Баку! Городу, который во мне!
С надеждой на возвращение!
Дед крестился, когда над ним пролетал самолет. Сплевывал.
— От греха подальше, — говорил и не смотрел вслед улетающей машине.
Ему с детства снились такие летающие «распятия».
— В послевоенной-то, голодной жизни одна надежда на сны была, но и тут я не сыскал покоя, — подвыпив, жаловался дед. — Из ночи в ночь стальные Христы так буравили голову, что желудок от страха сводило. Кресты с неба, будто дождь, сыпались с дымом и огнем. А ведь еще старики наши говорили: настанет время, когда люди начнут падать с неба. И вот началось…
Дед боялся неба. Грома боялся. Бабушка шептала, что это с войны все:
— Мальчишкой дед под бомбежку попал, вот и страх в нем засел.
Ребятишками внуки разделяли страх деда. Повторяли за ним. Крестились, когда над деревней гудела железная птица, плевались через левое плечо и не смотрели самолету вслед. Только Поля, помнится, однажды все ж взглянула.
— Случайно вышло, — оправдываясь, плакала потом она. — Показалось, он за горой уже скрыл-ся.
— Когда кажется, креститься надо, — ворчал дед и замахивался каждый раз теперь на младшую внучку, когда с неба слышался знакомый гул.
До самой смерти деда Полина боялась даже мельком взглянуть на небо.
— А вдруг самолет этот птицей притворится, а как только гляну, снова железным станет…
Дед умер, когда Поле было пятнадцать. До совершеннолетия и получения паспорта в городском паспортном столе внучка носила черный платок — траур по деду.
После смерти деда ей и достались в наследство его сны.
Кресты — черные, блестяще-стальные, разноцветные — с монотонным гулом плавно рассекают голубые небеса, пронзают кучевые облака, разрезают их на лоскуты. Прячут под своей плотью солнце. Небо взрывается в клочья от миллиардов крестов, которые возникают из ниоткуда и па-дают один за другим на землю. От грохота взрывов и жара огня Полина просыпается. Дрожит всем телом, крестится.
— А людей, людей ты видишь? — спрашивал брат, выслушав очередной сон сестры.
Девушка не могла вспомнить.
— На самолетах этих люди же летают, они пустыми не летят.
И Поля вспоминала:
— Однажды было. Только было слышно, как они кричат. Люди.
Разве с такой высоты упав, живым останешься?
Брат Клим Поле отвечал:
— Всяко бывает...
Потом она влюбилась. В электричке до города вместе с ней в техникум легкой промышленности ездил чубастый Гриша. За год учебы изредка здоровались, а потом вдруг она стала видеть его в своих снах. И он, как позже оказалось, видел каждую ночь только ее, пребывая в царстве Мор-фея. Любовь возникла. Он старался сесть в электричке рядом, если удавалось, платил за нее. Они стали договариваться о совместных обедах, он дарил ей шоколадные конфеты, а по вечерам Гриша провожал Полю до дома.
— Ты летал на самолете? — спросила она его как-то зимним вечером, когда они возвращались с последней электрички.
Придерживая девушку за локоть, Григорий чувствовал опаляющий его жар любви. Она куталась в свой полушубок, пряча острые скулы в шерстяном шарфе, он шел — пуховик нараспашку, в подтверждение великих слов, что любовь греет. Падал снег, они дышали морозным дыханием друг друга.
— Нет. Пока нет. А ты?
Остановились у дома с темными окнами. Они вторую неделю так поступают. Это их маленький ритуал. Только их двоих. Он легонько наклоняется к ней и целует. Она отвечает ему приоткры-тыми губами.
— Только во сне, — шепчет Полина и прячет глаза в глазах друга. — На небо до сих пор смот-реть без содрогания не могу. Дедушку вспоминаю.
Гриша знает всю историю с самолетами и поэтому обнимает ее сильней, прижимает, стараясь сквозь толщу зимних одежд услышать сердце. Сердце к сердцу.
— Теперь я с тобой, и ты можешь смело смотреть на небо. Оно звездными ночами просто боже-ственно.
Она кивает. Она соглашается с ним. Она смотрит на небо, подняв глаза, прячась за его плечом. Она говорит:
— Ты только со мной смотри.
