Дикий-дикий виноград постучал ладошкой в окно. Выглянула. Сказал вопросительно:
– Далеко за полночь. Спишь ли?
Я не поняла. Спрашиваю:
– А ты кто такой?
Отвечает:
– Вся ограда в листьях винограда – даром, что ли? Я созреваю твоим теплом по ночам. А сегодня ты меня подмораживаешь. Почему не спишь? Не хватает мне твоего тепла. И погладил по щеке ладошкой.
Я лист схватила, прижала, не отпускаю, а он трепещет, шершавенький. Легла, свернулась клубочком. Помню запах его – пыльный, уличный, бензиновый.
Окошко на Новоаркадиевскую. Это трасса к пляжу в Аркадии – шумная, вонючая. Я ему говорю:
– Хорошо, что ты вьёшься за окном. Хорошо, что защищаешь. Только гронки*ведь не вызреют? А если вызреют, то канцерогенны будут. Разве тебя можно съесть? Ты же для другого растёшь. Ты кислород мне даёшь, чтоб дышалось чисто и легко. Вот я сплю уже почти. Мне снится молоко, мне снятся кисельные берега. Тебе не обидно, что кисель виноградный?
А он усиком тянется, тянется из окна, щекочет ушко и шепчет:
– Дурочка моя маленькая, выпей свою речку молочную, заешь кисельными берегами. Я тебе расскажу, что будет после этого.
А будет утро солнечное, а в дверь тебе постучат, но ты не открывай. Затаись! Постучат-постучат, и уйдут. Вот и хорошо, что уйдут. По утрам не те приходят, кого ждёшь. Кого ждёшь, приходят за полночь. Я к тебе за полночь пришёл. Хорошо тебе?
А я ему говорю:
– У тебя усы щекотные. Меня укачивает от твоего бензинового запаха.
А он в ответ:
– Дурочка моя, никакой это не бензин. Это одеколон «Русский лес», никакие это не усы щекотные, это мои ресницы на твоей щеке отдыхают. Я полюбил тебя и не ушёл никуда. Вот и не открывай утром дверь чужим, а то войдут, удивятся, ничего не поймут. И всю лозу мою обдерут с твоего окна. Как я созревать буду? В каком месте окажусь? Куда ты своё тепло денешь? Кому отдашь? Посмотри на меня внимательно, глазки открой и посмотри. Ты знаешь, сколько тебе лет?
А я ему:
– Что ты все дурочка, да дурочка? Мне уже одиннадцать. Я тебе сейчас что-то скажу, если не забуду. Вот что я тебе скажу: я здесь целых четыре года живу. И все четыре года одно и то же ты мне говоришь за полночь, чтоб по утрам дверь не открывала, чтоб тепло тебе давала. Кто ты такой? Если ты виноград, то всё как бы понарошку происходит. Если ты не виноград, то почему щекочешь ресничками, усами колешься? Не мешай мне. Я сплю совсем-совсем.
Утром в дверь постучали, брат старший вошёл, длинный, с руками накачанными. Говорит:
– Где ты ночью была? Тебя нигде не нашёл, вернувшись. И окно открыто. Опять удирала? Куда ты удираешь? Тебе же не шестнадцать лет! Надо виноград срубить. Пора тебе домашний образ жизни вести, ты уже совсем взрослая девочка, а взрослым девочкам нельзя исчезать ночью из дому.
А я ему отвечаю:
– Что вы все со мной так странно разговариваете? О чём ты говоришь? Где это я ночью была? Я спала.
Он в окно выглянул:
– Посмотри, – говорит, – ты же листья повредила, когда лезла. Вдруг свалишься, второй этаж все-таки! Я папе скажу. Я папе скажу, что ты каждую ночь удираешь. Вот уже четыре года. Ты с кем дружишь, кто ждёт тебя под окном?
– Виноград.
А он:
– Я этому твоему винограду ноги повыдергиваю.
А я говорю:
– Нет у него ног, у него только усы.
Он говорит:
– Что, намного старше тебя?
А я спрашиваю:
– Кто?
А он говорит:
– Ну, этот, что под окном ждёт.
А я хитро так сощурилась и говорю:
– А он старший лейтенант из артиллерийского училища. И зовут его Джамма Фардах.
А он говорит:
– Я тебе кто? Я тебе старший брат. Я тебе что? Я тебе серьёзно говорю. Если сегодня ночью ты спустишься с нашего второго этажа к своему Джамме Фардаху, я на окно решётку поставлю.
А говорю:
– Дурак ты! Ты почему ко мне в комнату, как к себе, вошёл?
А он говорит:
– Здрасьте вам! Я вообще-то в этой комнате тоже живу.
И пошёл свой диван убирать. Вдруг швырнул в меня подушкой:
– Что, дописала свой рассказик про чёрт те что и сбоку бантик?
