Из "Московских рассказов"
Судьба
На помойке лежали книги.
Много книг. Там были и толстенные энциклопедии, и солидные словари, и русская, и зарубежная классика – поэзия, проза, отличные издания, аккуратно, бережно хранившиеся. Там были разнообразные справочники, книги по домоводству, о физической культуре, о правильном питании.
Мы смотрели на эти замечательные книги.
А книги смотрели на нас.
Эти книги рассказали мне всё о жизни женщины, очевидно, покинувшей этот мир.
Там, между прочим, была книга «Как воспитать мальчика».
Кресло-каталка
Старик катит по улице кресло-каталку.
Он катит перед собой всю свою жизнь, всё то прекрасное, что в ней было.
А мы смотрим и видим старую женщину, закутанную в одеяло.
Тропинки людей
Когда возводятся строения, к ним прокладывают дороги и дорожки – перпендикулярные, параллельные, такие правильные.
А потом люди день за днем пролагают свои, людские тропинки, там, где людям надобно ходить.
Вы замечали, что зимой эти тропинки теплого, живого цвета – цвета хлеба?
«Дайте деду колбасу!»
Сколько раз уже поминали эту пресловутую колбасу за два двадцать! Не хочется повторять эти печальные истории.
Я расскажу тебе историю с хорошим концом.
В очереди началось волнение – колбаса кончалась. И так давали в руки по 400 граммов, а тут стали требовать давать меньше, чтобы всем хватило.
И вот какой-то тощий дед попытался получить свой кусок без очереди, говоря, что он ветеран и инвалид. Что тут началось! Очередь окончательно озверела. Все заорали и стали оттеснять этого деда.
И я неожиданно громко закричала: «Дайте деду колбасу!».
Люди на минуту замолчали, и дед успел получить свою колбасу.
Ты спросишь – а тебе-то, тебе колбаса тогда досталась?
Ей-богу, не помню.
Благовещение
Навестила наше родовое кладбище, на Церковной горке. Дедушкина могилка пропала во время войны – березу и деревянный крест пустили на дрова, а родных в Москве не было. Вернулись – ничего не нашли.
Зашла в храм поставить ему свечу.
А храм, вместо немощных старушек, оказался заполненным крепкими мужчинами средних лет, хорошо, но скромно одетыми, стоящими плечом к плечу, у многих в руках свечи.
Стала гадать – «братки»? Не похоже, лица хорошие. Может быть, думцы? Нет, лица осмысленные, да и что им там делать. Финансисты грехи отмаливают? (Напротив – Финансовый университет.) Да нет, не может быть.
Эти какие-то особые. Честные, что ли…
Батюшка закончил свое слово, все повернулись и стройно пошли к выходу.
Это были моряки, подводники. Они каждый год 7 апреля, на Благовещение, собираются сюда на панихиду.
В этот день в Норвежском море погибла подводная лодка «Комсомолец».
Вася Красин
У моего дедушки был любимый кот. Полосатый и пушистый. Он любил лежать на его письменном столе, на рабочих бумагах, под лампой, греясь, как и все коты, и дедушка никогда его не беспокоил. Этого кота звали Вася, или Вася Красин.
Жили в деревянном доме на Церковной горке, в «скворечнике», топили дровами, а кот гулял, где ему вздумается, а потом приходил к дедушке и сидел с ним.
Когда Вася состарился, он ушел умирать. Его долго искали и нашли, в конце концов, на чердаке. Дети оплакали его и похоронили в саду у дома. На могилке укрепили табличку «Вася Красин».
Но вскоре прибежал домовладелец с круглыми от ужаса глазами и потребовал немедленно убрать эту табличку.
Двадцатые годы…
Дедушки
Я никогда не видела своих дедушек, и они не узнали о моем существовании.
Они умерли не старыми, задолго до моего рождения.
Я представляю себе, как они могли ехать в одном московском трамвае двадцатых годов – один высокий, похожий на Чехова, всё покашливал, другой – пониже, хрупкого телосложения. У обоих – небольшие бородки и усы, которые они так и носили еще с дореволюционных времен, изможденные, озабоченные, постаревшие до времени лица. Какие-нибудь потертые тужурки, истоптанные ботинки. Вот они протискиваются к выходу, перемешиваются с толпой где-нибудь у Сухаревой башни. Трамвай дребезжит, пронзительно звенит, но это единственный транспорт, и попасть в него – удача. На извозчика денег нет, и они большей частью ходят по городу пешком, как большинство москвичей.
Им надо поднимать, выучить детей. И у того, и у другого большие семьи.
Высокий и красивый мой будущий дедушка – культурный агроном, землеустроитель, мечтатель, получивший чахотку на каторге. От его культурного хозяйства ничего не осталось – ни земли, ни хозяйства. Другой дедушка тоже потерял все, что у него было. Юридическая практика позволяет кое-как сводить концы с концами, а иной раз и добыть дров.
Они взяли на себя всю тяжесть, всю ответственность. Они прожили недолго, оба умерли в начале тридцатых, не узнав, какая судьба ожидает их детей, на которых они положили свои жизни.
