Старик и радио Бога

Вспомнилось вдруг старику, как на своё семидесятипятилетие отыскал это радио в ящике для инструментов. Когда была жива жена Галя, она в нём хранила картошку со свёклой да морковь с репой. Галя оставила старика, ещё когда он не был стариком. Старик помнит этот ужасный год. Дети, Ксюша и Витя, обвинили во всём отца и оставили одного в доме. Потом продали дом, купили ему однокомнатную квартиру на третьем этаже и оставили вместе с ящиком доживать свои дни.

Соседи жалели старика, изредка навещал Василий с первой квартиры, ещё реже Павел Петрович, бывший председатель колхоза «Красная заря» — так он всегда всем представлялся и повторял это в разговоре по нескольку раз.

Дети звонили. Иногда. Под весёлое настроение. А со временем лишь поздравляли с Новым годом.

На семидесятипятилетие пришла только Валентина, худая и болезненная болтунья из соцслужбы:

— Дочка ваша, Геннадий Николаич, звонила, сказала: мол, так и так, они все в разъездах, занесите отцу пирог. Поздравьте от нас.

Старик держал коробку с вафельным тортом, который он терпеть не мог ещё с детства, и молча кивал в такт её трели.

Она продолжала:

— Сказала, чтобы я к вам и по выходным приходила. Супчик-то вы себе какой варите? Чего молчите? Видала давеча, клейстер какой. Макарошки эти, когда вода закипит, потом их только бросать надо и мешать часто, чтоб не разварились, а то как, эт даж собака такое есть не будет.

Он вздыхал и кивал.

Торт, как Валя-болтушка ушла, отправился в мусорное ведро.

«С днём рождения, старик»,— тикали часы на кухне.

«С днём рождения»,— закипая, свистел чайник на плите.

Старик махнул рукой, и что-то потянуло к старому ящику, словно там всё ещё остался запах прошлого: Галиных духов, детской пудры — ребятишкам вечно что-то да припудривала мать...

Стоя на коленях, в углу сундука он и обнаружил радио.

Достал, повертел в руках. Маленькое, с две ладони, грязно-жёлтое, с кнопкой включения, роликом настройки и громкости.

— На батарейках, ёк макарёк,— выругался старик, привстал, болью отдало в спине, громко хрустнули колени.— У-у-у,— взвыл, ухватился за ящик: переломится — так и дело с концом.

Отдышался. Радио больно вдавилось в ладонь.

— Подъём, старик! — приказал себе.

Приёмник в ладони зашипел резко, негромко, и заиграла музыка.

Старик улыбнулся беззубой улыбкой:

— Вот так подарок.

Теперь вот уже третий год как они с радио разговаривают.

— Беседуем,— так объясняет старик.

К примеру, спросит старик приёмник:

— Как дела, батареечный?

И ждёт, пока в массе музыки и передач не прозвучит ответ. Радио отвечало всегда. Или диктор ласково ответит ему: «Всё у нас сегодня просто замечательно». Или же в песне какой промелькнёт: «Хорошо, всё будет хорошо».

Радуется старик и снова спрашивает.

— Погода-то нынче вон как вьюжит. Настроение как твоё? Есть ещё порох в пороховницах?

И ласково так его называет: приёмничек.

Про радио Бога он услышал от бабушки, Царствие ей небесное. Старик помнит: чуть что, так бабуля сразу это радио Бога вспоминала: «Да радио Бога не трогай это, внучек». Или: «Забирай уже радио Бога». Или вот: «Не шали ты, радио Бога». А ещё: «Говори, радио Бога»; «Послушай радио Бога».

Подрастая, он узнал, что такое радио, и про Бога узнал.

Радио — некий посредник между Богом и человеком, думал он тогда, давным-давно. Сейчас он в этом убедился.

У приёмничка не было названия. Старик осмотрел его со всех сторон, и батареи вытаскивал, и с лупой просмотрел каждый миллиметр. Никаких опознавательных знаков.

Вот и назвал его по-бабушкиному: радио Бога.

Для Валентины покупка долгоиграющих, как говорил старик, батареек стала проблемой:

— Они такие все дорогие, Геннадий Николаич. Жуть просто. Эти, с зайцами которые, так как двести граммов колбасы стоят.

— Мне они нужнее колбасы, я с радио разговариваю.

Охает женщина, руками машет:

— Рассказывала же я вам про ещё одну мою клиентку, бабу Шуру. Помните?

