Главная » Литературный ресурс » Творческий портрет » Николай Сундеев: своя, особая стезя

Николай Сундеев: своя, особая стезя

26 мар 2013
Прочитано:
4542
Соединенные Штаты Америки
г. Сан-Франциско

Николай Сундеев: своя, особая стезя

Подготовил Олег Баскинов

1.

Извечный русский вопрос: с чего начать? С чего начать рассказ о поэте, издателе, журналисте Николае Сундееве? С пересказа его биографии? С фрагментов статей и рецензий, посвященных его творчеству? Или какой-нибудь еще ход придумать, поэффектнее? В принципе, поэффектнее можно бы. Но дело в том, что Николай не очень жалует эффектные ходы. Человек он прямой, откровенный, искренний, крайне негативно относящийся ко всякого рода приукрашиваниям. И потому наиболее подходящим в данном случае нам кажется начать просто со справки. Для знакомства. А дальше уж пойдет что-то другое.

Итак, из словаря-справочника Сергея Чупринина «Зарубежье. Русская литература сегодня» (изд-во «Время», Москва, 2008 г.):

 «Сундеев Николай Владимирович родился 24 августа 1954 года в пос. Григориополь Молдавской ССР. Окончил филологический факультет Кишиневского университета. Жил в Молдавии, работал в прессе, затем 11 лет — редактором в издательстве «Литература артистикэ», редактировал преимущественно поэтические книги. В 1992-1993 годах издавал и редактировал первую в Молдавии литературную газету на русском языке «Строка», основал Ассоциацию русских писателей Молдовы, действующую поныне. Эмигрировал в 1994 году после кровопролитного конфликта в Приднестровье. Живет в Сан-Франциско, где издает еженедельную газету «Кстати».

Автор поэтических книг: Знак осени (Кишинев, 1979); Сородичи (Кишинев, 1984); Оклик (Кишинев, 1989); Кромка (Кишинев, 1992); Путь ищу я к свободе своей (Кишинев, 1994); Мы солнца не ждали (Сан-Франциско, 1997); Свеченье дня (Сан-Франциско, 2002). Выпустил книгу документальной прозы: Те, кому выпало выжить (Кишинев, 1990). Стихи печатались в периодике России, Молдавии, США, Канады, Израиля (журналы и альманахи «Студенческий меридиан», «Кодры», «Горизонт», «Альманах поэзии», «Встречи», «Галилея», газеты «Новое русское слово», «Большой Ванкунер»). Является членом СП СССР, американского отделения Международного ПЕН-Клуба».

Ну вот, основные вехи, как говорится, жизни и творчества – налицо. Портрет счастливого человека, не правда ли? Многого добился, все у него хорошо. Так? Нет, не совсем. Вот чем изьян такого рода справок: они рассказывают только о том, чего человек достиг, а не о том, какой ценой. Не о том, сколько потребовалось усилий, труда, терпения. А порой – гражданского мужества, хоть кому-то это выражение и покажется слишком «громким».

Ладно, справок больше не будет. Вот фрагмент из статьи писателя, поэта и журналиста из Сан-Франциско Самуила Кура «Линия жизни» (газета «Мы и Америка», №64, январь 2003 г.:

 «В жизни каждого человека есть свои поворотные моменты. Такой переломной вехой в судьбе Николая Сундеева стала вспышка национализма в Молдавии в период развала СССР. До этого водораздела дни катились хоть и не гладко и безоблачно, но, казалось, с вполне предсказуемым будущим. Школа, филфак Кишиневского университета, любовь, работа в газетах и издательстве. Первые стихи и удачи. Первые друзья и недруги. Членство в Союзе писателей и Союзе журналистов. Пять поэтических сборников и книга документальной прозы.

Уже тогда, за издательским столом, в полной мере проявилась принципиальность редактора Сундеева. Деятели высокого ранга, жаждавшие лавров «писателя» и не сомневавшиеся в том, что их опусы будут немедленно опубликованы, безмерно удивлялись, наткнувшись на вежливые, но настойчивые предложения еще молодого человека что-то переделать, а то и вовсе переписать всю книгу. Эта требовательность – не только к другим, а прежде всего, к себе – стала стержнем всего его дальнейшего существования.

В начале 90-х остросюжетная лента под названием «Советская социалистическая…» порвалась сразу во многих местах. В Молдавии она еще и задымилась. Приднестровье оказалось в горящем кольце. Николай Сундеев знает об этой войне не понаслышке. Он приезжал в те места, где впервые увидел небо и налитые солнцем тяжелые плоды, приезжал в дом, где жили его родители.

Всю ночь обстреливали дом,
распарывая мглу,
и в самом прочном и глухом
теснились мы углу…

…Всю ночь стреляли по нему,
по свету давних дней.
По детству били моему,
по юности моей…

Какая цыганка в знойной Бессарабии, держа в руке его крепкую мужскую ладонь и проведя пальцем по четко очерченной линии жизни, смогла бы предсказать удивительные и неожиданные повороты его судьбы?

В Кишиневе сложился интересный круг молодых и способных литераторов. Некоторым из них Николай помог опериться, стать на ноги. Многие его друзья носили еврейские имена и фамилии. Потом их разметало по миру. Но никогда он не думал, что из этого благодатного края, чья культура издавна переплеталась со славянской, придется бежать русским. Что слово «погром» станет страшным для русских семей. Что ему суждено быть беженцем в полном смысле этого слова.

