Кукушкин курил на крыльце и, умиляясь, наблюдал за котенком. Тот скакал по двору, точно маленький барашек. Серенький, полосатый, в белых носочках на всех четырех лапках, уже подросший, толстенький, веселый. Он появился во дворе несколько месяцев назад и сразу стал всеобщим любимцем.
Его мама, худая и страшно нелюдимая черная кошка, окотилась, говорят, уже второй раз, только котят что-то не было видно. Говорят, лишь однажды кто-то видел их, троих черненьких, жалобно скулящих и ползущих за юркнувшей в подвал мамкой.
А этот, озорной и шустрый, играет опавшими каштанами, вылупившимися из своей колючей скорлупы. Как солнечный зайчик, греет и радует глаз, поднимает настроение и улучшает общее состояние организма Кукушкина после нелегкой ночи.
- Ишь ты, стервец! Весело ему, ты смотри!
Тетя Галя, соседка из квартиры напротив, вышла из подъезда с ведром грязной воды и размашисто плеснула на цветочную клумбу под своими окнами.
- Весь двор его кормит. То бабки с третьего подъезда несут ему, то дети, все подряд. Так он еще у мамки, у своей, все молоко высосал. А трое новых котят подохли с голоду. Сама двух на помойку снесла, в контейнеры покидала. Прям тут и валялись, под окнами. Мелкие совсем, с пол-ладошки. Третий, небось, в подвале сдох где-нибудь. Надо поискать пойти, а то еще вонять будет.
- Кукушкин, он помер, – сказала ему его беременная жена Лена, и после этих слов Кукушкин понял, что проснулся. Хотя, спал он или нет, сказать было сложно. Накануне по случаю пятницы он задержался после работы с коллегами на пару-тройку бокалов пива, и какое состояние пришло на смену какому, тоже было непонятно.
Зато, услышав эти слова, Кукушкин вдруг понял, что в этот самый момент определенный период его жизни завершен, и начался новый. Вот прямо сейчас, после слова «помер». И он сказал в ответ:
- Да?
…еще не понимая, что это означает, и что означает его вопросительное «да?», но уверенно развивая странную мысль о том, что как будто что-то безвозвратно ушло, а что-то совершенно новое родилось и стало жить.
Было почти четыре часа глубокой черной ночи, когда прозвучали слова его жены, а он ответил или спросил «да?» Сказав это слово, Кукушкин, нехотя, запустил мыслительный процесс на тему: «Что теперь делать?» Или этот мыслительный процесс запустился в его голове сам по себе, без участия Кукушкина. Автоматом.
Он стал думать, что сейчас встанет, пойдет на помойку, по пути заглянет в холодильник, там еще оставалось пиво, на улице не должно быть сильно холодно, но в одной футболке, должно быть, прохладно, он сделает глотка три сразу из горлышка, а потом, возвращаясь с помойки, еще покурит на лавочке у подъезда.
Бутылку надо будет поставить так, чтобы она, пожелав проскочить между досок, не опрокинулась. А лучше облокотить ее о спинку скамейки. И после нескольких глотков пива мыслительный процесс: «Что делать?» должен остановиться, придя к ответу: «Ничего», и этим успокоив Кукушкина.
В конце концов, не случилось ничего из ряда вон, он ничего такого не сделал, и от него ничего такого не зависело, все шло своим нормальным чередом, он не вмешался ни в какой из природных процессов и ничего не испортил. Можно было, конечно, сказать банальное «хотелось, как лучше, но получилось, как всегда», но это было бы не вполне уместно.
Да хотел, да, вмешался, да, не позволил, да, принес, да, хотел помочь… Но… Да, не получилось… Что ж теперь? В конце концов, не он его убил, а наоборот, сделал все, что от него зависело…
Лена включила свет. И тут радостное:
- Ой, нет! Живой!
Мир стал рушиться…
…на помойку, значит, не идти…
…но пива-то надо сейчас по-любому…
И стал собираться новый, другой мир, в котором он смог, в котором он сумел, он спас маленькую жизнь… и снова сказал или спросил:
- Да?
- Да, головку поднял! Смотри!
