Рок

– Мама, что такое рок? – спросил Никита.
– Судьба, – прозвучало в ответ.
– А что такое судьба?

Мама Никиты собиралась на деловую встречу и боялась опоздать, но всё же дала подробное объяснение:
– Судьба – это стечение обстоятельств, не зависящих от воли человека, а ещё доля, участь.
– Ты забыла сказать, – вступил в разговор папа, который тоже спешил на работу, – рок – это несчастная, злая судьба.

Никита, рослый девятилетний мальчик, ясноглазый, с волнистыми волосами пшеничного цвета, свёл брови к переносице, пытаясь увязать слова родителей со словами, написанными на компьютерном диске: «Рок-опера».

Не справившись с этой задачей, мальчик протянул родителям диск, намереваясь задать новый вопрос.
Мама и папа одновременно замахали руками, чтобы не приставал, и поспешно вышли из коттеджа. Вскоре раздался шум мотора – они уехали.
Никита взбежал по деревянной лестнице на второй этаж, чтобы отдать диск сестре, а заодно получить ответ на вопрос, который не захотели услышать родители.
Перед тем, как войти в комнату сестры, Никита постучал. Ответа не последовало. Мальчик приоткрыл дверь.

Марина, белокурая пятнадцатилетняя девушка, лежала в постели лицом к стене, и то ли спала, то ли притворялась спящей.
Никита закрыл дверь и опустил диск на пол. «Выйдет и найдёт», – решил он.
С чувством исполненного долга (вчера он дал слово однокласснику Марины передать диск сестре) мальчик спустился в кухню.

Солнечный свет широким густым потоком проникал в неё сквозь стёкла окон, и все предметы, ещё недавно по ночному лишённые каких-либо очертаний, пробуждались и принимали свои извечные формы. На некоторых из них играли солнечные блики. Это было весело, и Никита широко, радостно улыбнулся.

Сегодняшний день сулил быть самым счастливым за прошедшие девять месяцев. И не потому, что он – первый летний день и с него начинались каникулы. Пройдут всего два часа, и Никита увидится со своим другом.

Он познакомился с ним четыре года назад, когда семья Никиты перебралась из города в коттеджный посёлок. Няня Никиты – баба Глаша – с трудом переносила замкнутое пространство двора, отделённое от улицы высоким забором, и периодически устраивала для себя и своего подопечного вылазки «в люди».

Близстоящие коттеджи были глухи к желанию бабы Глаши наладить знакомства – они так же, как их коттедж, были упрятаны от чужих глаз за высокими сплошными заборами. На многих висели таблички: «Осторожно, злая собака!»

Зато на окраине коттеджного посёлка баба Глаша обнаружила «людские дома» – осколки прежней, «не коттеджной»,  деревни. Все они были одноэтажными с завалинками, печными трубами, а заборы вокруг них давали возможность прохожим кинуть взгляд во двор.

В одном из таких домов жила Елена Семёновна, бабушка Кирилла. Внука ей привозили каждое лето. Женщины подружились, мальчики тоже.

Эта дружба украсила жизнь Никиты. Весь долгий период от осени до лета он жил надеждой, что по приезду Кирилла вместо размеренной, чётко организованной жизни, наступит жизнь настоящая:   с беготнёй, играми, смехом, разговорами. Так велика была в мальчике жажда живого человеческого общения.

С четырёх до шести лет Никита рос под присмотром бабы Глаши. Она кормила его, «выгуливала», читала ему книги, рассказывала сказки. В шесть лет Никита пошёл в школу. В будни ровно в семь пятнадцать к коттеджу подъезжала на своей машине уже не няня, а гувернантка, Ирина Львовна  и везла Никиту и Марину в гимназию. После уроков она кормила мальчика домашней едой из термоса и отвозила в зависимости от расписания, то в секцию тхэквондо, то в бассейн, то в музыкальную школу. Около семи вечера Ирина Львовна возвращала Никиту домой. Там под её присмотром он ужинал и делал уроки (родители чаще всего возвращались поздно) и в половине десятого ложился спать.

По субботам Ирина Львовна возила его к репетиторам – английский язык и математика, а также ходила с ним в парк, на детские кинофильмы и театральные представления.

