Книга и женщина

По осени

В деревне, как помнится мне,
по осени все это было, -
храпя, по разбухшей стерне
летела гнедая кобыла.

- Нечистый, видать, ее сглазил,
а может, от чьей-то руки, -
гадали у коновязи,
затылки скребли мужики.

Рванулась - и грива по ветру,
и с прошлым оборвана связь...
По белому-белому свету
слепая кобыла неслась.

Книга и женщина

Новая книга - как женщина,
хоть со стихами, хоть в прозе...
Только в размерах уменьшена
и "решена" в целлюлозе.

Также секреты хранит она,
светлые, темные пятна...
Также порой не дочитана
и до конца не понятна.

Также бедняжка старается
ваши развеять вопросы...
Лишь небольшая есть разница -
книга вас точно не бросит!

Сосулькин блюз

Прихоть у марта – людей донимать
плачем сосулек отчаянным...
- Чаю попей, - улыбается мать.
- Ма, тороплюсь, не до чая мне.

В плен городишко взяла кутерьма,
к вечеру хором оттаяли
заиндевевшие утром дома,
рощи с вороньими стаями.

В парке, где лишь фонари да луна,
полночью - снова не поздно нам...
Где и моя, и твоя есть вина
в чем-то, еще не осознанном.

В чем-то, чего мы понять не могли,
как ни старались в четырнадцать
струны трепать, объясняясь в любви,
лезть вон из кожи, настырничать.

Даже мерцанье далеких огней
воспринимать, как везенье...
Хрустнул зубами сосульку, а в ней –
привкус каникул весенних.

* * *

Снова осень горбится стогами,
напролет всю ночь гудят столбы...
Желтый лист на придорожном камне -
словно знак неведомой судьбы.

И дрожит на ветреном закате
пажитей скупая красота...
Нет, ей-богу, у меня не хватит
сил покинуть отчие места.

Я просто убит

Лишь растворится за окнами мгла,
в дверь мою стукнешь устало.
Где же ты долгую осень была?
Как мне тебя не хватало!

Ты не сердись на меня, что небрит,
замкнут и выгляжу злюкой...
Ты понимаешь... я просто убит
долгой осенней разлукой.

Детское

Ворота распахнуты настежь,
в проеме видны облака,
висят рыболовные снасти,
шевелятся от ветерка.

Мой дед, тугодум бородатый
из вятской породы верзил,
заботливо шкурит лопату,
чтоб руки я не занозил.

Две сотки вскопать - не проблема,
пырей да осот - сорняки.
Кряхтя, дед орудует слева,
я - справа, четыре руки!

Усердие как не отметить!
Мозоли и пот - ерунда.
И пусть дед вскопает две трети,
а я лишь одну - не беда.

У мамы найдутся причины
нам с дедом воздать в свой черед:
- Смотрите-ка, наши мужчины
вскопали мне весь огород!

Как в юности

Без мотора, на веслах,
протокой, которую помним,
с рюкзаком и палаткой,
как в юности, мы уплывем.
И причалим к бревну
с красноватым обтесанным комлем,
И душистой махрой
деревянные трубки набьем.
Закурив, разомлеем,
в тягучем махорочном дыме
обо всем позабыв...
Но уключиной скрипнет весло -
Захолонет в груди:
мы рыбачили здесь молодыми.
Унесло поплавки,
в мировой океан унесло.

Пихты на кладбище

Шевеленье могучих крон,
хвойный запах у похорон.
Семя ветром в крестовую падь занесло,
и с тех пор у кладбищенских пихт ремесло, -
Всю-то жизнь бабьим крикам, как песне, внимать...
Там - разбился отец,
тут - отмучилась мать,
И все больше могил на бугре...
То не скрип раздается, а стон,
то не сера - слеза на коре.
Хвойный запах у похорон.

Захолустье

Как живешь, глухомань,
захолустье мое дровяное?
Как сочится рассвет
сквозь поленниц твоих решето?
Обещал, что вернусь -
то ли осенью, то ли весною...
Оправдания нет,
и уже не утешит никто.

Я покинул тебя,
растворясь без остатка когда-то
в перекрестках, трамваях,
никчемной людской толкотне.
Обещал, что вернусь...
Быть всю жизнь мне теперь виноватым,
оправдания нет,
и кричу я, и плачу во сне.

Я заметил - все реже
меня окликают по имени,
и за день суматошный
порой не пишу ни строки...
Обещал, что вернусь,
и божился, и клялся святынями.
Оправдания нет,
хоть святой эту ложь нареки.

Сюжет

Ткань сумерек, волоса тоньше,
Едва занавесила свет.
По тропке прошла почтальонша
С охапкой вчерашних газет.
В косынке из пестрого ситца,
В потертом армейском ремне...
Едва ли ей было за тридцать
В ту осень, как помнится мне.
А я – вертопрах, пустомеля,
Студент - без ветрил, без руля,
Всю осень бродил, как с похмелья,
В душе ее боготворя.
Повсюду – как хвост за лисою...
Чужих не стесняясь ушей,
Я честно признался в лицо ей
Во всем, что кипело в душе.
И – сплетня неслась вдоль деревни,
Вдоль сыростью пахнущих лип:
- Глядите, студент, как репейник,
С утра к почтальонке прилип!
И слышали листья на вербе,
Как стыли слова под дождем:
- Ты только поверь мне, поверь мне,
Мы будем до смерти вдвоем.
А было ли все? И со мной ли?
Неужто я впрямь был таков:
Хвастлив, неотесан, назойлив,
Что гоголевский Хлестаков?
Увы, тем не менее, снится
Мне каждую осень сюжет,
Где сумерки, словно ресницы,
Едва занавесили свет.

Рождество

Нынче январь не на шутку ворчлив, -
вон как поземкой метет между ив,
за ночь, того и гляди, занесет
двор от крыльца до тесовых ворот.
С вечера бражки осталось чуть-чуть,
утречком чтобы - ядреной - хлебнуть,
по первопутку воды принести,
дедов колун за сараем найти,
чурку поставить, махру докурить,
хрястнуть во всю молодецкую прыть,
с предком своим ощущая родство
в самое что ни на есть Рождество!

Строки марта

Дни словно осеклись.
В пылу метельном
вдруг оборвался
их неровный бег...
Я различил:
за старою котельной
клюют грачи обуглившийся снег.
А снег тот,
в полдень вытаяв местами,
заметно обмелел к исходу дня...
И, как птенцы с разинутыми ртами,
глядят подснежники-островитяне
с чернеющих
проталин
на меня.