Заметки неисправимого оптимиста
БЕЗ ЯЗЫКА
Пройдёт двадцать или тридцать лет, и мы можем лишиться одного из самых важных достижений цивилизации: русского языка. Это не выдумка и не страшная сказка. Все предпосылки уже налицо.
С русским языком творится что-то неладное. Он теряет силу и отзывчивость, ясность и обаяние, а 70 процентов языка сейчас попросту не используется. Лишний раз говорить об этом больно. Но говорить об этом надо. Потому что возникают недоумения, тупики и, конечно, вопросы. Вот некоторые из них: «Годен ли нынешний, находящийся в общем употреблении, русский язык для великой (именно великой) литературы?»
Ещё вопрос: «А нужна ли России великая литература? Может, довольно и средненькой?» Или так: «Может ли быть написана великая литература на SMS-языке?» Этот ряд вопросов и вяловатые ответы на них вполне можно продолжить.
Наш язык энглизируется? И пусть. В радиотелеэфирах блатарь на блатаре? И ладно. Язык течёт по принудительному, искусственному, неглубоко вырытому и уже усыхающему руслу? И хорошо. Пещерный примитивизм в строении фразы, лакейская угодливость грамматических конструкций в сочетании с чванливой чужеродностью? Проглотим. Лексика неблизких народов, как та рыба белый амур, выпущенная в стоячую воду, пожирает славную молодь наших озёр и прудов? Да пускай себе...
Откуда такое пренебрежение и – употребим хлебниковское слово – «нехотяйство» по отношению к родному языку? «Нехотяйство» чаще наше, внутреннее. Оно-то и способствовало образованию замкнутого круга: порочность языка вела к порокам общества, порочность общества вела к порокам языка, а этот порочный, уснащённый чужесловием, сбрызнутый столичными парфюмами «язычок» в свой черёд создавал в нашем сознании (несовместимые с переданными по наследству) порочные установки.
Поэтому на вопрос: «Знают ли современные россияне русский язык?» – приходится, оглядевшись по сторонам, вслушавшись в речь детей и взрослых, глотнув цитаток из наших беллетристок и юморастов – ответить, - «Не знают. И знать не желают!» Если бы хотели знать – смотрели бы сейчас на мир другими глазами, слушали мир другими ушами, другие книги читали бы. И ездили на экскурсии не в пропойные деревни, где густо висит мат-перемат (почему-то выдаваемый за природный русский язык, а на самом деле пришедший совсем из других мест, где в почёте корни других языков), ездили бы в деревни и городки чистые, родниковые. Они ещё остались.
Откуда же взялось это пренебрежительно-нехотяйское отношение к языку? Когда началось? Рыба, как известно, гниёт с головы. Если брать век ХХ-й – началось с высоких кабинетов, началось в разлагающихся от бездетности элитных семьях, началось на последних компартсъездах, когда наши нынешние держатели жизни, а тогда развращённые всевластием начальнички и их обслуга – глубоко продвинутые либерал-комсомольцы – стали подыскивать языковую среду обитания для своих несуществующих детей: «Это ничего, если не будут знать русского. Главное, чтобы знали английский (ну там – немецкий, испанский, на худой конец)».
Так родилась фарсовая – потому что не раз повторялась – главка в нашей языковой истории. Она называется:
ИНОСТРАННЫЙ – ВМЕСТО РОДНОГО
Я ничуть не ошибся. В сознании и после-коммунистической, и ново-капиталистической псевдоэлиты именно замена родного языка на чужой и происходит. Это видно из лозунгов и газет, из стиля донесений и воззваний последнего времени. Да ещё в придачу выращен экспортный, вывозной вариант русского языка, понятный в других странах, непонятный в своей. Кстати, если уж речь зашла о языковой перекличке: Россия – остальной мир, - нельзя не заметить одну особенность. Русские эмигранты первой волны пытались, во что бы то ни стало, сохранить «великий и могучий». А вот эмигранты третьей и четвёртой волн пытаются в языковой сфере сотворить нечто совсем иное: часть эмигрантов предлагает нам языковые консервы «времён очаковских и покоренья Крыма», а другая часть – навязывает некий генетически изменённый «продукт», вроде бы с нашими грамматическими формами, но, конечно, с чужой начинкой.