Жить можно даже и в неволе,
и в окруженье лютых бед,
но только не на минном поле.
На минном поле жизни нет.

И неспроста среди тумана
вдруг растворяются друзья:
они спешат в иные страны.
На минном поле жить нельзя.

Америка встречала без оркестров. Сан-Франциско 1994 года выглядел неприветливо. Предстояло постигать новую жизнь. Было ощущение оторванности от корней, непривычности, неустроенности. Но чувства потерянности не было. Потому что сразу же появилось Дело, нужное людям – таким же иммигрантам, как он. Этим Делом стала Газета.

Медленно нащупывался свой стиль - то, что позволило новому изданию, названному «Кстати», отличаться «лица необщим выраженьем». Поэт, Николай Сундеев ввел на первой полосе рубрику «Стихотворение номера», чем давал настройку, своеобразный камертон для читателя. Появлялись новые разделы, разворачивались дискуссии, печатались повести и рассказы.

За 8 лет «Кстати» превратилась в солидную еженедельную газету, прошла путь от рупора иммигрантского самовыражения к серьезному, полноценному общественно-политическому и литературно-художественному изданию».

2.

О вспышке национализма в Молдавии упомянул С. Кур совершенно справедливо. Много происходило тогда такого, о чем поневоле вспоминаешь с болью…

Осень 1990 г. На улицах Кишинева группы молодчиков избивают тех, кто говорит по-русски. В выступлениях на митингах и в печати всячески поносят русскоязычных жителей республики, именуя их оккупантами. Проходит съезд Союза писателей Молдавии – разумеется, под националистическими лозунгами. И из 35 русских писателей-членов СП только один с трибуны призывает осудить преследования русскояычных и расправы над ними. Правда, в статье в «Литературке», рассказывавшей о том съезде, выступления Н. Сундеева и другого смелого человека, Б. Мариана, сведены почему-то лишь к одному эпизоду. Тем не менее, приведу этот фрагмент из статьи Жанны Васильевой «К согласию? (О чем говорили и о чем умолчали на VIII съезде писателей Молдовы)» в «Литературной газете» от 24 октября 1990 г.: «Значимо сказанное. Но значимо и молчание. Когда русский поэт Николай Сундеев и молдавский журналист Борис Мариан предложили съезду писателей высказать свое отношение к погрому в газете «Молодежь Молдавии», съезд... промолчал. На фоне призывов бороться за демократию это молчание вызывает недоумение, как недоговоренная фраза, недодуманная мысль, как фальшивая рифма, слово. Это как если бы Штефан Великий (имеется в виду кишиневский памятник правителю Молдовы, жившему в 16-м. веке – О.Б.) сжал в пальцах вместо креста пустоту».

Нет, не мечтал Николай Сундеев о том, чтобы бороться с национализмом. Он и его товарищи сначала по литобъединению «Орбита» при газете «Молодежь Молдавии», потом – по литстудии «Содружество» при журнале «Кодры» боролись за другое: за то, чтобы меньше казенщины и бюрократизма было на пути молодого автора к читателю, за то, чтобы отношения в писательско-издательской среде были человечнее. (И в перестроечный период они в этой борьбе добились кое-каких результатов). Но что поделаешь, жизнь заставила вступаться за права русскоязычных жителей Молдовы, за русскую культуру республики. В справке, которую я привел вначале, сказано: «основал Ассоциацию русских писателей Молдовы», но не сказано, почему и для чего ассоциация была создана. А ларчик открывается просто: в том же 1990 году националистическое руководство Союза писателей республики закрыло действовавшие на протяжении многих лет при СП секции русской, болгарской и гагаузской литературы. По замыслу Николая и его ближайших сподвижников – Бориса Мариана, Виктора Голкова, Олега Максимова и других – Ассоциация была призвана в какой-то мере заменить былую русскую секцию СП. При этом у нового образования было существенное отличие от старого: в Ассоциацию на равных входили как члены Союза писателей, так и не состоявшие в нем. На равных – потому что иного подхода Николай и его товарищи просто не представляли себе. Главное, чтобы человек был талантлив, считали они, а членства, звания, премии – дело десятое. Надо сказать, что далеко не у всех в писательской среде такой подход встречал понимание… Руководство СП отказалось придать Ассоциации какой-то статус, считать ее одним из своих подразделений.

Об Ассоциации русских писателей Молдовы, на основе которой возникла позже Ассоциация «Литератор», можно рассказывать долго. Если коротко, это было яркое явление в культурной жизни республики. Подробнее о нем можно прочесть здесь  http://www.proza.ru/avtor/sviasch10 , в разделе «Звездный час содружества талантов». Хорошо, что нашлась группа энтузиастов, которая создала на Прозе.Ру раздел «Молдавский мотив», где можно прочитать о некоторых литературных явлениях Молдавии описываемой мною поры. К сожалению, пока что ни в этом разделе, ни где-либо еще не освещены должным образом такие примечательные события начала девяностых, как выпуск братьями Сундеевыми, Николаем и Виктором, юмористической газеты «Плут» и развлекательной газеты «Азарт», а позже – издание Николаем газеты «Строка». Но хочется надеяться, что эти пробелы со временем будут восполнены.

