Хроники Ассирии. Син-аххе-риб
Книга четвертая. Урарту
(Отрывок из романа)
Лето 683 г. до н. э.
Урарту.
Город Ордаклоу
В Урарту, во дворце Завена, наместника Ордаклоу, полуденный сон вошел для Хавы в привычку.
Открыв глаза, она лениво потянулась на широкой постели, нехотя села, обхватила руками коленки, скучающе посмотрела на Мару, жену Ашшур-ахи-кара, которая, свернувшись калачиком, спала у нее в ногах, точно маленькая собачонка.
«И что Ашшур-ахи-кар в ней нашел? — размышляла Хава. — И ладно бы он один, так нет же, и Ишди-Харран, и даже этот старый мерин Гульят — все разом на нее запали. Личико? — так ведь ничего особенного. Одного со мной возраста, а выглядит будто ребенок. Да разве она может сравниться со мной? Я уж точно красивее. Грудь, как у воробышка, бедра, как у кобылы...»
Хава впервые покидала ассирийские города, и путешествие на край света, в далекое Урарту, стало самым ярким впечатлением за всю ее недолгую жизнь. Но даже оно не всегда могло скрасить скуку, которая ела ее изнутри, будто червь.
Путь на север лежал через Изаллу, где Хава спустя почти год встретилась с младшей сестрой — хоть какое-то развлечение. Она и подтрунивала над Шаммурат, и наговаривала на нее Аби-Раме, только бы посмотреть, как муж и жена ссорятся, и даже смеха ради подсыпала им обоим в еду и питье слабительное средство. Неделя пролетела незаметно. «Однако Шаммурат, став замужней женщиной, очень быстро превратилась в старуху», — убедила себя Хава.
«...И эта такая же скучная, мерзкая тварь, и зачем только я на нее время тратила?»
Последние три месяца принцесса настойчиво пыталась приручить Мару. Узнав, что та едет в Урарту вместе с мужем, Хава в первый же день решила сделать из нее лучшую подругу.
Получилось не сразу. Капризный нрав, жестокость и коварство принцессы были известны всем, и жена рабсака очень долго не поддавалась ни на какие хитрости — с почтением опускала глаза в присутствии царственной особы, заговаривала только когда о чем-то спрашивали, не смела перечить.
Достичь желаемого удалось только после того, как прибыли в Ордаклоу.
В месяце дуз в день рождения Мары принцесса устроила роскошный пир во дворце наместника, где поселились ассирийцы, пригласила всю местную знать, заранее приказала привезти танцовщиц и музыкантов из Ниневии, отыскала среди рабов египетского повара, когда-то служившего фараону, и тайно на нескольких арбах привезла алые розы. Едва именинница вошла в тронный зал, — сверху, ко всеобщему изумлению гостей, точно снег стали падать лепестки роз. Мару это тронуло до глубины души, она преклонила колени перед внучкой Син-аххе-риба, а когда та подняла ее и расцеловала прилюдно, назвала своей сестрой.
Еще месяц понадобилось Хаве, чтобы закрепить успех.
— Я так одинока, я так несчастна, за что боги гневаются на меня? — однажды в минуту откровения излила она душу новой подруге. Разрыдались обе, долго плакали. Тем же вечером Ашшур-аха-иддин, увидев опухшее от слез лицо жены, не на шутку встревожился и никак не мог понять причины этих стенаний:
— Ну принцесса — ладно, а с тобой-то что случилось?!
Он бы все равно этого не понял. Слезы в один платок — это связывает женщин почти так же, как мужчин — боевое братство.
С того самого дня Хава и Мара больше не расставались, вместе ели, спали в одной постели, веселились, каждый раз придумывая все новые и новые развлечения.
Впрочем, иногда Мара все же ускользала из покоев принцессы, а возвращаясь, вся светилась от счастья. Так было и накануне.
— Расскажи, каков он в постели, твой Ашшур? — подначивала подругу Хава.
— Нет, нет, не могу, — залилась краской Мара.
— Отчего же? Или он совсем никакой? Я слышала, чем красивей мужчина, тем хуже он в постели, и наоборот.
— Прошу тебя, милая Хава, давай не будем об этом говорить, — с тоской посмотрела на нее молодая женщина.
— Как скажешь, — насупилась принцесса.
— Пожалуйста, не обижайся! — чуть не плача взмолилась Мара.
Но Хава тут же подскочила, схватила подругу за руки и, озорно глядя ей в глаза, сказала:
— А приведи его ночью в нашу спальню... Или нет, так он сразу заподозрит. Лучше меня спрячь в вашей спальне.
Мара побледнела, всплеснула руками, прикрыла ладонями лицо, замотала головой: нет, нет, нет!!! Больше всего, конечно, она в этот момент испугалась гнева принцессы, но та лишь разочарованно повела плечиком, усмехнулась и миролюбиво произнесла:
— Дурашка, я же пошутила.
Сейчас она уже так не думала.
«Не хочешь втроем — сама его заберу».
Встав на постели в полный рост, Хава пнула спящую подругу в живот.
Та застонала; и спросонья, все еще не понимая, что происходит, позвала принцессу по имени, очевидно, испугавшись, что опасность грозит им обеим.
Но Хава тут же ударила ее ногой в лицо, снова в живот и снова в лицо.
Мара упала с кровати, поползла к дверям. Хава бросилась следом. Разбила об нее амфору с вином, стала тягать за волосы, вырвала клок. Принялась бить по голове деревянной шкатулкой, попавшейся под руку. И только когда ее жертва затихла, Хава успокоилась и позвала рабынь.