Здесь бы отереть пот со лба и выпалить давно ожидаемое: «Сохраним русский язык!» И на этом, как повелось, успокоиться. Но как сохранять язык? Что именно в нём сохранять? И каким путём? Путём запретов, карательных мер? Это не поможет. Дело в другом:
ОДНОГО СОХРАНЕНИЯ ЯЗЫКА МАЛО!
Необходимо - языкотворчество. Язык нужно всё время припоминать и творить его заново, нужно помогать ему расти и крепнуть. Словом, язык нужно развивать.
Как же язык у нас развивается? Остаётся ли единым или уже разбился на разновидности, на варианты? И какие «разновидности вариантов» мы получили за последние двадцать лет? А вот какие:
а/ новый русско-российский канцелярит. (Кислая водичка со слабым газком, всё приглажено, дёшево-уныло. Это уже никакой не «функциональный стиль», это – тихий полёт комара с хорошо отросшим малярийным хоботком официоза, это – танец стёртых подошв, песнь сточенных зубов, поскрипыванье позднесоветского скелета в шкафу. Ну, а словарный состав сегодняшнего канцелярита – от «брифингов и саммитов» до «креативных интерактивов» – будучи спущенным в мусоропровод, с ходу травит даже приживчивых тараканов)!
б/ креольский русский. (Чужие грамматические конструкции, плюс переводческая угодливость и небрежность, тут же становящаяся нормой. Такая креолизация и пиджинизация русского языка меняет строй нашего мышления, обессмысливает и обесцвечивает целые пласты подсознания, вводит тупо-фиксированный порядок слов, уничтожает традиционные смысловые и тональные тяготения... Ну просто какой-то язык сранан-сранан: «Ты в порядке?»; «Ничего личного»; «Нет проблем»; «Это не есть я»...)
в/ англо-русский с примесью компьютерного. (Это уже не ответвление, не сленг, – это целый язык, стремящийся подчинить себе всё вокруг, а по сути – информационная мина, так нравящаяся нашему официозу, который не переходит на такой язык лишь из страха перед возмущением народа. Он, народ, может ведь и в участок свести, как это уже бывало с французившими русскими в 1812 году. Короче: превед – сисадмины!..)
г/ руссо-блат, или тюремный недоязык. (Его метастазы уже вовсю поглощают здоровые ткани языка русского. На этом языке говорят сплошь и рядом, в столицах, в областных центрах, даже в деревнях, где местные жители по наивности считают чисто русской фразу: «По жизни – профура, в натуре – ништяк!»)
Кто же эти варианты – настырно стремящиеся стать главным и единственным языком – у нас развивает? Да всё те же околоэлитные деятели: бестолковый менеджмент, телеведущие, криминал-беллетристки, молоденькие упыри рекламного журнализма, беззаветно преданные креолизации. Делают они это, по тихости ума и от ослабленности всех, кроме финансово-накопительных, интересов. Но совпадают ли интересы творческой интеллигенции и интересы «нехотяев»?..
И кто всё-таки будет развивать русский язык, если новейшие общественные группы грубо увечат его? Ответ прост: развивать будут люди, связанные и с языкотворчеством и в то же время с традицией. То есть серьёзные писатели, серьёзные филологи, серьёзные философы, серьёзные телеведущие, серьёзная техническая интеллигенция. Тут, конечно, многих и до смерти напугает слово «серьёзность». Ведь за то, чтобы представить жизнь игрой, боролись долго, боролись яростно. «Всё в игре, всё шутём!» Однако – не до шуток рыбке, когда крючком под жабры цепляют! И потом: именно «серьёзность», по утверждению некоторых философов, единственный путь к бессмертию. К бессмертию языка, во всяком случае.