А пока – приведу фрагмент статьи кишиневского журналиста Михаила Дрейзлера «Кстати о «Кстати», опубликованной в газете «Независимая Молдова» в 1995 г.:

 «В приснопамятные дни, когда кишиневские газетные киоски заполонили всякого рода образчики бульварного чтива, оттеснив на задворки традиционные, претендующие на респектабельностъ, газеты, один наш земляк рискнул затеять ничего, кроме хлопот и убытков, не сулящее издание совершенно иного уровня и направленности: литературную газету на русском языке с неброским названием "Строка". На ее страницах нашли пристанище члены местной ассоциации русскоязычных писателей "Литератор", "смытые" с других газетных и журнальных полос штормовой волной тогдашнего "этнического Ренессанса" и, к тому же, еще не научившиеся барахтаться в волнах рыночной стихии.

Когда возможности дальнейшего выпуска "Строки" оказались исчерпанными, ее редактор и издатель (он же руководитель ассоциации) Николай Сундеев счел за лучшее для себя и своей семьи покинуть отчий край и пристать к иным берегам. Осел он на другом конце земли, на Тихоокеанском побережье СШA. В Сан-Франциско, приютившем многие тысячи эмигрантов, в том числе и выходцев из бывшего СССР.

Со временем в Кишинев стали доходить слухи, что Н.Сундеев и там не изменил привычному роду занятий: начал выпускать русскоязычный еженедельник "Кстати", но только недавно появилась возможность познакомиться с некоторыми его номерами.

...Понятное дело, газета, лишь недавно отметившая свою первую годовщину, пока не претендует на соперничество с "патриархом" русскоязычной прессы Америки нью-йоркским "Новым русским словом" и, тем более, с парижской "Русской мыслью". Ее двуединая цель куда скромнее: в меру сил содействовать бывшим соотечественникам в их "акклиматизации" на американской земле и в сохранении духовных контактов с исторической родиной. Судя по оказавшимся доступными выпускам еженедельника (и, в частности, по прочитанным в них читательским откликам на наиболее интересные газетные публикации), с этими задачами редакция справляется, в целом, достаточно успешно».

3.

Газета «Кстати» живет уже семнадцатый год. Некоторое время назад вышел ее восьмисотый номер. Внушительная цифра. Вот что написал по этому поводу главный редактор «Кстати» Николай Сундеев (привожу его заметки, помещенные в разделе «Литературный дневник» на авторской странице на сайте Стихи. Ру):

 «Вышел в свет восьмисотый номер моей любимой газеты...

Моя любимая газета называется так: «Кстати». Ей уже без малого шестнадцать лет. И все эти годы я ее редактирую.

 http://www.kstati.net/

Она отнимает у меня много сил и времени. С ней хлопотно и тревожно. Трудно. Но, как пелось в хорошей старой песне, я не хочу судьбу иную.

И не только потому, что, благодаря газете, познакомился со множеством интересных людей – авторов и читателей. И не только потому, что доводится общаться с людьми, без преувеличения, незаурядными: поэтами, писателями, актерами, режиссерами, публицистами, певцами, музыкантами... И не только потому, что газета – своего рода мост, соединяющий дальнее зарубежье с Россией, Молдавией и другими странами бывшего СССР. И даже не только потому, что газета – моя возможность выразить себя. Не единственная, есть и другие возможности, и в первую очередь – стихи. Но газета – это нечто особое...

Разумеется, приходили мысли о том, что хорошо бы выпускать не газету, с неизбежной злобой дня, отражающейся на ее страницах, а что-то, целиком посвященное литературе и искусству. Но...

Мы оказались в другой стране, в другой среде обитания. И газета – именно газета, рассчитанная на массового читателя, - стала и одним из инструментов для освоения новой реальности, средством вживания в нее, и прекрасной возможностью для изучения здешней русскоговорящей эмигрантской общины. Той самой общины, в которой нам предстояо жить и без которой мы себя уже не мыслим. Оказалось, что и мы нужны этой общине, что она обрела в нашей «Кстати» возможность самовыражения и самоосознания.

Да и потом, будь у нас не газета, а что-то более далекое от бурь повседневности, как бы мы выражали свое отношение к происходящим событиям, требующим порой немедленного отклика, вмешательства? Вот пример. В 1999–м «Кстати» - единственная из всех русских газет западного побережья США - выступала против натовских бомбардировок Югославии и призывала читателей участвовать в акциях протеста против этих бомбардировок. Мы ходили на демонстрации в поддержку Югославии. Два моих репортажа об этих демонстрациях были опубликованы, помимо «Кстати», в московской газете «Трибуна».

И когда впоследствии требовалось выразить свою позицию по другим поводам, мы тоже не молчали...

Восемьсот номеров... Естественно, у газеты есть свой круг авторов – из разных точек земного шара. Есть свой круг читателей, который постоянно растет. И, несмотря на обилие требующих освещения тем из сферы политики, экономики и т.д., мы никогда не забываем о литературе и искусстве. Из опубликованных нами стихов современных поэтов можно было бы составить очень толстый том...

Судьба, конечно, может повернуться по-разному, но сегодня я не представляю себя без этой газеты.

Моей любимой... »

4.

