Брошенные мамы
…Брошенными можно представить ненужные вещи, какие-то огрызки, окурки, клочки…А тут – «Боже праведный!» -додумались так называть девочку Люду, шести месяцев от роду , мальчиков: Федю, Гришу, Славу, Женю – которым ещё не исполнилось и года.
Брошенные дети проживали в одной из палат роддома, до возраста одного года, после чего их переводили в детский дом.
И называли их так потому, что те мамы – нет, не умерли и не погибли при трагических обстоятельствах. Нет, нет! С ними не произошло ничего чрезвычайного! Они живут и здравствуют сами по себе, и, скорей всего, в своё удовольствие.
Так кто же, всё-таки «брошенный»? Давайте разберёмся.
Довелось мне как-то встретиться в роддоме с одной такой двадцатилетней (вполне себе взрослой) «мамой без ответа»
Моё внимание к ней привлекло полное отсутствие реакции на детский плач, особенно дружный перед кормлением и доносившийся из комнаты для новорожденных; отсутствующий взгляд, неспешное и тщательное пережёвывание пищи в больничной столовой – ей куда спешить? Пусть другие несутся галопом по палатам, чтобы приготовиться кормить. Ей-то это зачем?..
От ребёнка она отказалась сразу, как только он появился на свет.
-Кормить не буду и забирать тоже – сказала, как отрезала.
Родня приносила роженице завидные передачи для восстановления пошатнувшегося здоровья: абрикосы, черешню, яблоки. У кормящих мам от одного вида всей этой июльской роскоши слюнки текли. Но – им нельзя: малыши разболеются, и девочка отказницы в том числе: её медики кормили молоком других матерей, из бутылочки.
И вот они, «брошенные»…За стеклянной дверью , с облупившимся номером 2…
Против всяких норм жилой площади – их пятеро в одной комнате. Но- «в тесноте- не в обиде»- малышам места вполне хватает. Каждому- в своей крохотной коечке.
Самый старший и представительный из них - Женя. Ему – полгода с небольшим, живёт он в манеже, в отличие от остальных четверых. В кровати он только спит.
На спинках коек - визитные карточки: «Люда», «Женя», «Федя».
Ох, и забавно наблюдать за маленькими и непосредственными!
Люда- егоза. Вертлявая, востроглазая. Очень легко представить её первоклассницей: так и будет стрелять глазками по чужим тетрадкам!
Федя- добряк! Как только отпадает от бутылочки с едой- сразу хохочет. И- от того, что сыт. И что не один. И вообще – от того что хорошо жить на свете! Крутит по сторонам головёнкой, стучит ножками упруго так: «тук-тук» и улыбается широко беззубым ещё ртом…
Григорий в это время ест. С передышками, не спеша. Чтоб растянуть удовольствие.
Слава любит посердиться, похмуриться, повизжать негромко и нудно, тоненьким голоском, пока ему принесут еду.
Медсестричка говорит, что вокруг этого Славы «побегали на славу!». Трудно он им достался. Почти неживой был. А вот сердиться научился, как взрослый.
Сразу делается этаким старичком маленьким, когда хмурится.
А Женя, Женя в своём шикарном манеже уже дремлет… «Шеф» как- никак! Соска, правда, ещё во рту, но бутылочка уже пустая. Ну да, ему по рангу положено дремать после сытного обеда.
Вон какой толстячок! Небось, будет не просто «Женя», а «Евгений», понимаете ли, «Иннокентьевич»!..
Подумалось: «И почему это они - «брошенные»?» Может, это родившие их и оставившие на произвол судьбы, которые живут в своё удовольствие, сидят в барах, танцуют на дискотеках, оттягиваются со вкусом ещё неизвестно где – может это они - брошенные?..
Брошенные потому, что потом ( а это обязательно случится!) - они станут разыскивать своих Люд, Гриш, Федь, Слав, Жень - но нигде и ни при каких обстоятельствах не найдут своих детей.
У тех уже будут другие, любящие родители, другие фамилии и имена.
Нет, малыши эти замечательные отнюдь не «брошенные»! И вот почему:
Каждое-каждое утро каждого-каждого дня, в 6 часов, закреплённые за малышами мамы идут на кухню за завтраком - детскими молочными смесями.
В это же время медсестра и санитарочка умывают малюток, переодевают в свежее, сухое и чистое и меняют постель.