РУССКАЯ НЕМЬ. КРИЗИС И ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
В последние годы нас охватило таинственное поветрие. Я бы назвал его: русская немь. Мы, не переставая, говорим, но речь наша становится всё непонятней, а стукотня по клавишам всё ничтожней. Как тот новый «великий немой» на базаре, размахивает страна руками, утратив навыки ясной и продуктивной речи. Почему язык так слабо развивался в последние 20 – 25 лет (а в коммунистические годы - развивался, но уродливо, бездумно)? И является ли такое «недоразвитие» кризисом? Бесспорно, является. А причины кризиса вот в чём:
а) в подсознательном отрицании ценности русского языка;
б) в обвинениях его в «устарелости». В его якобы неспособности ответить на вызовы времени, собственными, не привлекаемыми со стороны, средствами;
в) в слабом взаимодействии с качественными текстами. В последние годы у нас существовала искусственная литература, развиваемая вне корневого языка – с одной стороны, а с другой – появился некий, обще-усреднённый «язычок», «не исторгавший» из себя неинерционных мыслей и текстов (которые подспудно и руководят жизнью общества, сдвигают её с мёртвой точки) «язычок» просто-напросто отрицавший всё высокое, всё живое.
Искусственный, синтетический, создаваемый вроде бы на основе русского, язык – так ли он опасен? Любой искусственный язык – враг природного. Словно химическая пища, разъедает он организм. Однако именно такой язык всё плотней входит в нашу публицистику, философию, педагогику, даже в высокую прозу. Возразят: «Что плохого? Молодёжи это близко, ей это нравится».
Неподготовленной молодёжи, надо здесь подчеркнуть. Если же молодёжь не подготовлена к восприятию мудрого и чудодейственного языка, то это ещё одно свидетельство и языкового кризиса и кризиса культуры в целом.
Но кризис – не только болезнь, это и точка, с которой может начаться выздоровление иссечённого плетьми, вытравлявшегося большевиками, консервировавшегося частью эмиграции, униженного партбуграми и судебными ярыжками русского языка.
Чтобы выздоровление началось не в чиновничьих цидулках, а на деле, нужно внимательно глянуть: что именно болит, какие связки и сухожилия вздулись, опухли?
ЯЗЫК И ВЛАСТЬ: БОЯЗНЬ СУДА
Начнём со связки – язык и власть. Как соотносят себя с русским языком те, кто нами управляет? А вот как: мы говорим – они не слышат. Мы говорим - они не понимают. Почему? Да потому что говорим на разных языках. Они на своём – мы на своём. Принято считать: язык лишь материал для мыслей. На самом деле: язык и мысль – неразделимы. Некоторые мысли только на определённом языке и могут возникнуть, и могут быть высказаны! По Гумбольдту – конкретное мышление обуславливается каждым конкретным языком. Языки – органы неповторимого и оригинального «думанья» наций! А наши власти отгородились выдуманным жаргончиком, продолжают упиваться канцеляритом. Если кто из властных и скажет живое слово (а таких можно по пальцам перечесть) его тут же осуждают, подымают на смех. Как бороться с разноязычием народа и власти, а значит с их взаимным отчуждением? Ведь язык власти подкреплён силой параграфа, а язык русского народа и народов России, закрепощён идущей с давних времён боязнью суда за живое слово.
Так что же? Вешать в каждом кабинете таблички: «Говорите по-русски без боязни»! Класть выдержки из Суворова, из приказов по дивизии Михаила Орлова? Или те же путинско-черномырдинские оговорки, указывающие на подспудную тягу к меткому русскому слову – класть? Но ведь и этого мало! Не только: «Говорите по-русски правильно и без боязни». «Говорите по-русски великолепно!», - вот чего необходимо добиться.