В гимназии, кружках и секциях Никиту окружали дети, вот только общение с ними было поверхностным. Никита, как листок, подхваченный ветром, нигде не задерживался, всё куда-то летел по воле взрослых, а для завязывания дружеских отношений нужно свободное, только твоё, личное, время.

Жизнь в коттедже в удалённости от мест, где проживали одноклассники, тоже накладывала свой отпечаток. Даже сделав уроки, Никита не мог выйти на улицу и поиграть с детьми.

В их коттеджном посёлке, как впрочем, и во многих других, жизнь протекала в замкнутости личных подворий. Есть ли там  дети, Никита не знал. Иногда родители возили его в гости к знакомым, у которых были дети, или приглашали их к себе. Чаще всего эти дети были не одного с Никитой возраста, но даже если между ними и завязывались какие-то ниточки симпатий, то из-за нерегулярности встреч быстро рвались.

Воскресные дни Никита проводил дома. Делал уроки на неделю вперёд. В одиночку играл в компьютерные игры или мастерил что-нибудь из конструктора. Смотрел телевизор. Слонялся по дому, что вызывало недовольство родителей.

Они старались устроить жизнь детей так, чтобы те не испытывали нужды, сопровождавшей их собственное детство. Построив коттедж, родители отвели сыну и дочке самые светлые и просторные комнаты и обставили их сообразно своим представлениям о счастливом детстве.

В комнате Никиты в нише справа от двери разместился спортивный комплекс: турник, шведская стенка, канат для лазания, боксёрская груша и велотренажёр. Ещё в его комнате были музыкальный центр, компьютер с большим монитором. Письменный стол, полки и стеллаж с дисками (игры, фильмы и «обучалки»), книгами (преимущественно детские энциклопедии), коробками с настольными играми и конструкторами.

Девять месяцев в году это богатство практически не было востребовано. Зато с сегодняшнего дня всё будет по-другому. Никита посмотрел на часы. Остался всего час. Но мальчик так был переполнен нетерпеливым ожиданием, что этот «всего час» превратился в «целый час», тягучий и выматывающий своей тягучестью.

Никита приготовил завтрак: насыпал кукурузные хлопья в миску и залил их молоком. Поев, вымыл за собой посуду, написал сестре записку, что пошёл к Кириллу и скоро вернётся с ним вместе. Задумался, оставить ли записку в кухне или прикрепить её скотчем на дверь Марины. Решил, что на дверь лучше. Поднялся на второй этаж. Увидел диск, всё ещё лежащий на полу, испугался: вдруг Марина его не заметит и нечаянно наступит. Поднял диск, отнёс в свою комнату, а записку оставил на кухонном столе.

Осталось двадцать минут. Никита с трудом удерживал себя, чтобы не побежать к Кириллу немедленно. Но в прошлом году Елена Семёновна попросила приходить не раньше десяти, так как автобус, на котором привозят Кирилла, приезжает в девять, и им надо «отдышаться».

Прошло пятнадцать минут, Никита вышел из коттеджа, дошёл до калитки, открыл её – и помчался к дому Кирилла.

По обеим сторонам асфальтированной улицы тянулись узкие, выложенные плиткой тротуары, а за ними – сплошной стеной высокие заборы, из-за которых выглядывали остроконечные туи и другие хвойники. На улице, кроме Никиты, не было ни души.

Солнце золотило волосы мальчика, и они сияющим нимбом обрамляли его лицо. Оно было светло, радостно и воодушевлённо подстать лету, начавшемуся в этот день и набиравшему силу. Придёт время, и лето предстанет при всей красе, отягчённое плодами и сознанием своей значительности. Так и жизнь человека постепенно от младенчества к зрелости наливается силой, мудростью и делами, и вот уже выходит на суд: хороша ли?

Но что ребёнку будущее? Он живёт настоящим. Раскрасневшийся, с радостным блеском в глазах Никита подбежал ко двору Кирилла. К его удивлению, калитка была заперта. Никита нажал на кнопку звонка. Раздался злобный лай, к калитке со стороны двора подбежал тучный ротвейлер. Следом показалась незнакомая женщина.