Потом малышей кормят (строго по часам) , затем их осматривает и прослушивает педиатр – здоровы ли, как растут и развиваются. А через окошко палаты изо дня в день на них смотрит много-много добрых материнских глаз. И агукают с ними, и шутят и улыбаются, старательно скрывая грусть и щемящую жалость.
Вот так и будут они расти…Люда- шустрой, востроглазой егозой. Федя- доброй «душой» компании, Гриша- любителем поесть всласть,
Женя – поважничать, Слава – посерьёзничать и поканючить…Их весёлую компанию скоро пополнит «новенькая» - та самая девочка. Дети любят общество малышей. Поэтому грустить ей здесь не придётся.
Малютки вырастут и устроятся в жизни! Даже не сомневаюсь.
А вот брошенные мамы - они ещё поплачут от отчаяния найти своих оставленных когда-то маленьких и беспомощных чад. Поплачут, когда поймут, что сами стали беспомощными. Что предпочли воспитанию детей - беспечную, беззаботную жизнь.
Но - это был их выбор! Осознанный и страшный.
Жалею об одном - что не посмотрела в глаза той, двадцатилетней матери, оставившей свою крошку без самого главного в жизни - без материнской любви, и не спросила : «Для чего ты живёшь на свете?»
Последний шанс
Отливающий медью закат тихо закрылся бархатным занавесом южной ночи.
Полная белая луна бросила широкую серебристую дорожку на водную гладь.
Мерцают огни реклам; подсвеченные злачные сооружения напоминают волшебные шкатулки.
Поезд медленно приближается к конечному пункту следования. Пассажиры в вагоне дружно готовятся на выход.
Чёрное море больше не магнитит. Со стороны гор ползут густые тяжёлые тучи.
…Собираю постель, складываю в сумочку дорожный набор: халат, тапочки, зубную щётку с пастой, кроссворды, очки…
Поезд «Новый Уренгой- Адлер» бесшумно прибывает на вокзал, такой знакомый с детства – и такой чужой. Былой уют маленького городка нарушен вторжением в архитектуру громоздких сооружений , приносящих прибыль в курортный сезон. Всё чужое и незнакомое… Воздух уже не пахнет гудроном, вдоль вагонов не бегают хозяйки квартир и «круглосуточные» продавцы груш и хурмы.
…Кроме восковых свечей из станичного храма Пресвятой Троицы, везу на тризну главной подружки молитвослов; на поминальный обед - увесистую, охлаждённую домашнюю курицу и сырые домашние яйца с оранжевыми желтками, для традиционной лапши.
Полная остановка …Проводник откидывает площадку тамбура.
Делаю шаг в темноту ночи родного города детства и чувствую на лице прикосновения струй тёплого, обильного, Адлерского дождя.
Он также пахнет, как тогда…Он меня целует…Знаю, чувствую – это не дождь. Это твои слёзы, лучшая в мире подружка Зина. В нашей «троице» ты была «Донна Клара», я - «Донна Рес» , а сестра твоя, Ира- «красавица Флорида», помнишь?..Мои слёзы сливаются с дождём.
В толпе, заглядывающей в лица пассажиров, узнаю двух Зининых «негодяев». Бегут с зонтами навстречу, обнимают, выхватывают из рук пакет и сумочку. Вижу - рады моему приезду, с их плеч свалился груз организации поминок. Теперь будем действовать втроём.
Шагаю за ними по лужам, мокрая курица. В виски стучит песня в исполнении Гелены Великановой , столько раз слышанная здесь , разносившаяся с танцплощадки Дома Офицеров:
«Убегают горизонты в дальний путь,
и фонарики скрываются в дыму,
приходилось вам стоять когда – нибудь
на перроне опустевшем одному?»..
Впечатление, что меня ведут на расстрел…Или - уже расстреляли и я медленно сползаю по стенке. Туда, где никто не ждёт.
Старший докладывает: «Тётя Рес, фарш на котлеты накручен, сколько ты сказала по телефону, но получился крупноват».
«Раз мне докладывают - значит выбрали старшей»…Тут же беру бразды в руки и командую:
«Перекрутить ещё раз».
Приближаемся к дому. Входим в такую до боли знакомую калитку и двор с лавровой изгородью по периметру. С розовой и белой камелиями по обе стороны дорожки.
Бросаем вещи, пьём крепкий чай - и за дело!
