Главная » Литературный ресурс » Проза » Такое вот везение

Такое вот везение

03 фев 2014
Прочитано:
1684
Категория:
Республика Молдова
г. Кишинёв

Черт возьми, как же больно-то, а! Боль, настолько сильная и настолько незнакомая прежде, идет от головы к ногам и обратно сплошной волной, и сознанию, перенося все это, впору отделиться от тела.

Мой отец любил говорить: если ты открыл глаза и тут же снова хочешь их закрыть, то ты действительно достоин жалости. Спасибо, папа, видимо, жалость – это именно то, что мне пристало теперь испытывать к самому себе.

Я лежу, все тело ниже плеч скрывает плотная матовая завеса. Над головой – тонкий прозрачный купол.

– Он очнулся! Сестра, еще одну дозу обезболивающего – быстро!

Едва различаю знакомый голос. Надо мной склонился полковой военврач, доктор Дирк Шубин, мой приятель и перманентный собутыльник.

– Что, больно? – спросил он таким тоном, будто интересовался, который час.

Обожаю военврачей, да и всех докторов вкупе с ними за их будничные интонации. Уверен, что случись у кого-то из них на глазах апокалипсис планетарного масштаба, такой вот субъект, вроде Шубина, продолжит преспокойно потягивать утренний кофе с модным в позапрошлом сезоне травяным ароматом или выгуливать своего любимого бультерьера по кличке Моня на придорожной лужайке.

– Нет, док, – съязвил я, – прямо райское наслаждение, бабочки в животе, еще не хватает девчонок в трусиках из рекламы тампонов.

– Я бы не торопился разбрасываться подобными оценками твоего нынешнего состояния, – также ровно ответил Шубин, – тем более, что оно ну просто обязывает позвать какого-нибудь служителя культа для отходных ритуалов.

И тут мне точно стало не до шуток. Лекарство постепенно притупляло боль, и уже можно было хоть как-то соображать.

– Что, все так плохо, да?
– Ну, учитывая, что твою жизнь в этом теле мы уже почти сутки поддерживаем исключительно наисильнейшими препаратами, то...
– Что произошло?
– Неужели, у тебя ко всему в придачу еще и память отшибло? – весело хмыкнул военврач.

И только теперь я немного успокоился. Шубин вытаскивал с того света и ставил на ноги многих наших. И если он еще ни разу не произнес свою уже ставшую знаменитой на нашей базе фразу «Плохи, твои дела, дружище», то поводов для особого беспокойства уж точно нет.

– Ну, так что, вспомнил? – снова услышал я голос Шубина.

Конечно, я вспомнил...

...Наш полк прикрывал отступление третьей смешанной группировки войск. Противник получил существенное подкрепление, и командование отдало приказ отойти со всех планет, занятых нами в секторе N.

Враг накрыл временную базу нашего полка на планете N-12. Подлетели с другой стороны и ударили превосходящими силами – восемь к одному в единицах ударной боевой техники. Два взвода отбивались от них как могли, пока всю внешнюю часть базы не свернули на корабль – наша группировка войск успела к тому времени отойти на дальние позиции, и полк получил приказ перейти от тактики прикрытия к плановому отступлению.

Бой продолжился и в воздухе, когда мы уже взлетали. Противника всё прибывало, и, видимо, поэтому полковник Снайдер запросил у командования разрешение на план «Зета». План «Зета» - это плод ноу-хау наших гениев оборонки: за десять минут целую планету размером с Сатурн можно накрыть толстым слоем вещества под названием демолекуляр. Простому смертному этот научный термин, пришедший на ум очередному светилу науки, не говорит, конечно же, ничего. Мы прозвали эту дрянь по-своему, просто и ёмко – мясодёр. Соприкасаясь с живым организмом, этот сероватый порошок, едва видимый невооруженным глазом, начинает попросту расщеплять ткани любого биологического организма, пока минут через тридцать не оставит от своей жертвы пустое место. Чтобы съесть человека, хватает пяти граммов такого вот милого порошка. И никаких антидотов, никаких «противоядий» - прямой путь на тот свет, если расщепление происходит в естественных условиях, а за их основу, насколько мне было известно, разработчики взяли среду ста пятидесяти планет с абсолютно разной атмосферой. Штука на войне незаменимая, но производство ее стоит огромных денег, - по крайней мере, так утверждают наши вечно сытые ученые, - поэтому эта война всё ещё продолжается.