Еще один отрывок из уже цитировавшейся статьи Самуила Кура:

«Сегодня в Сан-Франциско нет никого, кто говорил бы на русском языке и не знал главного редактора газеты «Кстати». Н. Сундеев обладает широкой эрудицией, в круг его интересов входят политика, философия, искусство, литература. В клубе газеты выступают писатели, музыканты, журналисты, артисты... Почему же среди всего этого благополучия вдруг появляются строки, наполненные мелодией грусти? «Год за годом в этом городе на берегу к перепадам погодным приспособиться я не могу. Ни при чем тут душевная смута. Просто - вышел опять невпопад. Просто – улицей, ветром продутой, возвращаюсь назад». Ответ на вопрос, почему появляются такие строки, прост: потому что Николай Сундеев – поэт, и именно это считает главным своим призванием.

... Волшебная шкатулка поэтической речи, поворачиваясь к нам грань за гранью, открывает цикл зарисовок о природе. И сквозь прозрачную чистоту языка проступает тонкая, чувствительная душа поэта. Ему дороги оставшиеся в сердце родные молдавские пейзажи и особая красота Калифорнии. Он высвечивает стайку оленей у высокогорного озера; енотов, перебегающих дорогу и гибнущих под колесами автомобилей; живую бездну океана; осенний город, утопающий в ритмах несмолкающего дождя. И находит неприметные для нас, убежденных горожан, черты сходства между «там» и «тут»: «Пастушья сумка, ты растешь и здесь…»

Самуил Кур пишет о стихах Николая из книги «Свеченье дня», вышедшей в Сан-Франциско в 2002 г.

Скажу под занавес: я прекрасно понимаю, что допустил в своих беглых заметках некий крен: больше рассказывается о Николае Сундееве как редакторе, газетчике, общественном деятеле, чем как о поэте. Но сам я не умею профессионально анализировать стихи. Пришлось бы обращаться к чужим изысканиям, а тут возникает проблема выбора. Ибо о Сундееве-поэте сказано очень много. Ну, представьте, с середины 70-х по нынешнее время писали рецензии на его книги, посвящали статьи и заметки его творчеству, брали у него интервью для прессы, радио, телевидения...

И тем не менее - вы уже кое-что поняли о Николае Сундееве, не правда ли? А если есть желание понять глубже, читайте его стихи. Благо, сегодня творчество Николая широко представлено в интернете.

А недавно я узнал, что поэт подготовил к изданию новую книгу своих стихов. С нетерпением жду ее выхода в свет.

Одухотворенное слово

(Рецензия поэта, критика, публициста Валентина Ткачева (1946-2007) на книгу стихов Н. Сундеева «Оклик»)

В одном из журналов, где анализировалась ситуация в современной русской поэзии, изветный критик писал, что линия раздела сейчас проходит между словом демократическим и словом эстетствующим. Замечание верное, если «эстетствующему» слову противопоставить слово «демократствующее». Иначе говоря, одной тенденциозной крайности – другую. Обе они несвободны, т.к., вроде бы борясь друг с другом, на деле друг от друга зависимы, а по сути являются разновидностями формального и фиксированного отношения к жизни и литературе.

Иное дело, если мы будем говорить о слове эстетическом и слове демократическом. Здесь противопоставлять нечего. В то же время и тут есть свои границы соприкосновения одного с другим. Самоочевидно, что демократия требует определенной эстетики. Мысль не новая. Еще в прошлом веке В.Г.Белинский написал: «Если есть идеи времени, то есть и формы времени».

Об этом я думал, когда читал третью книгу стихов Николая Сундеева «Оклик» (издательство «Литература артистикэ», 1989 г.). Мне кажется, главная заслуга автора в том и состоит, что он пытается сочетать ясные демократические убеждения с ясными эстетическими принципами. Казалось бы, чего проще... Нет, задача крайне сложная. И решение ее происходит в атмосфере, когда нужность художественной литературы вообще ставится под сомнение.

С одной стороны, «эстетствующие» переливают из пустого в порожнее, а «демократствующие» бабахают кулаками по столам. А с другой стороны, многим не совсем ясно, о чем вообще идет речь – о демократизации эстетики (в широком смысле слова, т.е. о незабвенном плюрализме) или о демократической эстетике. Но уже говорилось, что идеи времени сопряжены с формами времени.

Как же они сопрягаются с формами времени в поэзии Н.Сундеева?

Вина

С каждым днем ощущаю острей
обязательных дел однобокость,
унизительность очередей
и троллейбусной давки жестокость.

Человек, неизвестный мой брат,
не шуми, понемногу зверея, –
в этой давке не я виноват,
все мы скопом унижены ею.

Все мы скопом позволили ей
расцвести, как колючке весною,
и живучести очередей
тоже наше терпенье виною.

Чем тут нас собрались удивить и поразить? Новизной эпитетов, обилием сравнений, грандиозностью мысли, исключительностью ситуации? А ничем тут нас не собираются удивлять и поражать. Мы слышим голос неравнодушного человека, в котором и боль, и понимание, и стремление хоть как-то помочь, неотделимое от желания добра окружающим людям. Стихотворение, может быть, и не самое эффектное в книге. Но оно примечательно тем, что создает в читательском восприятии образ поэта-человека, а не поэта-лицедея, поэта-фокусника, изрядно уже поднадоевших. Здесь поэт – это один из нас, выходящих из автобусов и троллейбусов, стоящих в очередях, мучающихся всеми несовершенствами нашей жизни, испытывающих давление бюрократов всех сортов.