Отделяем желтки от белков. «Старший» замешивает лапшу. Старается. «Младший» перекручивает фарш. Доводит до готовности. Я – использую властные полномочия по полной и не перестаю командовать…Тайком думаю: « Ещё пожалеете , что выбрали меня. Я - мамин адвокат. А ваш прокурор.
Ещё услышите горькие слова, которые так и не смогла ваша любящая мама сказать вам. Она пожалела вас. А вы?... Боюсь ,что теперь запоздалые слова будут «брошены» вам «в глаза» и облиты «горечью и злостью».
Ловлю себя на мысли: «О! Как мне хочется» избить их справедливыми и жёсткими словами! …Пусть это не вернёт Зину. Но- «негодяи» задумаются - почему их энергичная и цветущая, всеми любимая «Донна Клара» ушла из жизни так безвременно!»…
Навес на полдвора спасает от дождя, но не от влаги. Коржи для домашней лапши сушить негде. Воздух очень влажный.
Запускаем духовку. Сверху на плите жарим котлеты и варим куриный бульон и овощи на салаты. К двум ночи большая кастрюля котлет нажарена; тончайшая янтарного цвета лапша нарезана и подсушена, ведро картофеля на пюре начищено.
-«Негодяи» продлили бы жизнь своей маме, если бы хоть иногда были такими, как сейчас - расторопными и послушными – подумалось : «Эх, дураки, дураки! Ведь это так легко – слушать свою маму»!..Это же ничего не стоит!
Нет! Церемониться с ними не буду – не дождутся. Менторским тоном (сама себя не узнаю) объявляю:
-Перед сном короткая планёрка .
После - молитвы за упокой маминой души (показываю моливослов). Затем сон до 6 утра, молитвы, покупка цветов , варка лапши, пирожочки, компот, напитки. Для убедительности добавляю: «Так делают все нормальные люди на поминках»- и отчётливо добавляю: « Я имею в виду молитвы, а не еду».
Потом - посещение часовни и кладбища. Возвращение домой - в одиннадцать.»
Вижу - на непроницаемых до этого «смайликах» лёгкие следы ступора. С робкими признаками озабоченности на челе.
Чувствую – где-то внутри включился «автомат» и моё естество превратилось в гремучую смесь Мегеры с Медузой Горгоной. «Автомат» сообразил: иных персон тут просто не воспримут…Знаю не понаслышке.
-Ору, чтоб самой страшно было: «А теперь - внимание! Объявляется СУХОЙ ЗАКОН – на всё время поминок! Пока не дам отбой!
Напоминаю, чеканя каждое слово: «Завтра вы, достойные дети достойной мамы должны не менее достойно встретить, угостить и проводить до калитки маминых сослуживцев («вы же своих не нажили»); соседей, друзей и знакомых, до единого…Вы меня слышите, рахиты лёгкой жизни? И не дай Бог увижу, что хоть каплю…раньше времени!
-И что нам за это будет ? - осклабился младший.
-Что вам будет, киборги пластмассовые? (Усиленно думаю, что же им, бамбукам «будет»…)
-А будет - удар ниже пояса вон той, горячей сковородой из-под котлет!
-Убить – не убью, но в роте пошкарябаю - неуклюже пытаюсь ввернуть в разговор колхозную поговорку, но «киборги» улыбаются зло и ехидно. (Спиной чувствую: передозировала с юмором).
-Ну ты - прошаренная, «Донна Рес», матери нашей этого,по ходу не хватало, - изобразил улыбку старший.
-А помнишь – продолжил – как на Пасху я заезжал к вам в село, а ты мне вместо «Здравствуй» -«Христос Воскрес» брякнула!
-Я то не брякнула, это ты - брякнул в ответ: «Без базара, тётя Рес!»- вместо «Воистину воскрес»…
-А что касается мамы – всё скажу завтра, когда общаться будем , чего ей реально не хватало. Мы ведь с вами посидим потом, после всех? Поговорим с мамой, и о ней, проводим её душу, как подобает, в лучший мир. Повспоминаем…(Замечаю, что говорю сама с собой, и никто меня не слышит).
…Целую эпопею полноценной, добропорядочной жизни поведали за столом гости друг другу и сыновьям . И какая их мама была красивая женщина, и сколько сотрудников – мужчин были в неё влюблены. И какая она была верная супруга и прекрасная хозяйка. И какой она готовила плов - «ни в одном ресторане такого не пробовали».