И все бы произошло, как говорится, без потерь, если бы... Если бы не военнослужащий-срочник Андрей Ханнекен, в недавнем прошлом младший лейтенант, а теперь, после двух скоропостижных разжалований рядовой. Который как раз в это время катапультировался обратно на планету, то есть уже в самый тыл противника, – в одиночку вдупель пьяный с плазмомётом наперевес, чтобы...

Вот за это «чтобы» меня и разжаловали целых два раза. Потому что когда ты всю жизнь служишь в штабе и твоя защита Родины сводится к сдаче документов в архив и ежеквартальным нормативам, не нужно подделывать показатели в анкете кандидата на фронт, даже если во всю грезишь «ратными подвигами». Особенно – если грезишь именно этим. Ведь если тебе удастся таки обмануть бдительность приёмной комиссии, то по прошествии каких-нибудь полутора лет нескончаемой позиционной войны, жесточайшей дисциплины и полного отсутствивыя развлечений ты со своей неподготовленной – «пресловутые» боевые характеристики! – психикой начинаешь впадать в амплитуду между депрессией и агрессией, затем едва ли не в открытую критикуешь командование, а потом уже и плюёшь на свои ежедневные обязанности. И даже несмотря на то, что тебя, штабного, не расстреляли, хотя могли сделать это уже дважды, а лишь разжаловали до сержанта, а затем уже и до рядового, ты все равно рискуешь остаться верным своим «высоким идеалам» поиска лавров и од.

Незадолго до того, как наши стали сворачивать базу под прицельным огнем противника, я, будучи отправлен от греха подальше в увольнение на корабль, нажрался втихаря в отведенной мне отпускной каюте. И, естественно, никого не спросив, – хотя по громкой связи передали, что все, кто в увольнении, остаются в резерве, – побежал на склад, схватил первый попавшийся ствол, напялил десантное снаряжение и, улизнув через один из запасных люков, гордо спланировал на поверхность планеты. Произошло это как раз в промежутке между переходом боя из стадии наземного в стадию воздушного и распылением мясодёра.

Всю связь в скафандре я заблаговременно отключил, чтобы подвигам не мешала громкая нецензурщина с командного пункта. Трудно вспомнить, о чем я думал тогда, будучи в состоянии изрядного подпития, но, видимо, примерно это выглядело вот так: «А идёт оно всё прахом! Рядовым я домой не вернусь, а если убьют, – ведь в такой ситуации убьют наверняка, – то хоть погибну... геройски».

А когда защитный костюм стало разъедать на глазах, и оказавшиеся рядом солдаты противника принялись в ужасе кататься по земле, так как с их амуницией начало происходить то же самое – я понял, что желал для себя несколько другой геройской гибели.

«Ну и ладно», – подумал я словами героя одного старинного кинофильма и тут же потерял сознание от резко нахлынувшей боли – мясодёр уже проел костюм и одежду и добрался до организма...

... – На твоё счастье поднялся сильный ветер, почти ураган, и отнёс пыль мясодёра подальше. Да и с атмосферой планеты повезло – будь мы на N-18, разорвало бы тебя при первой же прорехе в снаряге... За тобой тут же послали санитаров с темпоральной капсулой, чтобы тебя не до конца разъело, - сообщил Шубин, видимо, поняв по глазам, что моя память пришла в норму. – Сидеть бы тебе на губе в ожидании трибунала, если бы не твое нынешнее состояние.

– Ну, нет худа без добра, – усмехнулся я как можно беспечнее – шутка, какой бы горькой она ни была, всегда помогает хоть ненадолго отвлечься от мрачных мыслей. – Хотя, думаю, у меня ещё всё впереди.
– Не спеши трубить в фанфары, ты ещё многого не знаешь, – тон военврача вдруг стал абсолютно серьёзным, и я внутренне напрягся.

Дирк сказал:

– Тебя продолжает разъедать. Процесс, напомню, необратим. Регенерация невозможна, так как ткане-протезам будет просто не за что закрепиться – остающийся верхний слой родного тела так или иначе расщепляется. Темпоральная капсула замедляет процесс в десять раз. Этого времени вполне достаточно, чтобы вырастить новое тело.

– Новое тело?! – у меня всё похолодело внутри.