Я люблю своих дедушек, очень! Они не узнали обо мне, но я их почему-то очень хорошо чувствую и понимаю. Я жалею их ранние седины и уважаю их ежедневный подвиг. Я сочувствую их страданиям.
Но они бы, наверное, очень удивились моему сочувствию. «А как иначе должны вести себя мужчины?» - спросили бы они.
«Здравствуй!»
Вышла из метро и увидела, что асфальтовые дорожки на нашем бульваре выворотили кусками и кругом ямы.
Кучка узбеков, один средних лет, плотный, круглолицый, и несколько молодых, стояли тут же, размахивая руками.
«Что это вы тут всё расковыряли?» - спросила я у них. Молодые остолбенело уставились на меня, а пожилой объяснил на почти правильном русском языке, что здесь положат плитку: «Хороший будет».
Я направилась к остановке, а один молодой забежал вперед и, широко улыбаясь, воскликнул: «Здравствуй!»
Он выучил это слово!
«Здравствуй!» - ответила я.
«Играй, Сёмочка!»
Маленькому мальчику дали скрипочку и сказали: «Играй, Сёмочка!»
Играть нужно было каждый день, по многу часов – только так можно стать настоящим музыкантом.
«Играй, Сёмочка!»
И Сёмочка играл. Каждый день, по многу часов.
И так всю жизнь.
Вот он стоит перед вами – невысокий одутловатый, лысоватый человек лет пятидесяти, брюки коротки, прикованный к своей скрипочке, и играет, играет.
Приходится играть там, куда приглашают, и он заранее объявляет, что пьеса в трех частях, а то эта публика начинает хлопать некстати.
Публика терпеливо ждет, когда это закончится, ведь все культурные люди, они пришли наслаждаться искусством. Только две глухие старухи в заднем ряду время от времени громко переговариваются.
Гном
Гном сидел в киоске «Роспечать».
Маленький, в шапочке-колпачке, неопределенного возраста, с серым морщинистым личиком, в какой-то непонятной одежке.
Мы улыбнулись друг другу.
«Какой сборник кроссвордов вы бы посоветовали?» – спросила я. «Вот, возьмите «Разгадай», там и почитать есть что», - ответил хрипловатым голосом гном. По голосу тоже невозможно было определить, какого он пола.
«Разгадай» стоил двадцать рублей, а у меня с собой не было мелочи. Сдачи у гнома тоже не было, и он вручил мне его так. «Берите, берите», - сказал он. «Я принесу!» - «Да ладно», - сказал он.
Через несколько дней я шла мимо и занесла две монеты. «Помните меня? Я должна была двадцать рублей». – «Да не стоило приходить. Велики деньги!» - сказал гном.
Рядом с ним сидела девочка-подросток, потерянная, беспомощная, с остановившимся взглядом, какой бывает у наркоманов. Сердце больно кольнуло, и я представила себе их жизнь.
Спустя некоторое время пришла туда – киоск был наглухо закрыт.
Сейчас на этом месте палатка «Цветы».
Элегия
Это было много, много лет тому назад.
Однажды в нашу дверь позвонили.
На пороге стоял невысокий пожилой голубоглазый мужчина.
Он приехал издалека, увидел редкую фамилию моей мамы в книжке, которую она переводила, и в издательстве ему дали наш адрес.
Они долго сидели с ней на кухне, о чем-то говорили.
Потом он ушел, и мама рассказала, что он поведал ей всю свою жизнь.
Он разыскивал ее старшую сестру, искал повсюду, но тетя, выйдя замуж, поменяла фамилию, а потом война…
Тетя была хороша – роста Афродиты, великолепная фигура, вьющиеся пепельно-русые волосы. Он говорил, что любил ее всю жизнь, кажется, даже плакал…
Нет, у этой истории нет счастливого финала. Моя рассудительная тетя сказала: «Он мне никогда не нравился».
Всех героев этого рассказа давно нет на земле.
А светлая любовь никуда не девалась, она есть где-то в бесприютном холодном мире – тонкий солнечный луч, просвет в облаках.
Старые телефонные номера
Теперь почти никто не пользуется домашним телефоном.
Домашний телефон привязан к дому, дом к адресу, он постоянный.
Кажется, больше нет ничего постоянного, телефоны «мобильные» – вот ты был на связи с человеком, а потом он стал «недоступен». Потерял, выбросил, поменял номер. Исчез.
Давайте позвоним по старым номерам!
Тем, московским, которые начинались на какую-нибудь букву, с пятью цифрами. Я еще помню номер Е -1-96–49.
Ведь где-то существуют эти незримые провода, по которым можно связаться с давно ушедшими от нас людьми.
Где теперь они? Если бы можно было набрать на старом аппарате с буквами и цифрами на диске эти баснословные номера, то нам бы ответили голоса из прошлого, из вечного – любимые, родные…
Троллейбус-судьба
В троллейбус входят юноша и девушка.