Перед нами в лучшем смысле этого слова обыкновенный человек, а не какое-то чудо-юдо, истерически мечущееся по эстраде в пиджаке с блестками и дергающее публику за нервы. И пусть никого не обманывает безыскусность этого стихотворения. Такие стихи, при всей их кажущейся простоте, писать намного труднее, чем паковать метафорические «подарочные наборы». На этом стихотворении лежит печать первородства, что особенно важно в наши дни, когда вторичность стала явлением обычным.

Стихотворение, что называется, берет за душу. Чем? Интонацией? Да, и этим тоже. «Человек, неизвестный мой брат» – такое трудно читать без волнения. Разумеется, душа распахивается навстречу таким словам. Но у нас ведь уже всё научились подделывать, в том числе и интонацию. Тяжко об этом говорить. Казалось бы, мысль не подделаешь. Но и тут «возможны варианты». Да и мысль в этом стихотворении не кажется мне столь уж безупречной. Если «живучести очередей тоже наше терпенье виною», то противопоставлять терпению можно только нетерпение – действие. Но если нетерпение не ведет к мгновенному положительному результату в системе «производитель-покупатель», то в системе «покупа¬тель-покупатель» оно и выливается в то, против чего поэт выступает: «не шуми, понемногу зверея». Иными словами, «не шуми», т.е. потерпи, т.к. деваться некуда. И получается, что потерпи, хотя терпение и есть почва, на которой произрастают беспорядки.

Алогично? Может быть. Но это меня мало волнует, т.к. поэт погружает меня в некий мыслительно-чувственный объем, где «я – читатель» вовсе не обязан соглашаться, взаимодействуя с ним. Я могу оттолкнуться даже в противоположном направлении от этой движущейся опоры, которую он выстроил. Говорилось же об энергии заблуждения, не в этом дело. Меня, например, тут интересует не «вывод», а человеческая и творческая позиция. Ведь сколько литераторов заученно повторяют: наше дело не отвечать на вопросы, а ставить их. Легко хотим жить! Как будто бы художественная логика не приводит к ответу на поставленный вопрос. Как будто бы Анна Каренина не бросилась под поезд. Как будто Родион Раскольников зарубил топором двух женщин, чтобы пропить награбленные деньги в ближайшем кабаке.

Да и другое. Поговорите с первым же попавшимся колхозником или слесарем-сантехником. Они столько вопросов вам поставят, что сотня академиков не ответит. Поэтому для меня в данном стихотворении трогательна именно беззащитность автора. Он отвечает, т.е. берет ответственность на себя. Я настаиваю именно на этом словосочетании – беззащитная определенность. Ведь сколько у нас еще есть авторов, которые все свои силы кладут на то, чтобы остаться непонятными и непонятыми. Петляют, петляют... Читаешь и думаешь: кто он, зачем, о чем? Ничего не понятно. А он хочет как бы и высказать, но одновременно и своего отношения к миру и происходящим процессам не открывать. Вернее, как-то скрыть свою ничтожность. Но это вовсе не та загадочность, которую ждешь.

Для творческого человека загадочность в том, что он сам не знает своих масштабов, сам не знает, какую драгоценность вынет в следующий момент из духовного кладезя. А определенность?.. Она, если хотите, и есть именно то слово, которое становится делом. Беззащитность определенности – знак мужества и честности. Определенность – это форма, которую ненавидят все, стремящиеся к нивелированию. Вазу можно разбить или погнуть, но болотную поверхность разбить нельзя.

«Вина» – вовсе не самое характерное стихотворение для этого сборника. Я привлекаю к нему внимание лишь по той причине, что Николай Сундеев, что называется, чистый лирик, и появление стихов, подобных упомянутому, в его книге должно наводить на определенные размышления. Поэт – не духовный дачник. Что бы мы не говорили, но у него есть обязанности. И не только перед собой и своим талантом, но и перед теми, которые молчат. А молчат они не потому, что глупы или эмоционально тупы. Просто у них нет того дара выражения, которым наделен поэт. И он обязан говорить от их имени, быть ими, в высших, разумеется, проявлениях. Вот тут-то и начинается та трудность сочетания эстетического и демократического, о которой шла речь. Ведь эстетическое, как ни крути, относится к личному, а демократическое – к общественному. Более того, в сущности, перед поэтом стоит задача найти ту точку, которая позволяет совместить личный идеал с общественно-временным и вечным. Иными словами, жить в ладу с Богом, миром и самим собою. Задача неимоверной трудности, порой не имеющая решения.

Приведу еще одно стихотворение Николая Сундеева, чтобы показать, сколь мастерски он владеет всем многообразием поэтического арсенала.

Ночной ливень

Так быстро и жутко стемнело
вблизи и вдали,
и молнии темное небо
пронзили, прожгли.

По крышам, дворам и оврагу
незрима в ночи,
ударила резкая влага,
вздувая ручьи.

Поилица – или же злая
разора сестра?
Она бушевала, не зная
ни зла, ни добра.

И знать ничего не хотела –
неслась напролом;
шипела, стучала и пела
в пространстве ночном.

Или другое, чем-то напоминающее фантастические картины Р.Бредбери:

Дети

Воздух от смеха заливистого сочен.
Дети бегут, придав ускоренье всему вокруг,
и вслед им в бледной траве обочин
огни одуванчиков зажигаются вдруг.