Какая она была преданная мама и надёжная сестра: когда ждала старшего из армии – уже подарков припасла и будущей снохе и будущему внуку. И как все возможные и невозможные средства были потрачены на приобретение престижных профессий для обоих сыновей…И - как она ухаживала за престарелыми своими родителями.
А уж какая она была верная подруга! Когда школьной подружке, учившейся в Ленинграде стало тяжело и плохо - она отпросилась с работы и поехала поддержать и помочь.
И как, мама, работая квартальной - боролась за справедливость. И какая она была добрая соседка. А как пела! Сам Борис Штоколов из всего зала в Сочи – вызвал на сцену её - петь с ним «Гори, гори, моя звезда»…
…Казалось – после всего услышанного, впитав перечисленные материнские заслуги и таланты к жизни - её «Недоросли» родились заново!
…Наконец, затянувшиеся «сороковины» подошли к завершению. Чада проводили последних гостей. Накрываю кусочек стола на три персоны около портрета Зины. Рядом ставлю её чарку , прикрытую кусочком хлеба.
Зажигаем свечку. Помолившись ещё раз за упокой души новопреставленной Зинаиды, садимся ужинать и общаться.
…Времени у нас вполне достаточно, чтобы оглянуться назад, в её и свои жизни. Сравнить. Проанализировать. Покаяться.
Поезд до Краснодара уходит поздно и спешить повода нет.
-Слово предоставляется старшему сыну - объявляю, как можно строже.( Зина так любила строгость и порядок!) Только из-за её мягкого характера не всегда получалось, как хотелось.
-Старший встаёт перед портретом Зины .Радуюсь в душе.
-Я не умею произносить речей - выдавил сквозь зубы.- Просто: мать я уважал и любил… Выпивает залпом гранённый стакан водки и садится.
- Слово предоставляется младшему сыну - не отступаю от официального тона.
-Я сильно любил свою мать…больше неё никого не любил - сказал младший и, вздохнув тяжело, добавил сквозь слёзы: «Я осиротел».
Он выпил свой стакан водки и сел, обхватив голову руками. (Дозы специально не ограничиваю, смотрю, есть ли у них «реле»). Искренности младшего верю. Он был любимым чадом и жил с матерью до самого её ухода.
«Реле» оказалось неисправным и с разговором пришлось поторопиться…
Беру слово, пока чада наливают «по следующей». Прошу внимания и терпения:
-Встаю: «Сегодня сороковой день, и мамина душа ещё с нами. Она слышит и внимает. Поэтому - давайте будем честными… «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь». Надо…надо попробовать попросить у мамы прощения за всё. Она услышит и, может быть простит…Конечно простит!..
Вдруг замечаю, что моим словам не внимают, а меня только терпят с очень большими потугами…Мои «исповедальники» еле сидят. Но- я же хотела так много сказать, от имени Зины…Нет, я не буду молчать!
Говорю громко, чтобы проснулись: «А с исповедью - давайте я помогу?.. Я ведь всё о вас знаю. Вы же теперь… мои дети». («Дети» передёрнули плечами)
-Поверьте, мне это больно говорить, но исповедь- «правда, только правда и одна лишь правда». Приготовьтесь, дорогие мои, выслушать правду. Только она поможет. Только её услышит мама.
(Перевожу дух)
-Да, мне известно, как ты «любил» мать - обращаюсь к старшему - она поведала мне о том, как ждала тебя из армии и даже придумала торт , с которым встретит тебя, именной, приготовила приданное для будущего младенца – у тебя ведь была девушка и вы собирались пожениться?..
-Ой! Ну, начала с царя - гороха! – сделал гримасу старший.
-А-а-а? Тогда ближе к теме: ты из армии пришёл «начинающим» или уходил таким?
-Нет, это там…
-Мамочка, помню, приготовила тогда, весь в розах, торт к твоей встрече, твоё имя, всё в виньетках и лепестках, украшало его…
Заняла денег до получки, добавила к сбережениям и накрыла шикарный стол, пригласила гостей и твою девушку, которая тебя ждала, и с которой мама поддерживала отношения. «Встретили» на славу…С салютом, как полагается!
А вечером того «счастливого» дня ты попал в реанимацию и на тебя открыли уголовное дело за драку в кафе. Мамина радость кончилась, не успев начаться…Помнишь, какими невероятными усилиями, подключив связи, она вытащила тебя из истории?
