Времянка

03 дек 2014
Прочитано:
1364
Категория:
Республика Молдова
г. Кишинев

Выглядываю в окно. Что там, снег? Из зимы мы прыгнули в лето, минуя весну, поэтому возможно все. Сверху и впрямь что-то падает, громоздкое, прозрачное, бесшумное. Какая сволочь бросает мусор с балкона?! Пардон, виновата. Это не бытовые отходы. По весу и конфигурации похоже на обломки воздушного замка. И кто-то плачет тоненьким голосом утраченных иллюзий.

Ох, Дуня, Дуня, как любит приговаривать Гаврилыч. Господи, душно-то как, в эдакой тесноте.

Под бравурную музыку в зал выносят спичечные домики: чей лучше. Рядом с подиумом сидит долгожитель конкурса и презрительно фыркает. Творчества ноль, исходит он желчью, зато амбиций выше крыши. Нет больше великих мастеров, которые творили шедевры, не жалея ни сил, ни времени. Да, тут тебе покажут все, чего ни пожелаешь, хучь эмпайр билдинг и собор Василия Блаженного, хучь китайскую стену и египетские пирамиды. Но это все обман, блеф, цирк и кинематограф. Детали, в нарушение всех правил, склеивают, а их нужно складывать. Скла-ды-вать, понимаешь! Материал – сплошь синтетика. Некоторые опускаются до использования импортных, не поверишь, ватных палочек. А чем плоха, я тебя спрашиваю, отечественная лучина? К чему нарушать вековые традиции? И куда катится мир?

Мир живет себе, как жил, не подозревая о прискорбном вторжении декаданса в искусство спичечного зодчества.

Совершенно с вами согласен, коллега. Любое жилье, как и правительство, – временное. Еще вчера ты вкушал блаженство в удобном кресле, поигрывая телевизионным пультом, а завтра тебя везут на «Дойну» в автобусе с черной полосой, нетрезвые дядьки забрасывают землей твою наспех сколоченную домовину, а доски уже начинают расходиться. Так что даже этот приют вечным считается только условно, и Адриян Прохоров вздрагивает и просыпается в холодном поту.

Ох, Дуня, Дуня... Дунул волк изо всех сил – и карточный домик осыпался. Червонная девятка улетела под диван, а найдут ее только перед Пасхой, когда хозяйка затеет генеральнейшую уборку и к насадке пылесоса намертво прилипнет атласное поле с красными сердечками. Воистину воскрес! Плюс троекратный поцелуй, в обе румяные щеки и в губы, по всем правилам и в удовольствие.

А поросята успели удрать; несколько потеряли в живом весе, зато сохранили целостность. Правда, пережитое оставило следы. Ниф-Ниф погрузился в великую депрессию, Наф-Наф кинулся изучать тибетские духовные практики, а Нуф-Нуф переехал на ПМЖ в соседнее царство-государство... На сегодня сказка закончилась, спи, и пусть тебе приснятся легкие, ничем не омраченные сны.

Под Сталинградом, рассказывала мама, стояли страшные морозы. Утром она проснулась, а волосы выбились из-под платка и примерзли к стене вагончика, головы не поднять. Маленький Женя принес ножницы, она кое-как откромсала пряди и смогла встать.

Выходить наружу боялись. Сухой ветер валил с ног. Снега было по крышу. Под этой смерзшейся горой лежали дрова. Около печурки остались сучковатые коряги, ни распилить, ни расколоть. Продукты все вышли. До вагона-станции два-три километра, а не доберешься. Ни валенок, ни кожухов. В степи рыскали голодные волки, вой раздавался далеко окрест. Потом, наконец, подвезли продовольствие.

С сорок первого жили на колесах, как все рядовые желдорстроя. Из Бессарабии ехали вглубь страны. Стоило миновать участок, и специальная бригада взрывала рельсы на трассе позади поезда.

Ох, Дуня.

Из Москвы получили приказ следовать за Волгу. Здесь стройку разделили на три части. Одну направили в Грозный, другую на Моздок, а нас на Сталинград! Мы прокладывали секретную ветку от Ахтубы. Срочно, с двух сторон. Все на земляные работы! Глина плотная, тяжелая, копаешь до кровавых мозолей. Кругом голая степь, полынь, суслики и змеи. Нагнали тысячи людей и машин. Впрягали в повозки верблюдов. Диковинные звери, раньше таких не видывали.

Война шла по пятам.