Необходимо хотя бы частично освободить от оков канцелярита и документы. От этого документы лишь выиграют (вспомним указы Петра). Не худо бы закопать поглубже и мертвечину ново-партийного сленга. Кто не понимает живого языка, пусть выучит!
Язык есть дар! А в России самым острым и самым трагическим противостоянием всегда было не противостояние красных и белых, хозяев и работников, коренных и пришлых! Самым серьёзным, но и самым скрытым, всегда было как раз противостояние дара и бездарности. Люди дара часто подвергались гонениям со стороны тех, кто не дал себе труда дар свой обнаружить. Пётр I боролся не с бородами и не за европейские кафтаны. Он боролся за возможность противостоять косности, инерции. Сиволапость и скудоумие, порождённое малым запасом лексических единиц и порождаемых ими мысле-образов, вместе с нравственно-языковой глухотой, губят Россию. Дар же ярче всего проявляет себя в языке: к примеру, на фоне мыслительно-языковой тупости николаевских генералов и придворных, даже пустенькому краснобаю Троцкому удалось «уболтать» целый народ!
А вот ещё враги современного русского языка: «старояз», «новострел», «юръяз», пуризм.
«Старояз» – консервы прошлого. Старояз не учитывает громадных языковых сдвигов ХХ столетия. Старояз шлют нам в основном из-за границы. Не забыв погрозить пальчиком: «Мы тут сохраняли, а вы там...» Но такие консервы – история. Иван Бунин собирался в ненавидимую им Совдепию именно за живым русским языком, а мёртвые места в некоторых романах Набокова – возникли как раз от долгого «несоприкосновения» с животворящим языком.
Теперь – «новострел». «Похоть поисков» (то есть, беспрерывное языковое вожделение, «стёб», с целью одного только бесконечного чувственного влечения, без настоящего удовлетворения страсти) так же мало желательна, как и «старояз». Все эти «паркоматы», «трубачи», в значении трубоукладчики, «стилисты», в смысле – цирюльники-причёсники – и «садисты» – так себя сейчас зовут, с подачи взрослых, столичные дети, посещающие детские сады, – невозможны.
Юръяз. Профессиональный жаргон, уничтожающий вокруг себя всё живое. Против всех этих осужденных, возбуждены уже не конкретные дела, а наши чувства и нервы!
Пуризм – хуже языковой интервенции. Под предлогом борьбы за чистоту, наши «лапотники» вычищают из языка всё ценное, яркое, смачное! А внедряют местническое, непонятное. Такой язык часто отдаёт пародией: «Сквозь елань, где елозит куржа, / Выхожу с ендалой на тропень, / А неясыть, обрыдло визжа, / Шкандыбает, туды её в пень...» А вот другая крайность «очищения и упорядочения» языка: академические и неакадемические власти всё навязывают, для всероссийского употребления уже набившие оскомину образцы псевдо-интеллигентской московской и питерской речи. А Дон? А Беломорье? А Семиречье с Сибирью? А зелёный клин Екатеринодара?
Где искать источники воскрешения даровитого русского языка? Может и впрямь, засеять язык жгучими диалектизмами и перестать понимать друг друга? Или и дальше вываливать на прилавки пуды иноязычия, придурковато калькируя – сперва в языке, а потом и в мыслях, в делах – чужие помыслы и устремления? Выход, конечно, есть. Имя ему –
ОБЩЕРОССИЙСКОЕ ПРОСТОРЕЧИЕ
Именно здесь проявляется с особой силой дар народного языкотворчества. Надоело «блякать» – появился «блин». «Блин» показался пришедшим из фени – объявился в провинции «блин горелый». Сейчас так говорят и в Москве. А «ёшкин кот» – вместо всем известного? А «японский городовой»? Теперь и сами японцы называют свои питейные заведения «Япона мама». Не скажу, что это здорово, но вот чудный «ёк-макарёк», да и «псевдёж», и «ёханый насос» – хорошая замена ненужным выражениям. Народ сам, без филологов, резко ушедших в сторону романо-германской академичности, стал менять разъедающие нутро выражения на соприродные: «нервяк» вместо неврастении, «белочка» – вместо алкогольного делирия, «емеля» – вместо е-мейла.