Он снова целует ее и клянется:
— До самой смерти так и будет. Только с тобою смотреть на небо будем. Ты и я, и небо. Втроем.
И темные небеса, и бесчисленные звезды слышали клятву эту. Тихим морозным вечером в начале нового десятилетия.
Про говорящую половицу-предсказательницу Поля знала с раннего детства. Она видела не раз, как дед осторожно, не дыша, почти на цыпочках ступал по ней. Прикрыв глаза в ожидании ответа на вопрос. Доска в два шага ответила ему, и дед довольно вынул папиросу, прикурил.
— Вот шальная, — ухмылялся, — ведь все как есть рассказала. Глава дома — половица наша. Стража.
Половица под желтым абажуром в зале и по цвету отличалась от остальных. Стертая частыми вопросами, она блестела в свете одинокой лампы и была похожа на раскатанную ледяную до-рожку, ведущую к двери из дому. Дед прятал чудо-половицу под узкий коврик из лоскутков.
— Бабке вашей специально велел такой связать, — рассказывал, — чтобы попусту не шастать по матушке-половице. А кого за безобразием таким поймаю, шкуру спущу.
Поля перед экзаменами в восьмом классе первый раз спросила у половицы ответа. С братом они убрали цветастый половик. Половица, казалось, светилась в сумерках вечера.
Девочка спросила про экзамены.
Прошла, расставив руки в стороны, словно над пропастью, прошла. Половица скрипнула под ней.
— Да, — озвучил ответ половицы брат, — значит, все сдашь. Все экзамены.
Полина радостно захлопала в ладоши, запрыгала рядом, заверещала весело и звонко:
— Я б ее расцеловала.
— Так расцелуй, — ответил Клим и накрыл предсказательницу.
— Почему она про то, что мамка с батей под поезд попадут, не знала, а?! — рявкнул вдруг он. — Почему?!
Поля растерялась сначала, перестала хлопать, собралась с мыслями.
— Так не спрашивал никто про это.
— Дед с бабкой о хорошей жизни всегда нам говорили, мол, половица всю жизнь им рассказала, и что?! Где наши родители?! У!
Он стукнул босой пяткой об пол. По половице. Полина взвизгнула. Клим вертел головой — смотрел на лоскутный радужный коврик, на ногу, в испуганные глаза сестры.
— Ты это тоже слышала? — Голос его дрожал.
Девочка кивнула.
— Она мяукнула, — сказала и, зажав рот ладонью, выбежала.
Брат отпустился на корточки, убрал коврик, выдохнул:
— Прости меня. Я не со зла. Я и не думал, что по тебе попаду ногой.
Он погладил рукой окрашенную красно-коричневым лаком доску.
— Конечно, ты не знала про аварию, ты же доска. Это дед сумасшедший да Полька, его любими-ца, думают, что ты что-то знаешь… Будущее. Но мы-то с тобой знаем, что ты всего лишь скри-пучая доска. Скрипишь, когда тебе вздумается, а дед верит, что ты раскрываешь ему секреты бы-тия. Так и живет с твоим скрипом…
Клим остался за главного в доме, когда умер дед, а следом за мужем ушла бабушка. Они всю жизнь прожили вместе, и смерть не разлучила их надолго.
— Если люди не смогли, то смерть и подавно не сможет, — умирая, радостно говорила бабуля и целовала внуков, и велела жить в согласии, и мертвых не забывать, и половицу... — Главное, не мой половицу половой тряпкой, — наказывала внучке, — лучше фартуком или подолом юбки аль халата протирай, тем, что на тебе надето будет. И крестить не забывай. Дед всегда так делал.
Бабушка умерла с улыбкой, дед ее уже там заждался. На прощание бабуля вымыла пол, подолом фартука протерла половицу. Поцеловала ее.
— По тебе, родненькая, дед ушел, ты и меня проводи в путь с Богом, — сказала, легла у полови-цы и встретилась с дедом.
Через полгода Клим женился. Поля с невесткой Ольгой быстро сдружились. С Ольгой девушка во второй раз испытала пророчащую половицу.
На носу последний месяц учебы в техникуме. Григорий в армию уходит. Кольца обручальные купил. Вот и возник вопрос у Поли:
— Выходить замуж или обождать?
