Играя в жизнь – главное не заиграться!
«Моя вина».
И ударил ветер в окно. Слабая щеколда не выдержала натиска стихии, и вот уже осколки стекла вонзаются в моё лицо. Лоб, нос, щеки, глаза…
«Моё наказание. Только этого так ничтожно мало. Мало!..»
Форточка бьется в истерике об угол стены. В пустой глазнице окна чернота. Голые ветви деревьев тянутся в комнату.
- Выколите мне глаза, - тихо прошу, - вытащите из меня это поганое сердце! - теперь кричу и падаю на колени.
«Пусть боли не будет конца. Мертвец - готовый умирать снова и снова…
Ненавижу себя! Это моя вина! Моя боль! Моя…»
Хватаюсь руками за лицо. И пальцами в глаза.
«Да будет тьма…»
Забор роддома и все его стены исписаны счастливыми папашами, что-то вроде книги жизни. Благодарственные письма отмучившимся после нелегких родов роженицам. Разноцветные надписи: чёрным - «Таня, спасибо за сына. Валера». Красным - «Зая с 12 палаты, этот мир для тебя». Синим - «Кулагина Нина, люблю тебя! Теперь нас трое!» Зеленым - «Люди, я счастлив - у меня дочь!!! Спасибо, Катя!!!» История рождения. История счастья. История жизни. Бесконечная история. Вереница выплеснутых на кирпичную стену чувств, надежд, желаний… Любви.
- Кристи! - крикнул я в третий раз.
- Кристина! - заорал прямо мне в ухо подвыпивший друг Дима.
Я всегда брал его с собой. С ним я не так стеснялся кричать под окнами роддома, дожидаясь, когда в заветном окне наконец появится любимый человечек. Теперь их у меня два. Два любимых человечка.
С Кристиной расписались два года назад и всё это время работали над проектом под недвусмысленным названием «Вовчик».
- В память об отцах, - говорила Кристина.
Так получилось, что наши папаши оказались тёзками. И умерли с разницей в один день в одной больнице, только от разных диагнозов.
Я был обеими руками «за».
- Вовка так Вовка.
Когда два дня назад моя девочка родила, от волнения даже не спросил кого. Тут же набрал номер друга и с трудом выдавил из себя:
- Я папа…
- Проставляйся, - всё, что сказал Дима.
Мальчик. Вова. Владимир. Вован…
Кристина подошла к окну на третьем этаже. На руках у неё был наш сын, плотно завернутый в голубое одеяло.
Сердце остановилось.
«Мой ребенок. Мой!»
- Видал, папаша?! - Дима хлопнул по плечу, - весь в тебя, отсюда даже видно…
Помахал своим. Кристина заплакала.
Я сам был готов пустить слезу, еле сдерживался, ещё Димка поддерживал – тараторил без остановки:
- Отец - это здорово, есть о ком заботиться, ради кого жить. Ночами не спать, переживать, а заболеет когда, так хоть вешайся… Первые зубки, первое слово… Нагадит на тебя, а ты счастливей счастливого… Быть папой – круто, понимаешь, что значит быть мужчиной… Завидую я тебе, чесслова, Виталь. Мож, мне тоже того?..
- Ага, - пропищал и отвернулся. Слезы разрезали лицо на четыре части.
- Вот за это надо выпить, - торжественно произнес друг, икнул, - я угощаю.
Сначала пили в кафе напротив роддома. Следующей остановкой стала съемная квартира общего друга ещё со школы Женьки Лисина. Потом поехали к кому-то ещё… И ещё…
Помню, как звонил Кристине, как плакал в трубку. Помню, что занимал деньги на водку, или это было, когда покупали коньяк?.. Ругался с таксистом. Блевал в чьей-то ванной. Пил разбавленный медицинский спирт. На сотовом села батарея, помню… Больше ничего не помню…
Удар по лицу. По голове и снова по лицу…
Не отбиваюсь. Подставляю то одну, то другую щеку… Слезы смешиваются с кровью. Боюсь открыть глаза…
«Почему я не выкалил их?!»
- Хватит! Хватит! Хватит! - кричит Кристина и бьёт по лицу, по спине, по рукам…
Ветер ледяной, колючий и стук разбитого окна об угол стены, словно поступь, отсчет… Приближение…
Она берет меня под мышки и тащит по полу. Она плачет и что-то бормочет. Не разобрать слова. Только стук. Тук. Тук… Шаги необоримости. Поступь непоправимого. Шаг за шагом навстречу безумию, безмолвию, необратимости…
Боюсь открыть глаза. Боюсь увидеть её глаза. Они не такие, как раньше… Ничего больше нет, что было раньше. Раньше не существует. Есть только один день. Последний день…
И вот сейчас, когда и сейчас не существует, не может существовать, не должно, она затаскивает меня на кровать. Она говорит:
- Всё. Всё. Всё.