– Да, новое тело. Я в последний момент перед отправкой сюда загробастал со склада столько биоматериала, сколько смог увезти самостоятельно – ты, как бывший штабной, знаешь ведь, как тамошний персонал падок на помощь ближнему. В общем, процесс выращивания уже запущен. На одно полноценное взрослое тело как раз хватит, ещё и на несколько носов и ушей останется. Тебе не нужно пару лишних ушей, Ханекен? Чтобы лучше слышать, что тебе говорят?

– Не ломай военкома, док, – поморщился я, – тебе не идёт. Лучше скажи, у тебя действительно получится... ну, это, новое тело?

– Что ты, как из позапрошлого века! Неужели ни разу не слышал о подобных операциях? Врачи вместе с энергетами производят пересадку мозга и души из старого тела в новое. Удовольствие не из дешевых, но оборонка две-три пересадки в сезон тянет. Так что гордись – ты у меня уже третьим за десять лет практики будешь! Главное, энергетам нашим, Марине с Севой, хоть спасибо потом не забудь сказать, а то знаю я тебя...

– А что ещё какой-нибудь придурок под мясодёр попадал? – я снова попытался пошутить, а сам в это время лихорадочно раскладывал всё услышанное по полочкам.
– Да нет, ты у меня первый такой красавец, – почти брезгливо усмехнулся военврач.
– Слушай, док, а тело это, оно каким будет? Ну, на меня будет похожим?

– Хочешь – будет. Да не бойся, не сделаю я тебя женщиной. Вот вырастим скелет, нервную, мышечную системы, а потом уже ты мне сам скажешь, как хочешь выглядеть. Ну, хочешь поп-певца какого-нибудь из тебя вылепим или спортсмена?

– Главное, чтобы не прыщавого юнца, – хмыкнул я. – Сколько времени до пересадки?
– Ещё около суток. Темпоральная капсула работает на всех мощностях, лекарств на тебя хватит, протянешь как-нибудь.
– Дирк, скажи, как я, ну, это... как я сейчас выгляжу?

– Даже не проси – не буду я тебе ничего показывать. Мне ещё скачков давления не хватает, нервных срывов и обмороков! Выпадешь из сознания снова – рискуешь к праотцам раньше срока отойти. Твоего пробуждения, спящая красавица, весь медперсонал, между прочим, ждал – думали, что не выползешь уже. Так ведь, Дороти?

– Именно так, доктор Шубин, – услышал я с противоположной стороны реанимационной каюты кокетливый голос медсестры Дороти, верной помощницы Дирка в делах профессиональных и не только.

– Неужели все так соскучились? – нервы понемногу отпускают, но на автомате ещё продолжаю шутить.
– Да нет, тут для большинства твой случай – первый в практике. Так что, товарищ подопытный, можете гордиться – из вас получается великолепный материал для кандидатской!
– Утешил...
– Не думаю. Я не сказал ещё оду важную вещь.
– Что ещё?

– Дороти, не будете ли вы так любезны посмотреть, что там с будущим телом нашего друга, – обратился Шубин к своей подопечной, и, проследив, когда та выйдет, продолжал. – Видишь ли, твой мозг не сохранится для пересадки. Черепная коробка также продолжает расщепляться. Поэтому сейчас с тебя считывается информация за всю жизнь. Всё, конечно же, строго конфиденциально, никто твои эротические фантазии смотреть не станет. Процедура не стандартная, сам понимаешь... В общем как человек, видевший в этой жизни немногим поболее твоего, я мог бы пойти на некоторую вольность – сделать так, чтобы отдельные куски твоей памяти остались, грубо говоря, в истории.

Я задумался. Конечно же, в моей жизни хватает того, о чём лучше даже не вспоминать, тех действий и поступков, за которые действительно стыдно. Но, забыть о них – забыть о части себя самого. Очевидно, что, если я не буду помнить об ошибках, значит, скорее всего, наделаю их снова.

– Нет, док, не надо, – ответил я Шубину. – Пусть всё остаётся, как есть.
– Понимаю, – кивнул он. – Тоже не любишь наступать на одни и те же грабли?
– И других с лихвой хватит, – заметил я.
– Это уж точно – с такими, как ты, соскучиться трудно. Но это была уже не пикировка: мы посмотрели друг на друга с пониманием людей, у которых за плечами кое-что да имеется. В том числе и многое из того, что называется слабо прощаемыми поступками.