Не помнил старик, молчал.

— Она тоже одна, как и вы. Дети бросили, хорошо хоть платят пока, а так в богадельню собирались отправлять, да передумали что-то. Так вот, она стала по телефону незнакомым людям звонить. Наберёт какой номер из головы, какие цифры выдумаются, и разговор начинает. Здоровается, представляется: мол, так и так, баба Шура вам звóнит,— спрашивает, с кем разговаривает, и всё такое... Бывает и дружбу заводит, а с кем и часами потом разговаривает. И по более часу, и весь день проговорить может... Так от одиночества и лечится. И никаких батареек. Вот и вам надо попробовать. Всё меньше растрат будет. Телевизор вон у вас сколько лет уже не включали?.. А там, между прочим, такие страсти,— она закатила глаза к потолку,— такой форс-мажор. Поглядите, поглядите. Но сперва позвоните кому-нибудь, вдруг кто откликнется, заговорит, вы и подружитесь, болтать будете потом и про радио своё с батареями забудете.

— Но батареек десять ты мне, Валюш, к субботе всё ж возьми, у меня и пенсия как раз,— тихо говорит старик — и ещё тише: — Да и двадцать можно.

Взмахивает костлявыми руками женщина, охает-ахает, прощается, уходит.

Старик включает радио:

— Вот дура баба.

Радио отвечает. Соглашается.

Попробовать позвонить на незнакомый номер решил даже не из любопытства — Валя-болтушка допекла. Каждый свой визит: «Звонили кому, Геннадий Николаич? Почему нет? Давайте вот при мне звоните...» Старик пообещал.

Старик набрал наугад первые пришедшие в голову цифры. На том конце провода раздались долгие гудки вызова.

— Старый дурак, дуру бабу послушался,— ругал себя вслух.

Щелчок — и голос, металлический, женский, неживой: «Вы позвонили в единую службу госконтроля...»

Старик положил трубку.

— Ещё раз — и всё.

Во второй раз трубку не взяли.

— Бог любит троицу,— решился старик.

Ответил детский голос:

— Алё.

Сердце старика подпрыгнуло к горлу.

— Ксюша? — голос дрожит.

— Нет,— дразнящий голосок.

— Витенька? — слёзы защипали глаза.

— Угадай! Угадай! — в трубке весело захохотало.

— Кто там ещё, Владик?! — донёсся мужской голос.— Не балуйся с телефоном, кому сказал!

— Ладно. Пока,— ответил Владик из другого мира, и на старика обрушились пулемётной очередью гудки.

Подстреленный, старик отпустил трубку. Заплакал. Громко. Завыл. Перебивая радио.

В следующий раз старик заказал, как отрезал, двадцать долгоиграющих батареек.

Он не сразу понял, что сквозь голос диктора, передающего новости, или между строчками песни он явно слышит обрывки чьей-то речи. Слышит голоса. Повертел волну. Белый шум, не более. Вернулся на нужную волну. Радио Бога ловило только эту станцию. Ранним утром, после четырёх, голоса слышались чётче. Старик прислушивался.

— Как есть голоса,— убеждался каждую ночь.

Он услышал слово «не бойся». И слово «старик» услышал. «Жди», «верь», «передай», «иди»...

Старик записывал слова в старой тетрадке жены с кулинарными рецептами и желтыми страницами: «день за днём», «сила», «слушай звёзды», «скоро», «радость», «дети», «возвращение»...

Как-то перед рассветом услышал имя: «Галина». Прибавил на полную мощность звук. Слова часто повторялись. И это повторилось. Старик соскочил со стула. Стул бабахнул об пол кухни оглушительным взрывом.

— Галя. Галина...

Радио Бога на столе затрещало, заиграла музыка. Было ровно шесть часов утра.

— Это голоса мёртвых или живых?! — спросила Валя-болтушка.— Чё-т не пойму я вас, Геннадий Николаич.

Сидели за столом перед радио. Старик пил чёрный чай. Валентина с собой всегда приносила смесь неизвестного содержания для очищения организма.

— Голоса звёзд,— пробурчал он.

Женщина по привычке закатила глаза и взмахнула руками:

— С космосом общаетесь, что ль?! С этими, как их там, забываю это слово, непроизносимое такое?..

— Инопланетяне?

— Вот, оно самое, инплатияни. Думаете, они в вашем радио того?..