Я реву навзрыд, до икоты, до хрипа…
Прячу лицо в мокрые, кровь и слёзы, ладони. Кристина гладит меня по голове и просит:
- Посмотри на меня. Открой глаза…
Боюсь.
Тук. Тук. Тук…
Сны страшны хотя бы тем, что возвращают тебя в прошлое. Искажают. Заставляют поверить, что ничего не произошло и всё хорошо…
Просыпаешься в жирном, липком поту, трясешься от холода и от страха перед реальностью. И смотреть, и закрыть глаза страшно, вдруг снова уснешь, и во сне снова всё будет...
Проснулся в незнакомой квартире. В комнате, где, по всей видимости, шел ремонт. Вокруг стопки старых газет, банки с краской, кисти, рулоны обоев, сваленная на бок стремянка…
Я на полу рядом с другом Димкой и ещё кем-то. В окружении пустых и недопитых бутылок, закуски… В голове конное ржанье и безумное перестукивание колес поезда… И боль… И дикий тремор. Трясётся всё, каждая клеточка, пора… Тошнота давит и мутит… Кажется, лучше лечь и умереть, чем так.
Толкнул Димку в плечо. Друг промычал что-то нечленораздельное, приподнялся.
- Бр-р, - мотнул головой, - похмелиться бы сейчас чуток.
Заприметив возле себя полбутылки водки, ехидно улыбнулся:
- Почти полная, - сказал, открутил крышку и сделал большой глоток, поморщился, занюхал кулаком, - ух, есть всё-таки Бог на свете.
Меня от одного вида этой картины вырвало на кусок газеты с засохшей коркой хлеба, луком и моим сотовым телефоном.
- О, дружбан, так дело не пойдет, - подполз ко мне Димка, - надо тебя опохмелить, срочно, иначе кранты. Пиши пропало…
Всё, что я смог - это замотать головой и сильнее сжать зубы.
- Надо, надо. Не спорь со старшими. Мне вот уже, веришь-нет, полегчало.
Раздобыв где-то за спиной рюмку, он наполнили её до краев.
Трясущимися руками я взял её.
-Давай. Дёрни. Я с горла. На раз, два, три. За твоего сына. Дай Бог каждому. Ну, давай. И-и-и, три.
Водка обожгла горло, желудок; зажав рот рукой, медленно посчитал про себя до десяти.
«Вроде пошло».
- Теперь сразу по второй, дабы закрепить. Так надо, - наливал в мою рюмку Дима, - уж я на опохмелке собаку съел. Кстати, ты собак хоть пробовал?
Я не ответил, а сказал:
- Главное не переборщить.
- С чего тут…
- А какой сегодня день недели? - спросил.
Друг посчитал по пальцам:
- Восьмой, - был ответ.
«Я не справлюсь».
Кристина говорит:
- Мы должны это пережить. Вдвоём. Ты и я.
Она сильная. Я - нет.
Говорит:
- Это не твоя вина.
Я же знаю – виновен!
«Моя вина. Моё наказание».
- Если бы не эта неделя загула… - произношу и голос не слышу.
- Хватит уже, - отворачивается от меня Кристина, любимый человечек, - тебя всё равно бы не пустили…
В разбитое окно запиханы одеяло и старые куртки. Вон моё пальто, поеденное в том году молью…
- Я даже… даже…
- Ты нужен мне. Одна я не справлюсь. Мы должны. Вместе…
Плачу. Тихо. Она держится. Берет меня за руку:
- Приди в себя. Хватит. Завтра страшный день. И он может быть бесконечным, если мы не будем вдвоём…
«Втроём».
- Но я не могу, - почти кричу с закрытыми глазами, - как?! Как?!
Не сказав ни слова, Кристина бьет меня по лицу. Встает с постели. Делает шаг к двери, останавливается.
Слышу, как стучит её сердце, как тяжело и хрипло она дышит. Не плачет. Она сильная. Очень.
- Ты же так хотел подержать его на руках, - произносит тихо.
Не нахожу слов для ответа.
«Хотел! И хочу! Сын! Мой сын!»
- Говорил, что держать своего ребенка на руках высшее счастье. Что когда ты возьмешь его, прижмешь к сердцу… Говорил?! Говорил?!
И здесь я закричал…
Телефон оказался не просто разряжен, сотовый был сломан в хлам. Такой и облевать не жалко. Димка свой мобильник никак не мог найти:
- Где-то посеял, бляха.
Взял у незнакомого мне хозяина ремонтируемой квартиры - некоего Ромы - позвонить.
Телефон Кристины был недоступен.
- Не может быть, что бы всю неделю гулеванили, - повторял одно и то же я, - не может быть…
- Ха-ха, - выдыхал табачный дым друг, - так сына всё-таки твоего обмывали. Первенца. Тут сам Бог велел. Кристя, уверен, поймёт. Все мужики так. Не ты первый, ёптить… У меня дядя Гриша месяц дома не появлялся, когда тётя Валя ему двойню родила… У всех так. Не переживай, если чё…
- Дурно мне что-то. Не по себе… Чувство такое… Нехорошее…
- Значит, надо ещё по одной, - потянулся за бутылкой Дмитрий.