Неожиданно Дирк отвёл взгляд и снова заговорил:

– Хотя, думаю, у тебя есть то, о чём ты не захочешь вспоминать ни при каких обстоятельствах.
– Ну, уж нет, этот инцидент я как-нибудь переживу.
– А я не про твою... боевую самоволку. Вернее, про неё, но немного... о другом.
– Шубин, перестань мяться. Надеюсь, эта матрёшка в твоём списке новостей – последняя? Вечно ты за одним фактом придерживаешь другой!
– Ну, да... Последняя...
– И?
– Ханекен, из-за тебя погиб человек. Да, там на лицо те же нарушения устава, и судить тебя за эту смерть не станут. Но, боюсь, что она тебе будет не так уж безразлична.
– Кто?
– Ингрид Ковалёва.

Услышав это имя, я дёрнулся всем телом, или тем, что от него осталось, и скорчился от приступа дичайшей боли. Дирку тут же пришлось запустить в темпоральную капсулу новую дозу обезболивающего.

Игрид... Вчерашняя девочка-курсант при отделе связи в нашем полку. Мы сошлись так, как я давно ни с кем не сходился, – каждый из нас был один на этом корабле, и поначалу мы хотели просто по-человечески поддержать друг друга на этой ни одному из нас не понятной войне. Я считал, что нравлюсь ей как мужчина и в один прекрасный момент захотел большего, чем просто дружба. Она ответила. Закрутившийся роман длился недолго – всё закончилось тем, что мне стало неинтересно, и с деланным сожалением я просто развёл руками и закрыл перед Ингрид дверь моей каюты – тогда я был ещё лейтенантом и селился не в казарме, а отдельно. Неся службу в разных отсеках корабля, мы сталкивались крайне редко. Она давила в себе обиду и разочарование, а я – внезапно нахлынувший стыд. Но, как говорил мой отец, разбитую чашку не склеишь заново, а ту, что была куплена впопыхах, – и подавно. Поэтому даже в общей столовой мы садились в разных концах помещения.

И теперь Ингрид больше нет.

– Как это произошло? – во рту пересохло, и голос внезапно треснул.
– Как в романах о несчастной любви, – бросил Шубин.
– Дирк, говори так о ком угодно, только не об Ингрид!
– Раньше надо было думать, – отрезал он. – Ну, мне продолжать?..
– Да, – и снова трещина в голосе.
– Ребята с пункта связи сказали, что она видела, как ты улизнул с корабля. Пыталась с тобой связаться. А когда услышала команду о залпе мясодёром, не говоря никому ни слова, бросилась следом...

Внезапно по-над потолком раздался мужской голос:
– Док, говорит вахтенный, капитан Ни'Бреннан. Спуститесь в нижний ярус – там... в общем, по вашу душу.

– Иду, – спешно ответил Дирк и, выходя за дверь, бросил мне напоследок: – Так что, подумай – действительно ли ты хочешь об этом помнить.

И уже на самом пороге:

– А, ведь, у неё, кроме тебя, никого не было.

Если бы в человеческом языке существовало понятие «остаться больше, чем один», то именно оно точно бы подошло, чтобы описать моё нынешнее состояние.

Ингрид больше нет. Девочка погибла, пытаясь найти меня и вопреки здравому смыслу и всем законам подгаженной человеческим гением природы вынести из-под дикого изобретения нашей поганой действительности – биологического оружия, не имеющего аналогов в галактике. Меня, который сперва заморочил ей голову, а затем оттолкнул, надолго забыв, как секретный позывной с истекшим сроком действия. Из-за меня она, быть может, ночами напролёт задавалась вопросом: «А что во мне не так?». Из-за меня она, и без того будучи нелюдимой, видимо, закрылась ото всех ещё больше.
Из-за меня она погибла.

После всего этого недавнее желание оставить память целиком предстала наивной, околофилософской ахинеей. Теперь я действительно хотел забыть – забыть о том, что она погибла, забыть, как она погибла, забыть о том, что она вообще когда-либо существовала.