Зажмурила глаза Полина, руки опять, как в первый раз, расставила и прошла быстренько к двери. Половица скрипнула — «да».
На этот раз девушка не хлопала в ладоши и не прыгала, посмотрела на Ольгу. Женщина повела плечами.
— Замуж, значит, что ли?..
Полина лишь ахнула.
Ольга подошла, приобняла девушку, успокоила:
— Кольцо возьми, а распишетесь, когда с армии вернется. Любишь же его или как? Дождешься из армии-то?..
Поля заплакала.
Гриша писал письма каждую неделю.
Писал: «Здесь на юге просто рай. Отслужу, так здесь останемся. Вышлю тебе денег и приедешь. Ты море не видела — оно как небо. Тебе понравится. И мы будем вместе смотреть на него. Как на небо. Здесь такие фрукты, что сроду не увидишь. Не попробуешь. Фейхоа — зеленая такая ягода, на помидорину похожая, а на вкус как мед, просто ум съешь какая вкуснятина. Ты обяза-тельно должна приехать, попробовать. Что тебе с братом дом делить? Я здесь дом построю…»
Поля писала в ответ, что приедет, что они будут вместе смотреть на море и есть сладкую фейхую. Что ждет с нетерпением окончания службы и когда он позовет ее. И в конце всех писем приписывала — «только лишь у половицы разрешения спрошу».
Ей стало сниться море. Не спокойное. Бушующее, порой доводящее себя до цунами море.
— Из-за фильмов все, насмотрелась, — утешала Ольга и гладила свой большой, на шестом меся-це, живот, — мне вечно все, что по телевизору увижу, ночью приснится. То Крюгер этот с когтя-ми за мной будто бегает, а на днях этого, как его, здоровый такой? Шварцнейгера вот видела, ага, раздетого. Голого до стыдобы. И он такой, ко мне, значит, с вопросом, дескать, как до реч-ки Засранки добраться, мол, до нашей. А сам весь голый и такой спокойный, ага, до речки ему надо. Ну, а я и отвечаю ему, говорю: «Вы, Арнольд Батькович, зря хозяйством своим на ветру болтаете. Простудите. И не по бабам, и не до купанья будет». А он мне рукой так, значит — от-вали, и пошел, откуда пришел.
Смеется Полина навзрыд, до слез, и Ольга ей вслед:
— Главное, хозяйство у него с гулькин нос. Сразу видать — заграничный, не русский мужик.
Полина работала в столовой кассиром, тетка знакомая пристроила, когда закончился срок служ-бы Григория и пришел денежный перевод на ее имя. И письмо, в котором жених подробно опи-сал, что нужно сделать Полине. А сделать нужно было одно, самое главное — поехать в город и купить билет на самолет в один конец.
«Вещи бери только на первое время, только летние и самые нужные. Здесь не Сибирь, и снега почти нет. В аэропорту встречу. Как возьмешь билет, закажи переговоры, помни про разницу в часах…»
Она опять плакала в письмо. Но на следующий же день поехала за билетом.
Сделала все, как наказал Григорий. Через три дня, за час до назначенного времени была в теле-графе, смотрела на людей в телефонных кабинках и думала о море и фейхоа.
— Баку, пятая кабинка, — раздался женский голос, — кто заказывал Баку?! Пройдите в пятую…
Поля была уже там и уже кричала в трубку:
— Лечу! Лечу! Лечу!
На самолет Полину собирали всей деревней. Соседка баба Ганя принесла соленья. Со столовой кухарки надавали пирогов три куля. Подружка принесла с церкви молитву на дорогу, велела пришить к лифчику у сердца. Ольга — в одной руке ребенок, другой собирает в чемо-дан самое необходимое...
И только за полночь Полина наконец подошла к половице. Уверенная в ответе, она твердо спро-сила
— Лететь?
Прошла, схватившись руками от волнения за горло. Ольга с младенцем и Клим стояли в дверях. Половица скрипнула под девушкой два раза.
«Нет».
— Нет!.. — простонал Клим. — Ты же не собираешься не полететь?
Ольга, молча, укачивала малыша. Полина стояла перед ними, все еще держась за горло. В ушах шумело, слезы давились в горле и выступали на глазах.