— Тайно, чтобы никто не видел, отнесите ее в подвал. Да засуньте ей кляп в рот, а то придет в себя, начнет вопить на весь дворец.
***
В ясный день с крепостных стен Ордаклоу открывался чудесный вид на Гегамское море. Иногда оно сливалось на горизонте с небом, иногда надевало сверкающую снегом корону горных вершин, встающих за морем.
Хава могла часами в гордом одиночестве любоваться этими красотами. И ей было так спокойно, так хорошо, что порой она задумывалась о том, чтобы остаться здесь навсегда. И Ниневия, и Закуту казались тут почти нереальными.
Чаще всего она приходила сюда перед рассветом.
Проснувшись, Хава быстро умывалась, выпивала только что выжатого сока и, набросив на плечи легкую накидку, убегала из своих покоев.
Дворец наместника — выдолбленные в скале чертоги — уже виделся ей могильным склепом, узкие городские улочки раздражали своей неуклюжестью, редкие прохожие вызывали ненависть одним своим видом.
Стражник у крепостной башни покорно отступал, давая ей подняться наверх, сонные часовые на стене вытягивались и застывали, будто обращенные в камни, а она бежала все дальше и дальше, словно торопилась на свидание с любимым. И если успевала — с замиранием сердца наблюдала, как из-за моря встает солнце.
Так было и сегодня. Только на этот раз она увидела здесь Ашшур-ахи-кара.
— Моя госпожа! — рабсак почтительно опустился перед принцессой на одно колено и склонил голову.
Хава мягко улыбнулась и насмешливо произнесла:
— Как же я люблю, когда утро дарит нам такие подарки.
— Я ждал тебя ради одной лишь просьбы — освободи мою жену. Если Мара в чем-то провинилась, то, клянусь всеми богами, она будет наказана и немедленно отправится домой.
Он говорил, не смея поднять глаз. Хава подошла к нему, запустила руку в его волосы, немного взъерошила их и заметила:
— Не помню, чтобы я назначала тебе здесь свидание.
— Моя госпожа, ты знаешь, как я предан и твоему отцу, и тебе. Скажи, что я должен сделать, чтобы заслужить прощение для моей любимой жены?
Последние слова не понравились Хаве, и она отдернула руку, будто ее ужалили, резко сказала:
— Не рано ли ты бросился ее спасать? Сколько всего прошло? День да ночь, а ты уже бьешь тревогу. Поверь, между подругами всякое случается; как будто ты порой не ссоришься с друзьями. Вспомни того же Ишди-Харрана. Вы едва не убили друг друга. А Мара посмела меня оскорбить и была за это наказана... Как только моя обида пройдет, я прикажу ее отпустить...
Молодая женщина встала к рабсаку совсем близко и осторожно прижала его голову к своему животу.
Ашшур резко поднялся, так, что принцесса вынуждена была отступить, и глухо сказал:
— Моя госпожа, только прикажи, и я готов отдать за тебя жизнь, но не требуй того, из-за чего потом пришлось бы раскаиваться нам обоим.
Она была оскорблена, гримаса исказила хорошенькое личико до неузнаваемости: ноздри широко раздулись, на скулах заходили желваки, глаза так же, как у деда, вылезли из орбит, нижняя губа мелко-мелко задрожала. Принцесса ударила Ашшура наотмашь по правой щеке, затем по левой.
— Да как ты смеешь говорить так со мной?! Или я тебе распутная девка? Я беру то, что хочу, и мне нет дела до твоих раскаяний! Все, что ты должен сделать, чтобы заслужить прощение для твоей поганой женушки, — это забыть о ней, когда ты со мной.
После этих слов Хава заплакала. Его растерянность — какой мужчина не спасует перед женскими слезами? — она приняла за свою победу. Встала ближе, потянулась к мужским губам для поцелуя, обняла его за бедра, попыталась прижать к себе. А потом почувствовала его стальную хватку — он взял Хаву за кисть и сжал так, что принцесса вскрикнула.
— Госпожа, тебе нужна моя жизнь — возьми ее. Но то, что ты хочешь, тебе не принадлежит. Мое сердце навеки отдано Маре.
— Ты сделал мне больно! — взвизгнула Хава. — Ты сделал мне больно!
Ашшур отступил от нее, вытащил из ножен меч и молча протянул его принцессе.
— Моя жизнь принадлежит тебе... но не сердце, — повторил он.
— Положи свою правую руку на край стены, — задыхаясь от ненависти, потребовала Хава, забирая клинок.
Ашшур покорился.
Удар у Хавы получился неумелым. Меч взлетел в воздух, обрушился вниз, выбил несколько мелких кусочков из камня и лишь наполовину разрубил руку.
Ашшур остался неподвижен, как камень.
Хава же, выплеснув свою ярость, наконец, овладела собой.
— Уходи, — тихо сказала она. — Покажись лекарю. И можешь забрать свою Мару. Сегодня же отправь ее в Ниневию. Не хочу ее видеть.
— Моя госпожа, — низко поклонился рабсак, отступая от края стены.
Он был бледен, но держался. Его правая кисть, заливая все вокруг кровью, висела как плеть.
Когда Ашшур ушел, Хава подошла к краю стены и стала смотреть вдаль. С сожалением подумала, что рассвет она в этот раз пропустила.
Самым непостижимым для нее было вновь почувствовать, как слезы текут по ее щекам. Хава, наверное, впервые в жизни осознала, что никто не любил ее так, как Ашшур любил свою Мару, и самое главное — никогда не полюбит. Ведь она была ассирийской принцессой.
— О боги, за что мне такое проклятье, — прошептала она.