Тут уже и сам Кукушкин, наконец, поднял голову с подушки, посмотрел время, его оказалось четыре поздних часа ночи, и проснулся окончательно. Лена побежала в ванную менять пластиковые полторашки, выполнявшие роль грелок. Выливать остывшую воду и набирать теплую.
Врач сказала, что его надо согреть и сделала какой-то го-ме-о-па-ти-чес-кий укол. Кукушкин наблюдал за процессом, сморщившись и затвердев, как скорлупа грецкого ореха, напрягшись так, точно укол кололи ему самому. Ему показалось, что огромная игла вот-вот проткнет бедного котенка насквозь, и подумал, как же ему, неверное, больно от этого протыкания и проникновения холодного стального жала, от которого, он просто обязан был мгновенно испустить дух.
Но котенок, в отличие от самого Кукушкина, никак не отреагировал, как не реагировал и на белую шапку сметаны на пальце, поднесенную к носику, и на ароматный кубик докторской колбасы, поднесенный туда же – явный признак желающего помереть животного.
Трудно сказать, но Кукушкин не представлял, каково это – чувствовать и знать, что у тебя на руках умирает беззащитное животное, маленький живой организм тихо и смиренно перестает быть живым. Перестает быть шевелящимся. Но самое главное – перестает быть теплым. Ему почти чувствовался холод внутри маленьких мягких ребрышек, обхваченных его ладонью, чувствовалось едва ли не полное отсутствие жизни, как будто котенок ее выдохнул и замер на этом выдохе. И не вдохнул, и так остался.
И, надо сказать, Кукушкин почти спокойно к этому отнесся, воспринял как данность, как то, что должно случиться независимо от его воли. Как будто его жизнь и жизнь этого котенка, даже не успевшая толком начаться, это были две параллельные прямые, которые – ты себе, я себе – не должны пересечься и существуют в разных мирах. Он в своем: ходит на работу, напивается вечерами по пятницам и ждет рождения ребенка, а котенок в своем: молчаливо помирает у подъезда пятиэтажного дома, брошенный матерью, черный комок, который вообще не понятно, как разглядел пьяный Кукушкин в обманчивых сумерках, в кисломолочном свете фонаря.
Только, видно, эти параллельные прямые чертил школьник-двоечник или просто чертили коряво, без линейки, так, что прямые все же пересеклись в одной точке, и он вышел курить на крыльцо. Недавно чего-то закурил снова после годичного перерыва. Затем, чтобы вот так вот выйти на крыльцо и подобрать ослабленного от голода и холода котенка. Но зачем же тогда… зачем же тогда ему было суждено сегодня помереть?
Смотрит, лежит. В паре метров от крыльца. Сперва и не понял, что это там такое черное, подумал, что носок у кого-то с балкона спикировал. Посмотрел еще – нет, зашевелилось что-то. Присмотрелся получше – котенок. Ну, хорошо, пусть лежит себе. А потом, хоп, смотрит, а он лежит и лежит. Вроде и не спит – голова шевелится, водит мордой в разные стороны, но не двигается. Не, ну как же, думал Кукушкин. Не шевелится, значит, не хочет, значит ему так надо, и так должно быть. Это же котенок, значит, кошка, а кошки знают, что им делать, а чего нет.
Сразу возникла мысль – вот, сейчас если взять, то это ж надо будет оставлять, а там же ребенок скоро, а животное ему нежелательно, антисанитария и все такое. Не, ну взять и просто подкормить чуток – что в этом плохого? И решил взять. Жена не выгонит, сама такая – до всяких зверей добрая.
Стрельнув окурком, подошел, присел, осторожно погладил, касаясь одними пальцами, поднял, положил на ладонь. Лежит. Даже глаза закрыты, наверное, еще и не видели света белого. Только носик черный вверх подергивает, словно воздух ловит, и все ему мало, не хватает воздуха. Почему-то не приходило Кукушкину в голову, что может все вот так вот, вдруг взять, да и случиться.
Лена сразу стала звонить всем, кто знает, как звонить ветеринару, стала копаться в интернете, нашла номер, вызов – тысяча рублей, сказала: «Ну что, нам этой тысячи сраной жалко? А, Кукушкин?» и стала звонить.
- Алло! Девушка, здравствуйте! У нас тут котенок, совсем маленький, еле дышит, нет, возле подъезда нашли. Вы можете что-нибудь… Когда? Да, хорошо, спасибо, мы ждем.