Я ему:
– Вот ещё слово скажешь, и я твоей Таньке твой дневник отдам. Я у тебя его спёрла, чтоб ты по ночам за мной не подглядывал.
Тут бабушка зашла, завтракать позвала. Игорь убежал в школу, а я вернулась, в окно выглянула. А он меня по щеке погладил. Ладошка влажная, в утреннем тумане, и говорит:
– Сегодня ночью совсем тебя заберу. Я тебя унесу туда, где Джамма Фардах живёт, в солнечную страну Эфиопию. Как ты к этому отнесёшься?
– А успею вернуться домой, – спрашиваю, – до утра? И как же его артиллерийское училище без него останется?
– А он больше не старший лейтенант, он теперь принц эфиопский. Захочешь – успеешь, не захочешь – там останешься.
В эту ночь я увидела цаплю. Она стояла на середине озера по колено в воде. На одной ноге. И Джамма Фардах сказал мне:
– Вот так у нас и меряют глубину озёр высыхающих, цаплями. Тридцать сантиметров до колена. Нравится тебе здесь?
– Ещё бы, ты же принц мой коричневый. У тебя глаза виноградные. Ты гибкий как лоза. Не отпускай меня домой. Где мы с тобой будем жить?
– Хорошо, – говорит Джамма Фардах – я построю тебе терем у моря. Русский терем в Эфиопии – хочешь?
Утром Игорь сказал бабушке:
– Олькин сегодня не вернулась к завтраку. И никогда теперь не вернётся. Я выглянул за окно, а там весь виноград ободрали. Что делать теперь, что?
... Через девять месяцев на крыше пятиэтажной хрущобы пара аистов свила гнездо. Три буськи**родились у них. Люди говорили: надо же, девочка пропала, а аисты на её доме гнездо свили, бусек принесли. Сразу троих. Это что-нибудь значит...
Игорь с папой посадили новый виноград под окном. Рос он не по дням, а по часам. И к концу августа дотянулся до окошка. Тридцатого августа, за полночь, шершавая ладошка поскреблась в окно. Игорь выглянул, а ему на ушко голос нежный-нежный сказал:
– Джамма Фардах очень надёжный принц! Олькину с ним хорошо. Чёрт те как живут. Работа у них странная. Цаплями пересыхающие озера меряют. Песен не поют. Шелестят, как ветер в камышах. А камыши-то там не растут. А они шелестят. Ты окно не закрывай больше! Буськи подросли – принесут тебе что-то в клюве.
Каждую ночь теперь Игорь ждет, когда буськи прилетят.
Буськи прилетели через пять дней. Три клюва постучали в стекло. Распахнул окошко Игорь, а шершавая ладошка хлоп его, хлоп по лбу:
– Я тебе говорил – не закрывай окно! Весь дом перебудили эти буськи своими стуками! Тарабанили, тарабанили, ты что – спал?
Говорил я тебе, не спи за полночь. Ну-ка, иди, посмотри, что там на Олькиной кровати лежит? Что там ворочается?
Смотрит Игорь во все глаза, а там три младенца. И растут они не по дням, не по часам, а по минутам. Но странно как-то растут, в одно сливаясь. Не выдержал этого Игорь, зарылся головой в подушку на своём диване, с головой укрылся, думает: «Снится мне такое, снится. Что это было? Утром посмотрю». А утром Олька его спрашивает:
– Ты в школу идешь-то? Ты всё на свете проспал.
– А буськи где? – спрашивает Игорь.
– Какие буськи?
– Ну, эти трое, что тарабанили ночью клювами в стекло... Ой, Олькин! Ты откуда? Я теперь знаю, какие сны тебе снятся интересные! Все говорят, что буськи счастье всегда приносят.
– А ещё что тебе приснилось, – спросила Олькин.
– Виноград мне приснился.
– И тебе тоже?
Дверь вдруг распахнулась – сквозняком? И бабушка кричит:
– Тут телеграмму принесли, дети, бегите скорей, телеграмма странная какая-то, – кричит бабушка. – От какого-то Джаммы Фардаха. Всё ли в порядке, спрашивает спрашивает Джамма. Все ли дома?
– Что бы всё это значило? – спросила Олькин растерянно.
А брат отвечает:
– А ты как знаешь?
Бабушка подошла, сказала:
– Я вчера в газете читала, что в Эфиопии какой-то Джамма Фардах королевство унаследовал. Это не от него телеграмма?
– Олькин, – сказал Игорь, я винограду твоему корни сегодня таки выдерну. Ты никакая не принцесса эфиопская, не воображай. Ты пионерка шестого класса – и сиди дома. – Не пускай её никуда, бабушка, – закричал Игорь. А то не все дома у неё, то есть у нас, будут...
---
*Гронки – гроздья, южнорусск.
**Буська – детёныш аиста, южнорусск.