Благодаря этому ты не оказался в тюрьме, а вышел на работу на предприятие, где работала мама. Помнишь? А вскоре это место ты тоже потерял по причине пьяной драки. Потом было ещё две или три аналогичных истории. И везде ты был «главный герой». Поэтому мама предложила тебе уехать работать в Самару, где она училась и работала до замужества, и там теперь живут её сёстры, твои тётки, помнишь? (Я обращаюсь к старшему)
- Не помню… (Врёт, не заикнувшись)
…Мне предлагают выпить ещё. Вместо ответа переворачиваю рюмку вверх дном: «За упокой пью только одну». Говорю в надежде быть услышанной…
Продолжаю озвучивать «приговор»:
…А девушку твою, уехавшую учиться , кажется в Саратов, убили и ограбили: сняли золотые серёжки, кольцо и цепочку с крестиком. Убийца до сих пор не найден.
-Хватит выдумывать! - старший стукнул по столу кулаком: «Включила пилораму»!
-Знаете, если вы - мужики и у вас хватило ума так жить, как вы жили до этого - найдите в себе мужество и выслушать всё это. Покаяние – это суд над собой. Вряд ли вас на это хватит…Но я надеюсь. Вы же мужики! (Говорю напрасные слова, чувствую кожей - отскакивают. «Гроза» приближается. «Зонтика» нет. (Внутренне напрягаюсь, виду не показываю):
-Да, мама тебя попросила уехать, когда из дома начали пропадать старинные книги, которые она собирала, ценные вещи, сувениры, её колечки, серёжки, кулоны… Оставшиеся она вынуждена была прятать у подруги.
Но главное, до чего не каждый враг человечий додумается- (вспоминаю и вздрагиваю от возмущения) – это продавать родной маме стакан воды!
Братья откинулись назад и уставили на меня мутные глаза.
…Я бы хотела, чтобы это был сон – (продолжаю тему)- когда маму привезли с работы на «Скорой» с приступом гипоксии мозга и она попросила тебя подать ей стакан воды, может, даже этот самый, который в твоей руке сейчас - и что ты ответил? А, сынок?..
Воцарилась мёртвая тишина. Минута молчания.
-Знаете, я нарушу закон и выпью за то, что ваша мама была Ильёй Муромцем, со щитом и мечом, защищавшими вас всю вашу ничем не примечательную жизнь. Эту защиту до самой её смерти так никто и не пробил. Только благодаря ей вы ещё живы и сидите здесь сейчас! (Выпиваю рюмку, занюхиваю хлебом, как заправский пьянчужка)
-А на просьбу матери подать ей стакан воды –«сыночек» вежливо так ответил: «Это стоит всего две штуки, мама»!..
-А теперь, когда матери нет- вы узнаете, сколько это стоит!..
______
-Что же касается тебя, любимое чадо - (обращаюсь к младшему «негодяю», стараясь не замечать, как набычился старший) -то на тебя одного, и только на тебя, после возвращения брата из армии, и мама и папа возлагали все оставшиеся виды и надежды.
«Ахен-пахен»- мамуля сдувала пылинки . По рублику, по копеечке откладывала денежку на высшее образование. Оплачивала тренера единоборств, чтоб мог защититься, если что. Котлетками натуральными выкармливала, по семь штук за один присест. А ты? ..
«Тренировался» вместе со старшим братцем, кто больше выпьет, боялся пропустить хоть одно сборище? Не было?.. Занятия прогуливал?..Кулаки чесал, травку подбирал? Или нет? (Младший вскочил с места, пытаясь что-то возразить. Старший потянул его вниз за рукав - «сядь и не дёргайся»).
-Давай, давай, гони пургу – обратился ко мне - что ты там ещё
Нап….шь? Только помни: за базар ответишь!
-Все ответим, почувствовав мороз по коже, поднимаю глаза к небу - там нам вопросы будут задавать.
Продолжаю монолог уже без всякой надежды на понимание. Говорю, как будто сама с собой:
-Не знаю даже, как нас Господь тогда надоумил приехать накануне Нового года к маме в гости. Захотелось, вдруг и пообщаться, и песни попеть, и могилки родни проведать. Мы приехали тогда с моей старшей сестрой из станицы в Адлер.