- Не, я до дому. Моих наверняка выписали. Кристина с ума там одна сходит. Пойду…
- Тогда и я с тобой, - поднялся с пола мужчина, отрыгнул и, встав в нелепую, гротескную позу, запел, - друг в беде не бросит, лишнего не спросит, вот что значит настоящий, верный друг, - ещё раз отрыгнул и рухнул на пол.
- Отрубился, - пробурчал хозяин Рома, - конкретный аут.
Дома никого. В детской нераспакованная коляска, кроватка, пакеты с вещами для малыша. Для нашего Вовы…
В холодильнике пропащее молоко. Как знак беды…
Я, кажется, не закрыл холодильник. Я бежал до роддома не останавливаясь. Бежал под шарманку одной мысли: «Только бы всё было хорошо»…
В комнату она вошла незаметно. Было сумеречно, горело только бра.
Я сидел на кровати и до появления Кристины больше часа тупо смотрел на свои ладони. Они казались мне чужими. Я не узнавал их. Линии на руках стали крестами. Крест, ещё крест, ещё… Одни кресты… Кладбище на ладонях…
Подошла ко мне. На руках она держала нашего сына, завернутого в белоснежное одеяльце… Мадонна с младенцем. Два моих любимых человечка.
Я встал. Я заплакал.
- Возьми, - шепнула Кристина, - подержи его на руках, ты ведь так хотел…
Протягиваю руки.
«Не могу».
Она отдаёт мне младенца, поддерживая мои ладони своими. Её ладони…
- Возьми. Прижми к себе. К груди. К сердцу…
Я подчиняюсь.
- Хочешь посмотреть на него?
Молча киваю.
Убирает уголок одеяла - и вот оно, сияющее личико моего мальчика, моего маленького, любимого человечка.
Носик - зёрнышко, щечки - булочки, губки - сердечком…
- Ангелочек, - говорю, и слезы капают на кружева одеяла, - мой сын, сынуля, мой Володенька…
- Тс-с-с, - грозит Кристина, - видишь, он спит. Глазки закрыты. Только его покормила… Пускай спит.
- Пускай спит, - повторяю, а сам сильней прижимаю к себе,- я твой папа. Па-па…
Целую в лобик, в носик, в глаза…
- Сын. Мой сын. Я твой папа…
Сажусь на кровать, Кристина пристраивается на полу у моих колен. Вот так втроем мы и проведем эту ночь. Я, Кристина и наш Вовочка…
И пусть не будет этой ночи конца…
- Вы разве не знаете? - спросила меня женщина в бело-голубом халате, по фамилии Древко.
С большим трудом произношу:
- Не знаю что?..
Она опускает глаза:
- Пойдёмте…
- Куда?..
- Пойдёмте…
- Что-то с Володей?
- С кем? - обернулась она.
- С сыном, мы Володей его назвали. Наших отцов Владимирами звали, представляете, какое совпадение. Обоих…
Я говорил и говорил, боясь остановиться. Боялся её голоса, её слов, её ответа…
-… мы тут недельку с друзьями, сами понимаете, первый ребенок, да ещё сын… И телефон как назло сломался, я своей звоню, она недоступна и дома никого, думаю, неужели не выписали ещё, неужели…
Кристина вышла нам навстречу. Воспалённые от слёз, кроваво-красные глаза, засаленные волосы, искусанные губы…
Я замер. И она остановилась.
«Только бы всё было хорошо Господи. Только бы…»
Врач по фамилии Древко сказала:
- Я пойду.
Шагнул к жене…
- Семь с половиной дней, - её голос, как шуршание ветра в пожухлой листве,- всего лишь семь с половиной…
Я обнял её. Она потеряла сознание.
Так наступил восьмой день недели…
Мы сидели втроем и разговаривали. Говорили только мы – я и Кристина, сын Вова спал.
- Какие сны ему снятся? - спросил я, - как ты думаешь?
- А разве маленькие дети видят сны?
- Ещё в утробе начинают видеть.
- Да брось ты…
- Чесслова. Утробные сны называются.
- Тогда ему снятся звезды.
- А мы там есть? Ты и я?..
- Ну конечно, есть, куда он без нас… Ему всего-то чуть больше недели…
Помолчали.
В ночи было слышно, как перекликаются поезда на далёкой железнодорожной станции «Причал», как постукивают по подоконнику одинокой дробью капли начинающего дождя.
Мы втроём в комнате, где, словно свеча, горит только одно бра.
- Может ведь быть так, что утро для нас не наступит никогда? - спросил чуть слышно, боясь нарушить хрупкость нашей, на троих, тайны.
- Мы должны в это верить.
За окном прогрохотало, я сильней прижал сына к себе, и пошел дождь. Которому не будет конца…