Соприродность современному русскому слуху и есть главный признак отбора для новейшего словника. Соприродное – останется. Несоприродное – опасно удерживать силой, как это делают некоторые нынешние писатели, чьи страницы пестрят заказным матом, причём самыми дикими и почти всегда иноязычными его изворотами. Писатели, требующие – «не приказывайте языку!», сами и ежеминутно ему приказывают, при этом не осознавая: МАТ – это война, это грубый пробойник насилия и нелюбви; ЧИСТЫЙ ЯЗЫК (с хорошей долей грубоватого просторечия) - это мир. Заставить писать «чисто», с любовью, нельзя. Но вот составить и широко распространить «Новый словарь общероссийскогопросторечия» можно и нужно.
Пренебрежение и нехотяйство подвели вплотную к языковой пропасти. У нас перестали любить работу по отбору слов: чёрную, до седьмого пота. Но без такой работы новую мыслительную ткань для страны, новую литературу и, в частности, новую прозу новой России не создашь. А ведь только в художественной, а не в документальной прозе, к чему нас толкают и толкают, обидно маркируя художественную литературу «фикшеном», то есть фикцией – может проявить себя полностью наш язык. Язык-то – не фикшн!
Из пренебрежения к языку вылупился и образно-событийный ряд нынешнего худлита, слабо простёгнутый нитью истинных, а не выдуманных событий, случайный. Всё это ведёт не только к языковым потерям, ведёт к потере самостоятельного культурного пути.
А стоит лишь рассмотреть такие связки, как «язык и революция», «мир и ум», «мысль и будущее», и становится ясно: из суконного языка – настоящих мыслей не вытряхнуть, нового ни в культуре, ни в экономике не создать. Сюжетонеизбежность нашего бытия толкает нас к новому освоению русского языка.
ИСТОРИОТВОРЕЦ
В 1909 году Л.Н. Толстой записал в дневнике: «Читал «Вехи». Удивительный язык. Надо самому бояться этого. Нерусские, выдуманные слова, означающие подразумеваемые оттенки мысли, неясные, искусственные, условные и ненужные...»
Неполная удача «Вех», всё же не сыгравших той роли, на которую они были рассчитаны, крылась и в этом выдуманном языке. Мысли «Вех», по сути очень важные, не в последнюю очередь из-за дурного языка тогда услышаны не были. Так важнейшее дело – предупреждение о близящемся хаосе революций и его последствиях – было на той исторической ступени наполовину провалено. Вот вам историко-философская и языковая неудача разом!
Ещё одно важнейшее качество языка. Хайдеггер в лекциях о Гёльдерлине говорил: «Язык – есть основа возможности истории. Язык не возникает в ходе истории. Он как бы ей предпослан и её определяет». Всё, что было и будет в нашей истории, уже содержится и пред-сказано в нашем языке. Поэтому содержание отечественной истории требует нового осознания: через язык, через его историю, через его сегодняшнее существование и его возможное будущее. К нам залетают слова и сгустки слов, которые уже сейчас определяют наше будущее. А мы продолжаем слушать кликушества родного пуризма и роковой металл иноземщины. Но самое плохое – если по ходу нашей истории мы, предпосланный ей язык, язык, ход нашей истории и определивший, – «обнулим», растеряем.
А вот ещё о взаимосвязях языка и истории. Принято считать, что реформа орфографии 1918 года – дело рук большевиков. Однако эта реформа (так сильно, по мнению многих, русско-российский мир изменившая) готовилась, уже начиная с 1904 года. И как раз в недрах Императорской Академии наук. Теперь, через сотню лет, так и кажется: эта реформа, грубо упростившая мiр (а казалось, только заменившая «i» на «и»), тайно подготовляла и самих большевиков, предшествуя именно им – несообразно жёстким, несоприродным отечественному ходу вещей.А что же мы? Чему мы с вами, своим полустёртым, убогим языком, предшествуем?