Старик отхлебнул горячий напиток.

— Ой,— вскрикнула неожиданно она,— они что, по-русски говорят, что ли?

Радио Бога ответило за старика.

«Вероятно, да,— говорил диктор,— именно этот язык и выбрали исполнители для своего выступления на смотре „Евровидения“ в две тысячи пятнадцатом году».

Старику, как он начал записывать голоса из радио, стало сниться прошлое: живая Галя, любимые дети. Порой сны были такими яркими и живыми, что старик ещё долго ощущал присутствие того, минувшего...

И сегодня проснулся, сел в кровати с уверенностью, что рядом лежит Галина, всегда околдовывавшая его запахом своих волос. А за стеной ребятишки уже проснулись и, чтобы не разбудить родителей, тихо рисуют в альбомах карандашами. Ксения рисует русалочку, а Витя слонов. Он их обожает. Половина детской комнаты — в слонах: плюшевые, керамические, бумажные...

Старик даже слышит, как дети перешёптываются, хихикают. Он нагибается за тапками и понимает, что это был сон. А ведь ночью он именно это слово и услышал: «слон». Или это было слово «сон»?..

Старик не может разогнуться, в груди хрустнуло. Сдавило. Словно грудная клетка прилипла к спине. Старик коснулся ладонями холодного пола и позвал жену:

— Галя.

Тишина убивает, когда она беззвучна. Мертва. Старик всегда боялся тишины. Оттого и говорил сам собой, и громко шаркал шлёпками, и кашлял, и гремел посудой...

Он не вспомнил, как оказался на полу возле кровати. Сейчас его тревожило одно — тишина в квартире. И почему молчит радио?

На улице темень. Внутри словно изжогой выжжено в груди и горле...

На карачках старик пополз к кухне.

Радио Бога молчало.

Вскарабкался на стул, взял приёмничек в руки, покрутил настройку. Ни звука.

Всё так же в темноте, он давно привык жить вслепую, вытащил батарейки, вставил новые.

— Ну же, хоть ты не оставляй меня,— взмолился,— одного не оставляй. Ради Бога. Ради Бога!..

А в груди жар, в груди боль. Старик знает, что надо хотя бы принять корвалол, но как ненормальный крутит колёсико настройки, и слёзы горячие разрезают лицо глубже морщин и иссыхают. Огонь заполняет всё тело. Огонь вырывается и проглатывает маленькую кухню старика.

Огненное дыхание. Огонь в глазах и перед глазами...

Это конец. Это долгожданный ад.

Радио Бога умерло.

— Приёмничек,— смиренно шепчет старик,— маленький одинокий приёмничек...

Ему бы дотянутся до аптечки, там столько таблеток и капель от сердца. Только старик достаёт с полки из укромного места одну свечу. Свечу с тех времён, из того далёкого прошлого, когда в их доме во время штормов часто отключали свет. Они всей семьёй любили это время. Собирались в зале, и бабуля рассказывала, как они с дедом жили. За окном выл ветер, бросаясь в окна солёным дождём и листьями, а у них на столе горели свечи, отражаясь в зеркалах на стене.

«Как в сказке, во дворце»,— шептались дети.

«Мы и живём с вами во дворце»,— обнимал он жену.

Старик зажёг свечу. И пошаркал в спальню. Огонь шёл рядом. Огонь лёг с ним в кровать. Окружил. Старик поставил на грудь радио Бога, сверху, накапав горячего воска, прикрепил свечу.

Тишина и огонь здесь правят бал.

Старик смотрел на свечу, как бьётся пламя. Огонь пожирал его...

Старик закрыл глаза. Ему казалось, он видит свет, обещанный свет в конце тоннеля, как вдруг в огненной тьме услышал треск.

Сначала это был треск догоревшей свечи. Следом треск приёмничка.

Старик не открывал глаз. Боялся.

На том свете, быть может, тоже есть свои радиоприёмники...

А потом он услышал голос. Знакомый голос.

«Папа» — вот что это было за слово. Первое слово. Потом было море слов. Море голосов.

Голоса. Они звали его. Говорили с ним. Кричали его! Прощали! Возвращали!

В субботу утром, после долгих звонков в дверь, Валентина, окончательно выведенная из себя, открыла дверь старика своим ключом.

— Знаете что, Геннадий Николаич, у меня, между прочим, выходной, а таких, как вы...

Старика не было в спальне. Она заглянула в ванную и туалет.