– Чего тебе? – спросила она, не отпирая калитку.
– Я к Кириллу, – заробев, ответил Никита.
– Нет его, – ответила женщина.
– Ещё не приехал? – спросил Никита и добавил: – А когда будет?
– Никогда, – отрезала женщина, намереваясь прекратить разговор и уйти.
– Как никогда? – испугался Никита. – Не может быть, чтобы никогда.
– Очень даже может. Иди отсюда! – голос женщины сорвался на крик: – Раз сказала, что никогда, значит, никогда!

Для Никиты так и осталось тайной, почему вместо доброй улыбчивой Елены Семёновны к нему вышла хмурая незнакомая женщина. А причина была проста: Елена Семёновна умерла. Дочь её, живущая в соседней стране, продала дом, так что Кириллу больше не к кому и некуда было приезжать.  

Назад Никита шёл медленно. Никогда… Какое страшное слово. И улица тоже страшная, как тоннель, длинная мрачная, стиснутая заборами. Никита съёжился, не мальчик – маленький старичок. Добрёл до своего двора, вошёл. Миновал недостроенный гараж, скользнул глазами по кипарисам. У бабушки Кирилла во дворе – ёлка. Проходить мимо неё было радостно, а кипарисы – холодные и чужие.  За кипарисами по периметру росли кустарники. Перед входом в дом – альпийская горка. За домом – небольшая спортивная площадка: щит с кольцом для мяча, стол для настольного тенниса, его, как и бассейн, выставляли только на лето. За теннисным столом – турник и качели.

Земля на спортивной площадке была засыпана крошкой оранжевого цвета, а по всему двору зеленела коротко постриженная трава. Родители были недовольны, когда Никита и Марина ходили не по дорожкам, а по траве.

У Кирилла во дворе тоже была трава, но её не холили, косили реже, и Никита с Кириллом могли бегать по траве сколько хотели. Бабушка Кирилла нет, нет, и сама сходила с дорожек, чтобы пройтись босыми ногами по траве-мураве.

Ещё у Кирилла во дворе росли яблоня, слива, вишня и груша, три черносмородиновых куста и несколько грядок, в том числе с клубникой и зелёным горошком. Весело было лакомиться клубникой прямо с грядки и,  обрывая стручки гороха, отправлять сочные сладкие горошины в рот.

Никита вытер ладонями слёзы. Никогда этого больше не будет, тяжело, по-взрослому, подумалось ему.
В комнате, не раздеваясь, что категорически запрещалось родителями, Никита лёг на кровать. Заплакал.
Так в слезах и уснул. Проснулся через два часа. Вспомнил, что Кирилл больше никогда не приедет. Опять заплакал, потянулся к мобильнику и тут же оттолкнул его. Позвонить Кириллу Никита не мог – его телефон был без роуминга. С надеждой подумал, вдруг у Марины есть роуминг?  Пошёл к ней. И диск прихватил. Дойдя до двери сестры, постучал. В ответ раздалось:

– Я занята!
– Я на чуть-чуть! – сказал Никита и робко просунулся в дверь. – По твоему телефону можно звонить в другую страну?
– Нет, – ответила Марина.

Она лежала на тахте всё ещё не прибранная, в ночной рубашке. Глаза, покрасневшие от недавних слёз, неласково смотрели на Никиту. Тот почувствовал себя виноватым.

– Иди к себе! – скомандовала Марина, и, подскочив к двери, оттолкнула брата и захлопнула дверь.

Человек постепенно, взрослея, осознает, что одинок в мире, и сколько б ни крутилось вокруг людей, нет, и не будет полного соприкосновения и проникновения человеческих душ. Зрелый человек постепенно приучается принимать своё одиночество и жить в нём. Никита почувствовал своё одиночество слишком рано, ни ум его, ни душа не могли осознать и справиться с этим. Ему даже некому было крикнуть слова другого бесконечно одинокого человека: «Отец, да минует меня чаша сия!»