Странное дело - нас будто кто- то вёл именно в этот день, в этот час, в эту минуту. Мы постучали в дверь веранды - никто не отвечает. Зашли в веранду, постучали в дом - никого. Услышали стук, рванули дверь и увидели маму…Она висела в петле, под люстрой. Мы вовремя услышали стук… падающей табуретки…
С Божьей помощью, за секунды подняли маму, вытащили, спасли…
И первое, о чём она прошептала: «Не вызывайте милицию». Умоляла.
«Я очень жалею, милая Зина, что мы тебя тогда послушали. Очень. Очень!»- говорю подчёркнуто громко.
Глаза братьев налились кровью. Они напоминают быков перед корридой. ( Я - «красную тряпку»)…
Мирно поднимаю обе руки в знак окончания «испытания правдой». Силюсь улыбнуться:
«Вот и всё. Я отбомбилась. Прости меня, Зина, прости и детей своих. Они теперь… жалеют обо всём»…(Ищу в их глазах поддержку сказанным словам . Не нахожу)…
Наливаю себе глоток , поднимаю рюмку: «А знаете – у вас есть один шанс! Единственный - но есть».
Выпиваю для храбрости, со словами:
«За продолжение рода моей самой лучшей подруги Зины».
-Вы можете частично, слышите, час-тич-но! искупить свою вину - в одном единственном случае. И не забудьте - мама нас слышит!
-В каком? – спросили разом.
-В том самом, единственном случае, если оставите после себя законных, рождённых в браке, потомков - сына Зиновия или дочь Зину. (Просвещаю тёмных: «Известно, что внуки наследуют гены бабушек и дедушек»). Тогда мама вас точно простит.
-Слушай! - Старший обратился к брату, налив очередной стакан.
«Грохнуть бы её, старую с…Она, кажется, сильно много знает и сильно много хочет! Связались на свою голову с этой грымзой!»
-Ты что!- возражает младший - Догадаются и найдут.
-Конечно найдут - говорю как можно спокойнее, понимая реальность угрозы. Перевожу разговор на шутку:
«Поэтому, лучше пойдёте меня провожать»- (чувствую, что это для меня единственный повод собрать вещи). Иначе…
Иначе будет то, то было в Одессе – заржал старший.
Вижу: диалог зашёл в тупик…
…Говорить что-то связное всё труднее - оба чада продолжают пить уже всё подряд, из того, что осталось. Для меня это означает одно – мои перспективы непредсказуемы.
-Пойду, соберу вещи - говорю чуть слышно и, заметив, что братьям не до меня, удаляюсь быстренько, от греха, через вторую веранду, прихватив по пути телефон и сумочку с билетом.
Пересекаю шоссе и, наконец, вздыхаю облегчённо. До поезда ещё около двух часов… «Дорогая Зина, всё что могла, всё что успела, прости» – крутится на уме.
…Ох! И с каким же удовольствием я пообщаюсь после всего кошмара с любимыми когда-то улочками и «островками» моего детства…
…В дорогом сердцу Адлере всё изменилось, порой до неузнаваемости. От тихого, утопающего в зелени, уютного привокзального района, почти ничего не осталось.
Туевая аллея, ведущая к морю, дышит на ладан. Сквозь зелень хвои проглядывает множество отмирающих сухих веток. Наш любимый в детстве, летний, весь в зелени кипарисов, кинотеатр превратился в банальное административное здание…
Вдоль пляжа - нагромождение стоянок, домов, кафешек, спускающихся (ох, и смелые!) – к самой воде.
Облюбованный нами когда-то для купания рыбацкий причал доживает последние дни. Баркасов и лодок не видно. Остались одни ворота и мирно дремлющий пёсик у калитки.
Бывшее «Опытное поле» с множеством овощных теплиц и грядок с баклажанами и перцами – теперь заплетено по всей площади лианами киви – видимо, более рентабельной ягоды.
Напротив сильно поредевших зарослей бамбука - некогда питомника для удилищ - не стало и нашего инжирового дерева.
И центральную улицу, пролегающую от вокзала -до самого старого кладбища, через весь город, включая рынок, и переулочки, ведущие к морю можно узнать с большим трудом.
Из знакомых с детства объектов «Дом Офицеров», «Зефирная фабрика», и кафе «Минутка» - узнать можно только кафе.
Олимпийский «девятый вал» смёл всё обветшалое, отжившее, морально устаревшее, нерентабельное. «Времена меняются»…
То, что когда-то казалось вечным и незыблемым - ушло в небытие. На месте домика моего крёстного и бабушек - теперь гостиница и магазин.