Юноша, загорелый, нестерпимо красивый, одетый в яркий спортивный костюм, с замечательным рюкзачком, со сноубордом. Девушка одета так же, с таким же снаряжением. У нее круглое простое личико.
«Ты говоришь, я толстая», - она не сводит с него влюбленных глаз.
Холодный железный троллейбус трясется и дергается. «Я держусь за тебя», - у нее очаровательная улыбка.
Троллейбус резко дергает, и оба летят вдоль прохода.
«Плохой водитель», - говорит юноша.
Ноктюрн
Вот идет старушка.
Ты смотришь на нее и видишь – лицо в морщинах, потухший взгляд. Спина согнута, ноги переступают с трудом.
Но это она строила замки из песка на берегу речки.
Это она прижимала к лицу влажный букет сирени.
Это она носила у сердца дитя, похожая на мадонну, как все молодые матери.
Это она прислушивалась, не стукнет ли дверь.
Это она провожала и встречала, провожала и встречала. По нескольку раз разогревала простывший ужин.
Это она сидела, как мышка, в своем уголке, боясь побеспокоить.
Это она с гордым просветлевшим лицом бережно катила коляску с внуком.
Это она томится в пустой квартире с вещами-призраками.
Всё имеет свою цену…
Старая мельница
В новогодние длинные праздники я как-то отправилась вечером в церковь. Путь неблизкий. Вся наша окраина как вымерла, ни души.
Я уже возвращалась, когда на пустынной дороге увидела огромного пожилого мужика, взъерошенного и кое-как одетого. Он загородил весь тротуар, покачиваясь, растопырив руки и как-то странно приседая.
Обратного пути не было, и я пошла вперед.
А мужик вдруг громко запел, хрипловато, но мелодично: «Старая мельница, крутится, вертится, бьется о камни вода! Старая мельница, всё перемелется, только любовь никогда!»
И старательно спел всю песню, с начала до конца. Его одинокий голос разносился по темным улицам.
Он вышел праздновать Новый год!
Почтовый ящик
Почтовые ящики так назвали, потому что когда-то туда приходила почта.
Это были газеты – их приносили каждый день, некоторые рано утром, а некоторые вечером. Какие-то - раз в неделю.
Это были журналы, тонкие и толстые, они приходили в основном раз в месяц.
Это были открытки ко всем праздникам, к дням рождения, открытки из поездок, с яркими картинками, открытки, извещающие о подписке на книги, собрания сочинений.
Это были письма… О, письма! Исписанные с двух сторон тонкие листочки, уложенные в конверт, – неспешное запечатление жизни.
Иногда ты их еще находишь в своем почтовом ящике, но с каждым годом все реже. Люди, которые пишут письма, уходят, один за другим.
Похороны Брежнева
«Вы еще не раз вспомните его время», - сказала нам наша преподавательница философии после того, как умер Брежнев.
…Вот закончился торжественный медлительный официоз, и провожающие столпились у вырытой возле кремлевской стены могилы. Старая рыхлая женщина, сидевшая в изголовье гроба, пыталась беспомощными жестами подозвать стоявшую в стороне дочь попрощаться с отцом. А потом могильщики, оттопырив зады и жуя жвачку, стали опускать гроб в могилу. И тут в полной тишине раздался грохот, прозвучавший на всю страну, потому что люди смотрели прямую трансляцию.
То ли они выронили гроб, и он свалился в глубокую яму.
То ли это был ружейный залп.
Должно быть, с таким звуком лопается застоявшийся лед на большой реке.
Жильцы
Сегодня утром она навсегда покидала наш дом.
Хозяин в нашем подъезде сдал квартиру хорошей скромной девушке, но, вырвавшись на волю, она оказалась дурного поведения. Возмущенная общественность пожаловалась квартирному хозяину.
Под гневным взглядом общественности в лице Тети Клавы молоденькая худенькая девушка таскала свои коробки и грузила их в «Газель».
А вечером у подъезда снова стояла груда коробок, сверху лежала гитара.
«Это вы играете на гитаре?» - проходя мимо, спросила я у молодого панка. «Да», - застенчиво ответил он. – «Удачи вам на новом месте!» - пожелала я. «Спасибо!» - сказал он.
Дед
Под капельницами все равны.
Старая грузная татарская бабушка, повязанная платком и похожая на огромный пестрый куль, рассказывала о своем деде: «…Зимой сын привез его ко мне и сказал – забирай! Это ты его выбрала, а не мы. Вот и забирай.
Ну, он начал было материться, как раньше, а я ему говорю: у меня не ругаться, а то отвезу обратно к сыну. Он и перестал. Я его три раза в день кормлю. Раньше он и хулиганил, и дрался, а сейчас нет, больше не дерется. Посуду моет», - добавила она.
И бабушка, у которой уже было два инфаркта и инсульт, рассказала, как она записала своего деда на глазную операцию, потому что он почти слепой.
«А вы бы его отдали в дом престарелых», - посоветовала хорошо одетая дама с макияжем.
«Зачем отдавать? – сказала бабушка. – Жалко человека».