О том чтобы позвонить маме или папе, Никите и в голову не пришло. С ранних лет он заучил: родители  заняты, мешать им нельзя.
Жажда человеческого участия вновь погнала Никиту к сестре. А той всё на свете обрыдло: и коттедж, находящийся так далеко от мест, где кучкуются её друзья; и младший брат, из-за которого она сегодня и, возможно, в остальные дни лета, будет вынуждена торчать дома, и так называемая любовь, которая на самом деле и не любовь вовсе…

Марина скомкала фотографию своего парня. Пару дней назад  ей нашептали, что он ухаживает за другой. Они повздорили из-за этого, и расстались, как казалось Марине, навсегда.
Девушка швырнула фотографию на пол – и тут в комнату без стука вошёл Никита.
– Опять ты! – закричала Марина. – Что тебе от меня надо?
– Я только хотел спросить, – Никита лихорадочно искал повод для разговора, мысли его путались, наконец, нашёл – тот, незаданный родителям вопрос.

– Марина… диск, – мальчик протянул диск сестре, – на нём написано, я не пойму, – Никита путался в словах, голос его дрожал, –папа сказал, что рок – это злая судьба, а рок-опера – это злая судьба-опера… а может, злая опера… Зачем тебе…

Договорить Никита не смог: Марина вновь прогнала его, а затем упала на тахту и расплакалась.
Если бы Никита помедлил за дверью, он бы услышал её рыдания. Возможно, он бы нашёл в себе смелость вновь войти в комнату, обнять сестру и утешить, но Никита спустился с лестницы – и бегом в свою комнату.

Дом стал внушать ужас. В каждом его закутке была звенящая тишина. Неправда, что тишина – тихая, она такая громкая, что своей громкостью разрывает сердце.
Дрожа всем телом, Никита забился в угол. Диск он всё ещё держал в руке.

Машинально мальчик вставил диск в компьютер. Нежная ласковая музыка залила комнату. Никита увидел себя с Кириллом и его бабушкой на велосипедах. Они ехали на водохранилище. Это видение длилось несколько секунд, как раз до того момента, как нежные звуки музыки сменились резкими и тревожными… Они что-то кричали Никите, будто что-то требовали от него, но Никита их уже не слышал. Зато услышала сестра.

Она пришла  в комнату брата, привлечённая звуками своей любимой рок-оперы «Иисус-Христос – супер-звезда». Возле компьютера девушка заметила коробочку от диска и записку в ней: «Марина, мне хорошо только с тобой».

Сердце девушки ожило. Она вспомнила о брате, который дважды заходил к ней с диском в руке. Ей захотелось приласкать его. Марина позвала его по имени. Никита не откликнулся. Девушка обвела глазами комнату и закричала.

***

На похоронах взрослые плакали, горестно качали головами и недоумевали: надо же, в девять лет… чего ему не хватало… а потом добавляли – ничего не поделаешь – судьба.

Никому, даже родителям Никиты, занавесившим чёрным крепом гимнастическую стенку, к которой их сын привязал верёвку с петлей, было невдомёк, что ни одно событие в мире не происходит из самого себя. Все мы, осознанно или нет, творим не только свою судьбу, но и судьбы других. Лишь мрачным тяжёлым крылом эта мысль опустилась на самую беззащитную среди собравшихся на отпевание людей – сестру Никиты, Марину.

Она сидела у гроба брата вместе с родителями. Горбилась и всё ниже и ниже опускала голову. Во всех взглядах ей виделся укор, а на всех губах читался упрёк. Вселенская одинокость, погубившая  Никиту, проникла в неё, а следом такое же неизбывное  вселенское  чувство вины.

Неожиданно Марина захихикала, мелко-мелко затряслась её голова, руки поднялись вверх и стали выделывать какие-то танцевальные «па», хихиканье сменилось пением. Ни того, что она делает, ни того, что она поёт, Марина не сознавала. Её помутившийся разум выхватил из памяти первый  подвернувшийся музыкальный куплет. По странному (а может, и нет) стечению обстоятельств это был куплет из либретто Тима Райса к рок-опере «Иисус Христос – супер-звезда»:

– Для чего всё вам знать?
Горячитесь вы напрасно,
Ведь судьбу не обойти.
Потерпите – станет ясно,
Что нас ждет в конце пути…