— Нет, — шепотом сказала она.
— Давай пройди еще раз, — велел брат, — давай.
И сестра прошла еще раз. И половица снова проскрипела два раза.
Руки отпустили горло, повисли.
— Это твоя жизнь, — сказал брат.
Сестра в ответ кивнула.
— У деда крыша съехала, вот он и слушал деревянную палку, так и помер с ней… Ну, а ты-то чего?.. Не в восьмом классе…
— Она тогда скрипнула один раз, — тихо ответила Полина, — один скрип значит «да», два скри-па… Как дедушка учил…
Клим подскочил к сестре, схватил за плечи, встряхнул.
— Это половая доска, — прошипел ей в лицо, — она не вправе решать за тебя, как поступать. Ты что? Опомнись. Мы взрослые люди. Давай, вот давай я по ней пройду. Вот смотри. Смотрите! У меня вопрос: «Моего сына зовут Игорь?»
И он прошел по половице, которая под ним тонко скрипнула.
— Правильно, — прошептала Ольга чуть слышно.
— Стоп, стоп, — попятился мужчина, — я просто тяжелее, вот она и скрипнула только раз.
Полина всхлипнула.
— Давай подождем, Клим, может, мне еще рано? Лететь. Давай подождем…
Брат не ответил.
Она повторила:
— Слышишь, Гриша, каждый день буду спрашивать половицу. Каждый божий день. И рано или поздно… Нет, я верю — она разрешит. Скоро. Очень скоро.
Из трубки в ответ лишь треск и тяжелое дыхание.
— И я сразу же возьму билет и прилечу. Не молчи только, прошу. Ты меня убиваешь.
— Половица, значит... Все дело в ней.
— Гриш…
Мужчина сказал:
— Я постараюсь. Я стараюсь, Полина. Очень.
— Ты не должен один смотреть на небо и на море. Не должен. Ты же клялся, помнишь?! Только вдвоем. И фейхуюэту без меня не ешь, слышишь?! Пообещай…
— Фейхоа, — поправил он.
— Ну, да, фейхуу... Гриш. Дорогой. Разлука ведь только укрепляет чувства…
— Так третий год пошел, Поля!
От неожиданно резкого голоса девушка выронила трубку. Схватила.
— Алло, алло…
Далекие, давящие гудки и ничего больше…
— Каждый божий день, — сказала в трубку она.
Больше на переговоры Григорий не приходил. Перестал писать письма и отвечать на срочные телеграммы. Поля терпеливо писала, ждала на переговорном пункте, молилась…
Стало ритуалом утром, в обед и вечером проходить по ненавистной половице. Поля с каждым разом все сильней ненавидела эту скрипучую деревяшку. Море ей теперь не снилось, вновь по небу летели стальные распятья и падали, разбиваясь о землю.
Ольга ходила беременной вторым. Клим терпеливо ждал. После того как Поля в десятый раз не-правильно выбила кассовый чек, заведующая столовой добродушно попросила написать заявле-ние по собственному желанию.
— И Полечка, — говорила заведующая, — поезжай к своему уже. Ты себя так в могилу заго-нишь. Похудела вон как — кожа да кости. Никого не слушай, слушай свое сердце, оно не обма-нывает. Не подведет. Я тебе за весь месяц получку дам, ты поезжай. Больно смотреть, как ты терзаешься. Поезжай.
В обед половица скрипнула два раза. Девушка сдержалась, чтоб не прыгнуть на доску двумя но-гами, да со всей силы.
Вечером она пришла к половице с гвоздодером.
Стояла под желтым плафоном с железкой в руках и громко спрашивала:
— Мне лететь? Лететь?!
И про себя уже решила, что последний раз спрашивает, что разнесет эту гребаную половицу в щепки, если та скрипнет…
Половица не скрипнула. Ни разу.
Девушка прошла еще.
Ни звука. Прошла еще. Половица не скрипела. Выронила из рук гвоздодер. Инструмент бабахнул об пол. Поля разъяренно пнула его босой ногой, разбив пальцы в кровь, ноготь на большом сразу почернел, но Поля не почувствовала ни капли боли. В приступе ярости она сбила желтый пла-фон, руками схватилась за горячую лампочку и сжала ее. Лампочка взорвалась, в темноту погру-зилась комната. Ни плача, ни скрипа, ни звука. Ни дыхания.