Спрашивается, мог ли один и тот же автор написать и «Вину», и два последних стихотворения? Отвечаю: мог! И дело тут совсем не в эклектике, а в том, что каждый предмет требует своих форм выражения. Вот сейчас взялись толковать о «полистилистике», т.е. о многостильности, как о чем-то чрезвычайно новом. Но дело это для русской речи самое обычное. Я уж не стану говорить о стихах М.В.Ломоносова и Г.Р.Державина (их плохо знают), но поглядите, до чего многообразен А.С.Пушкин. Такое впечатление, как будто в нем сидела сотня поэтов.

В разной степени, но мне нравятся почти все стихи, вошедшие в «Оклик». Иными словами, книга, на мой взгляд, достаточно ровная. Скажу больше: Н.Сундеев лирик, каких сейчас мало. Что же привлекает в этой книге? Само собой разумеется, высокий уровень мастерства. Это, может быть, и не самое главное (мастерство в чистом виде – идеал разве что фокусников да карманных воришек), но без прочного фундамента здание не выстоит. Стихи Сундеева ритмически разнообразны, в них не встретишь рифм типа «глаза-назад», раздражающих, словно кирпич, торчащий из стены. Прибавлю откровенность, наблюдательность, широту обобщений, умение создавать определенное настроение. Вот и я не обошелся без слова «умение». Не хватает еще сказать, что «стихи поэта подкупают...», как будто поэт – какой-то барышник, всех подкупающий для получения незаконных благ.

Но вышеперечисленные качества – не редкость. А вот прочная связь с русской классической традицией – редкость. И немалая. Линию, начатую в прошлом веке Е.А.Баратынским и Ф.И.Тютчевым, в наше время продолжил Н.А.Заболоцкий. Казалось бы, если тянуть ее дальше, то надо отталкиваться именно от творчества Заболоцкого. Но Сундеев вновь возвращается к Тютчеву, поэту, несомненно близкому нам по своему космическому мировоззрению и трагедийному мироощущению. И когда я читаю стихотворение Н.Сундеева «Горькое предположение», начинающееся: «Когда накроет города волна потопа», то на память приходит тютчевский «Последний катаклизм»:

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.

Наш современник развивает ту же тему, хотя делает это иным образом, но связь несомненна. И она плодотворна. Хотя, конечно, не без издержек. Скажем, в стихотворении «Смятенье» первая же строка «Был ветр ночной» очень уж напоминает знаменитое «О чем ты воешь, ветр ночной». Но, как говорится, где пьют, там и льют... А не исключено, что Сундеев сознательно подчеркивает связь с классической традицией. И в этом есть свой резон. Многим кажется, что классика – это музей, где надо ходить на цыпочках и восхищаться. А классической традицией надо овладевать, она должна работать, развиваться.

Но и тут есть свои огромные трудности, сопряженные с тем, о чем я уже говорил, а также с иным состоянием самого общества и положения, которое в нем занимает поэт. Одно дело, если человек выходит из огромного, роскошно обставленного кабинета в департаменте иностранных дел, садится в собственную карету и отправляется в родовое поместье. И совсем другое, если человек выскакивает из душной каморки, где сидит еще пять работников, втискивается в переполненный троллейбус и едет к себе домой, т.е. к многоэтажной государственной коробке, где дверь, ведущая в подъезд, вырвана, лифт не работает, а стены расписаны пакостными рисунками. Одно дело, когда общественное мнение выражается для тебя кругом высокоодаренных и независимых, объединенных высокими целями, людей. И совсем другое, когда оно выражается лукавым и пронырливым газетчиком, не верящим ни в Бога, ни в черта, да и ничего не понимающим в поэзии. И вот во втором-то случае для того, чтобы приблизиться к желаемому уровню образцов, поэту надо затратить, может быть, и побольше душевной энергии, чем в первом.

Я хочу сказать всем этим, что стихи Н.Сундеева продолжают традиции дворянской лирики в самых неподходящих для этого условиях. А как же «ясные демократические принципы»? – воскликнет внимательный читатель. «Дворянская лирика» – рабочий термин, не я его придумал. В данном случае речь идет не о дворянах – людях, занимающих определенное общественное положение, а о дворянах – людях, накопивших определенные эстетические ценности и достигших определенного духовного уровня. Короче говоря, Сундеев пытается привить черенок дворянской лирики к демократическому стволу нынешней ситуации. Уместно тут вспомнить его стихотворение с характерным названием.

Строки Некрасова

Я впервые тебе признаюсь,
что некрасовских строчек боюсь,
что страшит мою душу сверх меры
обнаженное их острие:
«Друг, во мне поколеблена вера
в благородное сердце твое».

Я боюсь, что тебе доведется,
и, быть может, не раз и не два
усомниться в моем благородстве –
и вот эти мне скажешь слова.

Не достигнув твоей высоты,
я боюсь стать причиной беды
и разрушить ту хрупкую сферу,
где любви нашей было жилье...

«Друг, во мне поколеблена вера
в благородное сердце твое...»

Удастся ли Сундееву его опыт по соединению столь несоединимых, на первый взгляд явлений? Хочется надеяться, что удастся. Ничего противоестественного тут нет. Довелось же мне увидеть недавно по ТВ князя Волконского, который в нашей замечательной жизни выступает в роли доктора каких-то наук (кажется, экономических).

