведение коммуникаций. Катя нашла фирму, которая обещала провести все работы по газификации быстро и качественно. Казалось, что наконец-то приблизилась развязка: сейчас они проведут газ (с водой можно и подождать — есть колодец) и со всеми этими судами и разборками будет покончено. Но не тут-то было.
Когда пришел бригадир с рабочими замерять трассу для газопровода, из дома, как ошпаренный, выскочил Русяй и стал кричать, что нарушаются его права. Позже, в суде он произнесет свою сакраментальную фразу: «Бригадир Николай целой стопой наступил на отмостку дома моих доверителей». Судья съязвила: «И что случилось с домом ваших доверителей, когда на его отмостку бригадир Николай наступил «целой стопой»?» Бригадир оказался честным, простым и отзывчивым человеком. Он дал правдивые показания в суде. Судья вынесла решение не чинить препятствий в проведении газопровода.
Но опять вмешались «важные люди из Москвы». Мособлсуд, рассматривавший кассационную жалобу, поданную Русяем, принял свое решение: пересогласовать проект газификации с учетом необходимых норм (привет «независимой экспертизе»). Начальник фирмы, которая обещала провести работы по газификации, тоже не захотел портить отношения с «этими людьми» и дал письменные показания, что никаких препятствий его рабочим никто не чинил, а бригадир Николай несет личную ответственность за те показания, которые он давал в суде.
Наступил конец октября.
Бабье лето пришло с опозданием. Тронутый холодцой осенний воздух был прозрачен и свеж. Небо стало выше, а ярко желтые, почти прозрачные листья на березах упрямо держались ветвей и трепетали от страха, что их унесет в бездонную холодную синь. Отец Сергий очень любил этот последний вздох осени. Но сейчас на душе у него было тревожно. Даже не из-за соседей, которые продолжали приносить ему скорби. Последнее искушение — попытка обвинить его в том, что он, якобы, украл у них колеса от машины! Тревога отца Сергия происходила от смутного предчувствия надвигающейся катастрофы, которая коснется не только его, а всех. Перед глазами у него была та самая таинственная дверь в никуда. В который раз он глядел на нее, уродливую, обрамленную безобразными досками, и думал: вот за этой дверью доживала свой век уходящая страшная Россия — пьяная, бесстыжая, жестокая и безбожная, а теперь поселилась новая Россия — подлая, лукавая, сластолюбивая и, не сказать, чтобы безбожная, но еще более гадкая в своем трусливом стремлении «наладить отношения с Богом».
За домом Хванта, на западном горизонте, вдалеке, над монастырем, на идеально чистой глади синего неба показалась странная черная полоса. Глядя на нее, отец Сергий почувствовал страх и оцепенение.
Черная полоса стремительно разрасталась над монастырем в грозовой фронт, обступивший обитель с трех сторон. Подул порывистый шквальный ветер, безжалостно срывающий с берез последние листья. Только на северо-востоке, за спиной отца Сергия оставалось светлое пятно.
Наступившая тьма вселяла мистический ужас.
Отец Сергий продолжал в оцепенении стоять и смотреть на надвигающуюся бурю. В его иступленном воображении возникла картина страшного разрушения, разорения и опустошения.
И вдруг он услышал голос, поющий как бы прокимен четвертого гласа:
— «Тебя спасет горе и вся яже с ним»!
Батюшка упал на колени, захлебываясь от рыданий и нещадных плетей дождя, хлеставших его изможденное тело.
А на северо-востоке, за его согбенной спиной, невозмутимо сияло чистое, спокойное и ясное небо.
30.07.2012 г.