За Волгой, где стоял город, ночами зарево во все небо. Было страшно, особенно когда начиналась канонада – железный, бесчеловечный грохот. Вниз по реке плыли горящие пароходы и танкеры. В сумерках я увидела – в тридцать два года зрение было хорошее, – как надвигается белая лавина. Это шли своим ходом раненые. Госпиталь разбомбили. Кто голый, в одних бинтах, кто на костылях, и все молодые. Просили пить. При потере крови всегда ощущается жажда. У нас была вода, днем как раз привезли цистерну. Мы их поили и делились, чем могли. После войны я, конечно, разуверилась в боге, а тогда молилась про себя, чтобы кто-нибудь так же помог моему мужу.

Папа в войну был контужен, я помню шрамы у него на лице и орденскую колодку на груди выгоревшей рубахи военного образца. А мамин младший брат, он в сороковом году перешел за Прут, был призван и воевал с немецкой стороны. Думаешь, очередная семейная легенда? Нет, и по документам выходит, что южней Сталинграда действовали румынские части. Дядя Федя был ранен, попал к нашим в плен, его выходила русская медсестра Аня (Нюся). Потом они поженились и жили в Баку. Мамин брат работал на судостроительном заводе метчиком, хорошо зарабатывал.

В девяностые, во время беспорядков в Азербайджане, погиб мой двоюродный брат Валера, его отец не пережил горя, а тетя Нюся еще раньше умерла от рака. Вторая дяди Федина жена написала нам об этом лишь через полгода, и мама все сокрушалась, что не оплакала брата и племянника и не знает, в какой день их поминать.

К старости она опять вернулась к религии. Ходила с трудом, почти не вставала, и я, советская девушка, комсомолка, крещенная в бессознательном младенчестве, пятерка по научному атеизму, скупала православные календари и молитвословы, читала по вечерам послания и псалмы и завидовала истинно верующим. У них, по крайней мере, есть опора под ногами.

А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке;

И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое. Евангелие от Матфея, 7, 26-27.

Когда развалился Союз нерушимый, мы испытали огромное потрясение. И я тогда подумала: что же испытывали люди в 1917 году, когда пала Российская империя? Им-то, в отличие от нас, было что терять.

Ох и еще раз ох.

Вообще-то хотелось рассказать про другое. Бараки рядом с Пушкина горкой. Их построили после войны, а достояли они до землетрясения 1977 года. И правда – нет ничего более долговечного, чем временные постройки. Общежитие, куда я переселялась на время сессии, деля с подругами конспекты, кров и скудные припасы. А однокурсницы, глядя на меня, наверно, ломали голову, зачем стремиться из родного дома туда, где койка в комнате на шестерых, кухня на весь этаж и душ в конце коридора... Но сюжет куда захотел, туда и вырулил.

Держу в руках ножницы. Мама отстригала ими волосы, примерзшие к стене вагона сталинградской зимой. Довоенные или даже дореволюционные, сработанные цыганскими ремесленниками, они почернели от времени, но после очередной заточки все еще исправно служат. Это память о бабушкиной хибарке, куда мама, папа и Женя вернулись после войны. Город на три четверти был разрушен, и жителям разрешили самострой. Материалы ничего не стоили: дикий камень и глина, ее смешивали с балигой – конским навозом, этого добра хватало. И когда мне снится дом, неизменно вижу «стиль ко-ко-ко» в глубине двора, стены только что побелены, чисто промытые окна блестят на солнце. А ведь уже несколько десятилетий живу в пятиэтажке на Боюканах.

По наблюдению одного гражданина Дании, распалась связь времен. Связисты в старых фильмах зажимают зубами оборванные провода, вот и я готова, но зубов все меньше... На стройматериалы цены фантастические. И могут ли спички восстановить порушенное?

Ох, Дуня, Дуня. За свое кривобокое творение мой долгожитель получает почетную грамоту. И не скрывает довольной усмешки. А победителю вручают зажигалку. Под плакатом: «Берегите лес – наше богатство!».

Лесов у нас почти нет. Так, несколько процентов от общей площади. И с каждым годом процент все меньше. Отсюда и климатические аномалии, и опустынивание почв – некогда прославленных бессарабских черноземов. И где те Кодры? Где серый волк, который в них водился? Только в сказке остался. Баю-бай, завтра доскажу, чем все закончится. Барби закрыли глаза искусственными ресницами и дремлют под съемной крышей, беззаботные дурочки. И тебе сладких снов. А у мамы еще дел полно. Посуду помыть, цветы полить, обед приготовить на завтра. И всю ночь трепетать в тревоге, обнимая гнездо, где посапывает теплый детеныш.

Дуня моя, Дунечка.