Как бы там ни было, но вряд ли сейчас кто-либо по достоинству оценит эту книгу. Не до того... Но настоящее художественное произведение обладает удивительным свойством: оно не старится. Поэтому: поживем – увидим. Может, лет пять назад эта книга была бы большим событием в литературно-общественной жизни. Но кто знает, может быть, лет через пять за этой книгой будут охотиться.

Одно из главнейших достоинств книги заключается в том, что перед нами предстает одухотворенное слово. И этой ауры, этого свечения вокруг поэтической строки нельзя добиться никаким мастерством. Тут, конечно, и искра Божья, но и обеспеченность золотым запасом большой духовной работы.

Особенно радует, что Николай Сундеев начисто лишен ученически-догматического отношения к поэзии. А ведь у нас в литературе масса людей, которые болеют этой болезнью окостеневшего мышления. Им кажется, что быть поэтом – это знать некую сумму приемов. Но сумма приемов так и остается суммой, а отсутствие ученически-догматического мышления – залог непредсказуемости творческого движения поэта.

Валентин ТКАЧЕВ
(Газета «Факел», 4 октября 1991 г., Кишинев)

Но есть покой и воля …

(Литературный критик из Канады Эмилия Обухова о книге стихов Николая Сундеева «Свеченье дня», вышедшей в 2002 г.)

Русские стихи, написанные и изданные в эмиграции, часто оставляют впечатление путевых заметок, вроде поэтических зарисовок туриста. Даже Бродский по прошествиии многих лет жизни в Америке в стихах на русском языке писал о своем настоящем как бы отстраненно.

Сборник Николая Сундеева, изданный в Сан-Франциско, удивляет, именно удивляет тем, что автор ее, известный поэт и опытный литератор, написал стихи совсем «домашние», такие, будто за его окном не яркие цветущие клумбы благоухают в середине зимы, а голые ветки промерзших берез качаются на холодном ветру. От всей его книги исходит редкое, и не только в наши дни, ощущение гармонии, лада и ровного света. Книга так и называется - «Свеченье дня». Это так, поэт действительно в ладу с миром, но прежде всего - с собой, и, может быть, поэтому в его стихах нет острых непримиримых конфликтов и роковых несовпадений. Весь сборник чист и пронзительно искренен так же, как и первый его аккорд – начальное, определяющее суть и причину всей книги, стихотворение.

Будь он высвечен
иль непогож –
каждый день на другой непохож:
ликованье свое, и слеза,
и свое выраженье лица…

Жить бы неторопливей слегка,
время было бы для дневника, -
я б составил коллекцию дней
на страницах тетради моей.

Для чужих,
для друзей,
для родни
сохранил бы ушедшие дни,
все, что было приметного в них,
в этих маленьких жизнях моих.

На самом деле дневник безусловно получился, а жанр сборника, по-моему, так и определяется - лирический дневник. Это действительно «коллекция дней», но, странно, она как бы вне времени – поэт почти не ставил дат под стихотворениями. Невольно вспоминается Блок, у которого, как известно, все стихи были дневниковыми, и под каждым педантично подписаны год и месяц, а иногда даже день. Другой пример - Николай Гумилев, который свои стихи никогда не датировал, отрицая таким образом связи между разными периодами своей жизни и самим собой разных времен своей биографии.

Привожу эти хрестоматийные примеры, чтобы понять мир Николая Сундеева, и хоть язык его поэзии так же ясен, как смысл стихов, - есть система особых знаков, предназначенная внимательному читателю. О поэтах пути и поэтах, у которых нет пути, писал когда-то Д.Е Максимов. Поэтами пути он называл идущих от вехи к вехи и связывающих свой жизненный путь в единый неразрывный процесс движения души. И вот у Николая Сундеева: очевидное стремление к дневниковому жанру и при этом отказ от точных дат – это его собственный, какой-то третий вариант существования в поэзии, продолжающий обе традиции, блоковскую и Гумилева. Вот, взгляните на первую строфу стихов, которые называются «Первокурсник»:

Как она красива!
Как из книг,
как с картин… В фантазиях, бывало,
Девушка такая представала
пред тобой… Так что же ты поник?

Это очень личные строки, а дата, очевидно, здесь и не нужна, ведь она обозначена заглавием. Но еще - это важный этап жизни, учебы, начала любви, и все это крепко связано с настоящим.

Ты сжимаешься, провинциал,
словно в ожидании удара,
но вообрази, что ты ей пара,
будь смелее:
пан или пропал…

Распрямись. Поверь звезде своей.
Будет эты девушка с тобою –
если сам не помешаешь ей
стать твоею музой и судьбою.

Тут читателю остается догадываться, ведь если стихи эти написаны больше двадцати лет назад, то, значит, поэт уже тогда смог так верно, как это бывает только у поэтов, предсказать свою судьбу. Если же стихи недавние, ретроспективные, то все равно очень точно переданы далекие и, так сказать, судьбоносные события. Не зря же старые стихи здесь довольно трудно распознать сразу (скажем, как у «поэтов пути»): верность и цельность, тот самый лад, были свойственны поэту с юности, даже с детства («А в мире моего воображенья», «Подросток»). Возможно, произведения двадцатилетнего Николая Сундеева впоследствии были доработаны и оттого в них слышны уже зрелые ритм и музыка. Может быть, это и не важно совсем, когда писал поэт свои стихи, но для меня временное совпадение или, наоборот, разделенность стихов и событий жизни поэта – источник дополнительной информации. Вот, например, есть несколько стихотворений, в которых автор переходит с исповедального Я к отстраненному Он. Почему, ведь это дневник?