Приехали быстро, уехали и даже денег не взяли. Только этот укол воткнули, сказали, что вряд ли до утра дотянет. Когда спросили у врача, что с ним, сказали, что истощение, да и пролежал на земле долго, перемерз.
Нашли коробку, наложили грелок – полторашек из-под минералки, наполненных теплой водой, мягко постелили разных платков пушистых, как он сам, поместили животное в это только что сооруженное самое теплое место в квартире.
Еще, конечно, не утро, а только четыре ночи, но до него всего-то два часа. Шесть – уже считается, что утро. Не говорится же шесть ночи, а говорится шесть утра. Выходит, ошибались ветеринары – дотянет. И возможно, не только до утра.
- Пойду, молока нагрею, попробуем со шприца попоить.
Лена принесла полчашки теплого молока, набрала немного в шприц.
- Давай, бери его.
Кукушкин взял котенка на ладонь, снова аккуратно обхватил пальцами, чувствуя каждое мягкое ребрышко под нежной шерсткой. Жизни в нем было не больше, чем в носке, с которым он его спутал.
- Слушай, он что-то совсем никакой.
- Ничего, давай, приподними его чуть вертикально.
Лена осторожно вставила кончик шприца в бессильно приоткрытый рот котенка, чуть-чуть надавила на поршень, отправив туда несколько капель молока. Молоко немедленно вылилось на ладонь Кукушкину.
- Что? Все вышло?
Кукушкин пожал плечами.
А котенок, который, как казалось, старался держать головку, кивнул утвердительно, опустил мордочку, уткнувшись носом в палец. И тут Кукушкин понял, что это всё. Котенок не дышал.
Глаза его жены мгновенно покраснели и наполнились слезами, она прикрыла рот ладошкой и сквозь пальцы каким-то сдавленным, не своим голосом пропищала:
- Умер, да?
Но было и так понятно. Вместо ответа Кукушкин стал делать котенку искусственное дыхание рот в рот, нисколько не предвидя возможного положительного результата, но ясно понимая, что это бесполезно, и жизнь в это маленькое существо ему не вдохнуть.
Так-то Кукушкин не был паникером. Но, честно сказать, опасался этого момента. Опасался, как чего-то нового, неизвестного и нехорошего. Момента, когда они, и в первую очередь он, окажутся беспомощными перед возникшей ситуацией.
Он не знал, как поведет себя и как надо себя вести, но понимал и готовился к тому, что сейчас это станет известно. Главное – не допустить слез.
- Ну, ну, не надо. Не плачь. Мы сделали все, что могли.
- Мы ничего не сделали!
- Так, а ну успокойся! Тебе нельзя!
Лена посмотрела жалобно и заплаканно:
- Давай его хоть в тряпочку какую-нибудь завернем.
Кукушкин отыскал в шкафу старый носок, родной брат которого уже давно был объявлен в розыск и числился пропавшим без вести.
- Поможешь мне?
Они аккуратно, придерживая и поправляя хвостик и лапки, точно могли причинить котенку вред, погрузили его в носок.
- Сейчас, погоди минутку, – сказала Лена, выскочила из комнаты и вернулась с коробочкой от своего смартфона, – на, вот, еще вот это.
Кукушкин вынес котенка в носке и коробочке на мусорку, возле которой была собрана большая куча сухих листьев, нарочно погрузил коробку поглубже, присыпал листьями сверху и зачем-то вслух сказал:
- Спи спокойно.
На душе была только какая-то серая и твердая пустота. Такая, как пустые бетонные стены и холодный бетонный пол в новой квартире под самоотделку. Такая, как серая асфальтовая дорожка от мусорки до подъезда, как холодное крыльцо, как молчаливые ступени в подъезде. Но эта пустота осталась за дверью, сменившись уютным светом и теплом, когда он вернулся домой.
В прихожей встречала Лена. Ладони держала на животе, который только-только начинал округляться. Лицо было заплаканным, но выражало удивление и какое-то странное любопытство. Кукушкин замер.
- Ты чего?
- Он шевельнулся!
Он еще не успел сообразить, о чем она, а она рассмеялась:
- Он пинается ногами, иди, потрогай, Кукушкин!