Пусть после пересадки в новое тело меня ждёт трибунал и тюрьма, – по негласным законам, существующим в Объединенном конфедеративном межпланетном флоте, тех, кто нарушил устав во время боевых действий, но серьёзно пострадал и после этого выжил, не казнят, а прокуроры требуют максимум пожизненного или перевода в штрафбат. Пусть! Отбарабаню, как следует, если закроют не навсегда, а потом – новая жизнь. И неважно, где и как. Демобилизуюсь – пойду военкором, писать неплохо умею ещё со школы. Или открою своё дело. Женюсь. Построю дом, наделаю много детей... что там ещё надо для нормального человеческого счастья?.. И всё у меня будет хо-ро-шо!

От этих мыслей стало немного легче. Всё-таки самоубеждение – великая вещь!

Неожиданно дверь открылась, и на пороге появился Дирк Шубин.

– Андрей... – военврач подошёл вплотную ко мне, и вид у него, славившегося на весь полк дюжим самообладанием, был заметно растерянным. – Боюсь, что у меня есть для тебя ещё одна, как ты там сказал?.. матрёшка.

У меня внутри всё упало.

– Успокойся, – торопливо заговорил Дирк, – больше никто не умер. Скорее, наоборот. Нас нагнал отставший катер со взводом сержанта Цао – здесь, на борту полкового корабля, этих ребят уже считали погибшими в бою. Они нашли и подобрали Ингрид. Живую. Пока – живую.

Прошло, наверное, несколько минут, пока я с шумом не выпустил воздух из лёгких, – или что там от них ещё оставалось.

– Дирк, родной, скажи, что у меня хоть что-то осталось от ног – я просто хочу знать, что в ином случае запрыгал бы до потолка! Ты её видел?
– Да, – ни на лице, ни в голосе военврача не было и искринки радости или хотя бы облегчения.

И тут я начал понимать.

– Что значит, «пока - жива»? Ты хочешь сказать?..
– Да, её тоже накрыло. Она сейчас в ещё более плачевном состоянии, чем ты. Её почти всю разъело. Пришлось подключить внешнее искусственное дыхание и кровоток.
– И, как и меня, долго её держать в таком положении не получится?

Шубин кивнул.

– И биоматериала у тебя только на одно тело?

Шубин снова кивнул.

Самые важные в жизни решения я всегда принимал очень быстро – за несколько секунд. Правда, чаще всего жалел о них крайне сильно. Видимо, сейчас настала очередь исключения из этого правила.

Судя по всему, Дирк тоже всё понял. Тем более, мы оба знали, что до ближайшей точки с полноценным госпиталем лететь ещё минимум неделю.

А Шубин несмотря на весь его прагматизм – заложник врачебной клятвы, и, обещав тело одному пациенту, не может самостоятельно изменить это решение.

– Тогда готовьте тело для неё, – сказал я Дирку. – Надеюсь, что до программирования пола очередь ещё не дошла.
– Нет, не дошла, – эхом отозвался Дирк и впервые за это время искренне, по-доброму улыбнулся. Едва-едва, уголками рта.

– У вас там есть что-нибудь смертельной дозы, быстродействующее?
– Для тебя найдётся, – ответил док, и голос его дрогнул.
– Тогда выруби меня до того, как расщепление дойдёт до лёгких.

Шубин утвердительно кивнул.

– И вот ещё что... Знаешь, я не верю в снисходительность нашего славного военного трибунала даже к женщинам. И, помнится, если доказано, что осужденный действительно не помнит причины своего преступления...
– Я могу стереть из её памяти всё произошедшее...
– И меня. Полностью. Пусть у неё появится шанс начать всё с чистого листа. Без потерь... Да, Дирк, и, главное, с телом не подкачайте.
– Хорошо, – военврач улыбнулся в ответ. – Я всё сделаю. А пока извини, мне нужно теперь о многом позаботиться.
– Да, конечно, иди, – ответил я и перевёл взгляд на потолок.
– И, Ханекен... у тебя уже осталось не очень много времени.
– Спасибо тебе, Дирк.

А потом она пойдёт на поправку. А потом найдёт себе хорошего парня, они поженятся, построят дом и наделают много-много детей. И она, – и все они, – будут счастливы. Должен же хоть кто-то в этом мире быть счастливым!

Спорить не стану, моя жизнь не удалась. Что ж, с кем не бывает. Только не всякому неудачнику выпадает возможность подарить жизнь другому. Друзья всегда говорили, что я – везунчик. Видимо, везение может быть и таким.

Сентябрь 2013 года