На месте родительского дома Зины и её семьи уже через два года появится развязка дорог на аэропорт, Абхазию, Сочи, Олимпийский комплекс.
А вечными и незыблемыми остаются лишь Творенья Божьи – море, горы, река.
…И вот он - Адлерский перрон. Под покровом ночи здание стильного супервокзала сияет разноцветными огнями. Мне это нравится! Новый, непредсказуемый, 21 век!
Объявляют посадку . Ищу свой вагон.
Через пятнадцать минут отправимся на Кубань. За устройством в купе, время проходит незаметно. И вот! Поезд трогается и быстро набирает скорость.
… Уезжаю, отрывая сердце от знакомых с детства звуков моря и запахов субтропиков. От пальм и магнолий, от нашей улочки с олеандрами и лавочками . От звуков взлетающих и приземляющихся лайнеров. От фонтанирующего фруктовым изобилием Адлерского рынка, где по- особому нежно пахнет абхазскими персиками, сливами, изысканными сортами груш и яблок, приправами, свежей кинзой, ткемали; где развешаны гирлянды чурчхелы, сушеной хурмы ; где вам предложат свежайший сыр «Сулугуни» и перламутровую ряженку - «Мацони», привезённые с горных пастбищ Кавказского хребта.
Отрываюсь от роскошной скатерти – самобранки курортной бурлящей, яркой жизни, от милых мест, от дорогих сердцу погостов: старого, где упокоились мои крёстные родители и прабабушка, Олимпиада, и нового – где лежат с миром Зина - «Донна Клара», её родители и супруг, чьи души соединились теперь уже навсегда.
Поезд набрал скорость и приближается к Лоо. Адлер моего детства остаётся позади... Уезжаю… Но остаюсь…
Свобода
Счастливое детство у детей начиналось сразу же, как только калитка закрывалась за родителями, спешившими каждый на свою на работу.
Огольцы вскакивали тут же с кроватей и топчанов и лезли на припечек, за тёплым ещё хлебом. "Хлибына" безжалостно ломалась на несколько частей. Корка вкусно хрустела. Несмотря на кринку, полную утреннего молока, старшая дочь, Зойка вела ребятню к чугунку со свежим ароматным борщом с карасями. Миску заменяла большая деревянная ложка - долблёный ковш.
Ели по очереди, громко втягивая вкусную юшку. В это время с улицы раздавались голоса друзей:
-Зойка! Сашка! Гулять выйдете?
Калитка открывалась, гости заваливали в хату и помогали хозяевам справляться с борщом и хлебом. Молоко никого не интересовало. Этого добра они и дома напьются вдоволь!
Когда чугунок пустел - вся орава шла в "стару хату" .Там, по углам лежали мешки с кукурузой и пшеницей, в ларях хранилась мука, всё это добро было получено родителями в колхозе на трудодни. Ближе всех к двери стояли две аллюминиевых двадцатилитровых фляги из-под молока. В них было налито янтарное, пахучее, подсолнечное масло.
Сашка сноровисто открывал крышку одной из фляг. Деловито раздавал всем друзьям по ломтю хлеба и показывал, как его надо макать во флягу, чтобы не падали крошки. Кто хотел - таким же движением макали хлеб в масло, на выходе Зойка посыпала ломти солью. Вкуснее еды не было на свете! Так казалось детворе, поглощавшей хлеб с маслом и солью на свежем воздухе, друг перед другом.
Дожёвывая на ходу хлеб, процессия двигалась в огород, где у самой изгороди росла огромная шелковица. Ох и знатная была тютина! Такой крупной, чёрной и сладкой не было во всей станице! Трясти было нельзя: ягоды бились и давились при падении. Поэтому ребятня облепляла ветки и жадно поглощала сочные, медовые ягоды.
Кто-то лез на самый верх шелковицы, кто-то наклонял ветки и обрывал плоды. После- с чёрными зубами, губами и языками, не говоря о пальцах и ладошках, дети бежали к кадушке с дождевой водой - умываться. После ухода ребятни шелковицу атаковывали утки и цыплаки и паслись досыта на усеянной черными ягодами земле.
А давайте в "казака - разбойника"!- предлагал кто-нибудь. Все становились в кружок и считались: "Аты-баты, шли солдаты"... "Аты-баты, на базар" – или: "Шишел- мышел- вышел"...