БИЛО И КОЛОКОЛ
О русский, ещё не до конца испорченный, не до конца вытоптанный стадами упёртых бычков, игривых козочек и козолупов их стерегущих, язык! Как тот колокол, ты будил и творил мысль, звуча в устах Суворова под Измаилом, в устах Нахимова под Севастополем, выручал в болотистых местах Белоруссии, направляя шаг Жукова и Рокоссовского. Ты был бесподобно точен в устах Гагарина – просто «поехали» – и афористичен в знаменитой формуле: «Целили в коммунизм – попали в Россию!» Ты раздвигал границы и очерчивал свободу громадных пространств.
Умрёшь ли ты под коготком мышкующего компьютерщика? Переменишь ли своё назначение под пером суетливых журналистов? Будешь ли выковырян зубочисткой из челюстей финансовых воротил? Напитаешься ли не свойственным тебе ядом в устах змиежалых политиков?
Но ведь язык, по слова Сервантеса, «слишком важная вещь, чтобы доверять его политикам». Политики зачастую смотрят на него лишь как на средство поскорей и посильней сбить мир с толку.
Россия – колокол. Но языка, но била у неё теперь нет. А безъязычие, несмотря на всю нынешнюю суету вокруг громадного колокола, настоящего звука не даст, бесов и призраков прошлого не разгонит. В старину, когда у человека отнимался язык, – обливали водой колокольное било и поили этой водой больного. Кто сейчас напоит народ?
Новые мыслители-языкотворцы обязаны вернуть людям их же способность говорить прекрасно и без боязни, мыслить по-своему. И тут конечно нужны достойные, великие или стремящиеся к такому достоинству или величию (величию и достоинству внутреннему, а не внешнему, похожему на то, которое всегда чувствуется в прозе Чехова и Платонова) тексты! Именно такие тексты помогут нам припомнить наполовину утерянный язык. Ведь язык – снова Гумбольдт – «главнейшая деятельность человеческого духа, лежащая в основе всех других видов человеческой деятельности». Язык главный созидатель на земле, после Бога. Сперва язык – потом мысль. Сперва мысль – потом дело.
И поэтому ответ на знаменитый вопрос Чернышевского: «Что делать?», сегодня должен звучать так: «Делать всё!». Но для того чтобы «всё делать», надо всё осмыслить. А без настоящего гибкого глубокого и глубокого языка – мысль не мысль. Так, погонялка для рабов...
Тут сама собой напрашивается почти крамольная мысль: русский язык – русская идея. А значит – и российская. Что лежит в основе русского мировидения? Один из ответов вмещается в одном слове: всё. Всё сущее – вот русский смысл. Не всё заграбастать – а всё познать, всё исследовать, всё потрогать, до всего есть дело.
Все-мирность. Все-отзывчивость. Все-воплощение. А что из данного нам, что из разработанного нами в прошлые века – всё охватывает, всё воплощает? Язык! Именно в его развитие были вложены лучшие российские силы. Он так же подробен, как им по былинке, по волоску перебираемый и называемый, а стало быть, и оживляемый – мир. Он так же громаден в запасах. Так же глубок и таинственен. Так же космичен, богоугоден.
Творец создал мир, а человеку поручил довести до степени совершенства, одну из важнейших стихий мира – язык. Исполним ли поручение? Или, как сейчас стало привычным, услышим: «Предки работали – мы отдыхаем». Такое языковое нерадение – подобно вечной смерти.
Немь языка, немота ума...Разливающаяся всё шире русская немь – будет пострашней, чем мнимая русская лень!
Однако немь – может и должна отступить. Язык же, передаваемый от одного носителя к другому – не только подобен вечной жизни. Он и есть сама новая стихия и новая материя вечной жизни.