В этот раз на самолет ее никто не собирал. Ольга болела животом, Клим пообещал лишь прово-дить в аэропорт.
С того вечера половица так и не скрипела.
И брат по ней ходил, и невестка. Поля боялась.
— Она умерла, — говорила себе девушка, — как дедушка, как мама с папой, как бабушка… Она умерла…
Молчание половицы вынудило Полину самой принять решение всей жизни, и девушка решила:
— Лечу.
В ночь перед вылетом увидела во сне деда. Он стоял в огороде и смотрел на небо. Было пасмур-но. На небе серо-черными полосами тучи. Дед грозил небу кулаком и сплевывал. И тут она услышала скрип. Дикий, стонущий, всеразрывающий скрип. Скрип небес.
— Дедушка! — услышала она свой крик. И рухнули на них небеса. Со скрипом и скрежетом…
— Это сон, это сон, — говорила Полина, но не просыпалась.
Сходила на кладбище к могилам родных. Поставила всем новых цветов, налила свежей воды. Попрощалась.
На могиле родителей поплакала. Попросила прощения. Пообещала не забывать. А позволит Бог, вернуться.
— Это мое решение, — говорила на могиле деда, — сама приняла. Так и жить теперь буду. Все сама решать… Как смогу. На сколько хватит…
До аэропорта довез приятель брата. Брат всю дорогу молчал и в аэропорту заговорил, только ко-гда объявили ее рейс:
— Ты правильно делаешь сестра, — сказал, — давно пора. Я рад, что все так получилось.
Сестра посмотрела на брата.
— Что?..
— С половицей и вообще.
— Она замолчала из-за меня. Это я виновата.
Клим кашлянул, отвел от девушки взгляд.
— Не ты. Я.
— Нет. — Поля взяла ладонь брата, поцеловала. — Я. Я пришла к ней с гвоздодером. Я предала наших стариков. Дедушку…
— Ох, сестренка.
Они обнялись.
И Клим сказал:
— Я поменял половицу.
И шум аэропорта исчез. Стало тихо, словно Полина оглохла. Она слышала, как дышит брат и как она говорит, тихо так говорит, спрашивает:
— Поменял?..
Брат отвечает:
— Поменял. Теперь у нас пол одного цвета. Ровного. Та же доска вся истерлась до блеска, трес-нула пополам, вот и скрипела невпопад… Пришлось, сестренка.
— А что с той половицей? Говорящей?..
— Говорящей, — усмехнулся Клим, — скажешь тоже. На дворе сжег вместе с мусором, куда ее, не хранить же…
Снова объявили рейс на Баку.
Брат и сестра стояли в обнимку и молчали еще пару минут, потом Клим сказал:
— Пора.
Полина сказала:
— Да.
— Не боишься лететь? — спросил брат, когда Поля прошла регистрацию.
Сестра мотнула плечами:
— Теперь уже нет.
— Что значит теперь?
— Без половицы.
Брат, не понимая, все же кивнул.
— Дед наверняка сейчас за тебя боится, — усмехнулся Клим.
Полина промолчала.
Прощались недолго. Полина была последней. Опаздывающей. Поцеловались наспех, успел толь-ко брат рассмотреть слезинки в глазах сестры и крикнуть вслед:
— С Богом.
Она шла по мокрой взлетной полосе и не верила глазам, блестящая от росы полоса была не поло-сой — половицей.
«Брат не сжег ее с мусором. Вот она».
Полина прошла по половице к гудящему бесконечно-серебристому самолету, где у трапа ее жда-ли двое. Их лица были знакомы, но девушка не могла никак вспомнить, откуда она их знает, где видела...
«Словно лица из семейного альбома. Лица со старых фотографий».
Она протянула посадочный талон женщине. Мужчина рядом улыбался.
«Я точно их знаю».
Поля осторожно поднялась на первую ступеньку трапа, а дальше пошла по все той же половице, красно-коричневой половице, которую, как велела покойница-бабушка, никак нельзя вытирать тряпкой, а ласково протирать подолом халата…
— Фейхоа, — улыбалась знакомым лицам она, — фейхоа.