Был в уличной стайке Вовка по прозвищу «кацап». Семья приехала с Урала и купила небольшую хату на углу. Мама его работала дояркой, папа ездовым на свиноферме. Над его уральским выговором станичная ребятня дружно смеялась и поддразнивала при удобном случае: «Лёкотё – поётё!»
Его пытались обучать местной, «кугутской» балачке:
-Вовка! Скажи, как будет по - нашему: «Самокат поехал к художнику»? - -Так и будет» - отвечал Вовка, краснея. Тю! Кацап! По-нашему это будет вот как:
-Самопэр попэр до мордопысця!
Все и Вовка дружно хохотали и бежали гулять.
Дети Ась-Ася вместе с другими носились по всей улице, прятались во дворах и акациевых изгородях, вылезали исцарапанные, но счастливые - бежали до "кона" с криками: "Не нашли, ура! Не застукали!"...
В самую жару гурьбой шли на речку. Благо - она была рядом, за огородами. Там выбирали место для купания. В мелких заводях кишели пиявки, а ноги проваливались по щиколотку в "муляку". Пара местечек была известна и купаться шли именно туда. Рядом плавали гуси и утки, ныряя за мальками и процеживая ряску.
После купания у всех щемило под ложечкой. Спасали акациевая «кашка», "калачики", молочай и "солодык". Они росли по берегам в большом изобилии. Стебли молочая, предварительно очищенные от горькой кожицы, катались между ладонями, и лишь после этого съедались. Всем было невдомёк - что эти травы лишь повышали аппетит.
По осени, когда начиналась учёба в школе график похождений менялся и гуляния переносились на «после обеда».
Когда грецкие орехи входили в молочную спелость и были, хотя и с горьковатой корочкой, но особенно вкусные и сочные , принималось коллективное решение добыть «настоящей еды» . Двор двух сестёр , Моти и Кати, уехавших на работу в поле подходил для этого как нельзя лучше, тем более - зачем им, двоим, пять мешков орехов? Надо же делиться! (Про пять мешков знала вся улица, потому что секретов не было, и своим успехами в сборе урожая соседи делились в разговорах при первом же удобном случае).
-А Тобик, как же? - спросил Сашка. "Он не подпустит под орех".
-А мы его тебе поручим" - предложила Зойка. И тут Сашку осенило:
-Я придумал- сказал он и пошёл к себе домой.
Обратно Сашка пришёл с заслонкой от печки в руках.
-Всем - тихо! Не разбудите псину, он в конуре спит - сказал шепотом Сашка.
-Я сзади подкрадусь и закрою заслонкой вход в будку. Подопру Тобика, а вы орехи собирайте. Кто-то чмыхнул в ответ, здорово придумал!
-Через несколько минут Тобик оказался в конуре, Сашка подпирал собой заслонку, остальные горохом рассыпАлись под громадным деревом, трясли и собирали молодые, в корках орехи: кто в карманы, кто в майки, кто в подол. Сашка командовал отбой и все бежали из двора за огороды, под тенистые акации. Сашка хватал заслонку за ручку и драпал от Тобика, что было сил. Однажды Тобик догнал-таки своего мучителя и цапнул за ногу . Мазали зелёнкой, прикладывали подорожник. Зажило быстро.
Под акациями сидели долго, пока орехи не кончались. Они были тонкокорые, легко раздавливались друг о друга. Особо крепкие орешки били куском кирпича на дощечке. Единственной уликой был коричневый окрас кожи пальцев и ладоней. Процесс поедания добычи сопровождался разными смешными историями, которым не было конца. Перебивая друг друга и поддакивая вспоминали уличные приключения, или интересное, в основном военное кино. Сашка любил рассказывать "приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна", не без удовольствия выговаривая замысловатые чужие имена. Все слушали открыв рты. Сашка был хороший рассказчик.
Наконец, сытые и довольные расходились по домам учить уроки. Более мелкие, дошколята - выполнять наказы родителей.
У каждого во дворе росли ореховые деревья, но чужие всегда вкуснее. А месяц спустя сёстры-бабушки уже сами угощали уличных сорванцов тонкокорым и полными плодами и просили помочь им трясти, сбивать и собирать обильный урожай.
Ближе к вечеру детвора гадала, кому достанется лозинка от Ась – Ася, а кому - угол с кукурузой, от Раи.
Но - детские обиды забылись и ушли бесследно. Остались только воспоминания о счастье безграничной деревенской свободы.