Он был из тайно одиноких…
Не потому ль ему она
и заменила сразу многих
и – им была вознесена…

Той драгоценною порою,
чарующее существо,
была и другом,
и сестрою,
и первой женщиной его.

Это одно из лучших стихотворений сборника. Только в этом одном «из тайно одиноких» целый пласт жизни поэта, а само это словосочетание могло бы войти в «Словарь языка русской поэзии». Но почему все-таки «он»? Думается, что все дело в том, что поэт хоть и написал это о себе, но о себе другом, не существующем сегодня: все это важно, как бы говорит автор, употребляя «он», но это уже не я. Таких стихотворений в книжке немного, но они есть, и это воспринимается как знак, как информация читателю.

Путь к сегодняшней удивительной гармонии в жизни и в стихах, видно, был непростым: автор прошел ряд испытанией, среди них была и юная жажда славы. Вот как он пишет об этом:

Господи,
я был на этой грани,
словно бы на грани бытия.
Средь хмельных и горьких восклицаний
в эту бездну
заглянул и я.

Что тут сказать? Николай Сундеев строг и требователен к себе невероятно. И снова, как хорошо было бы знать, когда, каким Николаем Сундеевым были написаны эти строки? Ведь известно, что только зрелый и знаменитый Пастернак смог прийти к своему «Быть знаменитым некрасиво…». А Ахматова, тот же Гумилев и другие большие поэты – все они, и в этом нет особого греха, были в той или иной мере зависимы - от мнения читателей, от возможности издаваться, от отношения к ним властей, а значит, и от славы. Нет, вовсе это не бездна, но если однажды юный поэт так почувствовал, а судя по стихотворению, это было одно из сильнейших переживаний, то, возможно, уже тогда начинался путь поэта к своему сегодняшнему аскетизму и душевному равновесию.

Лучшими произведениями сборника мне показались стихи о войне в Приднестровье. Не знаю почему, но они остались в памяти, как будто это все мой собственный давний сон, хотя в тех краях я никогда не бывала. Эти девять стихотворений - единственный в сборнике цикл, почти сплошь датированный. Вот тоже знак читателю, возможно, указание на историчность событий и на особую важность этого периода в биографии поэта.

Пятый месяц под огнем
дом родительский, а в нем –
папа с мамой… Ночь за ночью
бьют орудия, и с крыш
черепицу сносят –
в клочья
разорвав ночную тишь.

Пережив одну войну,
на которой так досталось,
разве думали – под старость
угодить еще в одну?

Я читаю эти стихи и понимаю, что сегодня это уже не прошлое. У многих сердце заноет от этих строк. Вот и мои родители в тревожном Израиле «угодили еще в одну».А вот другое стихотворение, которое начинается так:

Жить можно даже и в неволе,
и в окруженье лютых бед,
но только не на минном поле.
На минном поле жизни нет.

Ведь и это тоже не только страница истории. Трагические строки, которые напоминают и о том же Израиле, и о превращенной в минное поле Чечне. Если убрать даты, эти стихи могли бы быть опубликованы в сегодняшней газете нескольких стран как отклик на современные события.

Почти все стихи книжки Николая Сундеева очень музыкальны, ритм продолжает смысл, рождает ассоциации. Вот хотя бы те же стихи о «минном поле»: в нем есть строфы, которые звучат как короткие осторожные шаги по заминированной земле:

А мы живем. Мы вроде живы –
не зацепило, не смело –
но жизнь в предощущенье взрыва
страшнее взрыва самого.

Это длинное слово «предощущенье» тянется, будто кто-то медлит перед следующим шагом после коротких, отчаянных слов-шагов.

Да, об этой книжке хочется говорить. Я бы написала эссе только об одном любовном цикле – здесь как бы ядро и истоки всей этой гармонии. Здесь и рифмы богаче, и много языковых удач. Стихи этого цикла полны света, того самого, сундеевского, ровно льющегося - «неизбывного».

Под утренний уличный гул,
сквозь свет неизбывный
навстречу любимой бегу,
навстречу любимой…

И чудом увидев меня
за тысячу улиц,
бежит мне навстречу она,
смеясь и волнуясь.

В наше непоэтическое время стихов, увы, просто не замечают – скудно живем, да и времени нет вчитаться внимательно, войти в мир особого языка и событий души другого человека - поэта. Потому-то и написал когда-то Бродский, и он совершенно серьезно так считал, что поэтические сборники нужно раздавать в аптеках и на заправочных станциях, оставлять в гостиницах в прикроватных тумбочках. Это чтобы стихи могли найти нас в какое-то чудом освободившееся время, там, где они нас застали. Книга стихов Николая Сундеева застала нас в эмиграции и, кроме чудных певучих совершенно русских стихов, которые сами по себе представляют большую ценность, она неожиданно дарит читателю столь необходимое ощущение дома, покоя, веры в себя - здесь и в этот момент.

Эмилия Обухова

(Газета «Кстати», 1 марта 2003 г., Сан-Франциско)