Михаил узнал от беспросветной жены Октябрины, что в подвал под их пятиэтажкой собираются переводить швейный цех. Сейчас он располагается в соседнем заброшенном детсаде. Михаил метнулся из дому, дошел скорым шагом до подвала – никого! Уф... Перевел дух и приступил к излюбленному давнишнему занятию.
- Я разобьюсь в лепёшку, но хрен они сюда сунутся! - мычал Мишка как-то по-киношному - вслух сам себе, и разбивался в лепёшку. Точнее, он лепёшил железобетонную стену общего подвала хрущевки, умягченную матрасом, пропитанным детским энурезом. Глазное давление обагряло белки 45-летнего мужика, кулаки его хрустели хрящами, суставы грозили вывихнуться. Вывихнутые же мысли в сотрясённой голове струпьями опадали на взрыхленный массив подкорки.
- Ты что, Миха, свихнулся? – Это в подвал по плоскостопным ступенькам спустился Роман, его друг детства. Только он осмеливался говорить с Михаилом так: – Хватит дурью маяться. Что ты метелишь этот обоссаный матрац?
Обреченный матрац, закрепленный на стене, своей полосатостью и стеганностью отдаленно напоминал узбекского дехканина-хлопкороба, эксплуатируемого местными баями и царскими чиновниками. Это так казалось Роману, вдруг начавшему интересоваться Востоком времен покорения его русскими царями.
Михаил плющил полосатый матрац кулаками весьма самодеятельно. Но с тупым упорством. К своим годам так и не наловчившись профессионально драться и правильно жить, он добивался своего исключительно непарнокопытным упрямством.
Роман, узнавший от жены Михаила, что тот с утра ушел из дому, знал, где его искать. Подвал был их общим обиталищем со времен юношеских хулиганств и безобразий.
Теперь же, когда их дети сами помаленьку хулиганили и щупали малолеток в подъездах, они с Романом, а иногда и примыкавший к ним Вовка-Домкрат, спускались в подвал. Кстати, в облике Вовки в те юные годы не было ничего подъемно-механического. Просто от фамилии Панкратов он стал Панкратом, а потом - Домкратом. Случалось, взрослые мужики ностальгически ощущали себя «детьми подземелья» конца восьмидесятых годов. Хотя сегодня у каждого была своя жизнь...
Как-то тогда еще 16-летний Домкрат рассказал своим корешам, что японцы, когда злятся на начальство, в специальной комнате дубасят чучело шефа. Так они снимают стресс. Пацанам тоже надо было вымещать на ком-то свою обиду - обиду на корявую и сучковатую жизнь городских окраин...
- Давай дебила Прохора нарисуем и будем пи...дить его, - предложил Вовка, старавшийся матом вытравить из своей речи неуместную книжность. И сам же нарисовал ненавистную морду Прохора на мешке с опилками.
...Этот дебил Прохор, недавно откинувшийся из зоны, заколебал всю округу. Его нарисованная морда на оригинал была похожа лишь обувной щеткой усов.
Мочилово длилось недолго. Избиение рисованного Прохора, подвешенного в подвале к трубам теплотрассы, отдавалось утробным гулом по всей системе отопления пятиэтажки.
- Эй, вы, говнюки! Кончай заниматься фигней! – спустился к пацанам в подвал его истинный хозяин, Гаврилыч – местный слесарь, сантехник, водопроводчик и прочая и прочая. Он отвечал за водо- и теплоснабжение нескольких окрестных хрущeвок. Слесарь дыхнул концентрированным перегаром и сообщил:
- Жильцы подумали, что землетрясение началось, – и обратился к Михаилу, с остервенением сотрясавшему систему отопления: - Эй ты, министр землетрясения, вытри свою носопырку и сними мешок с трубы. (С тех пор за Денисом закрепилось два погоняла: вполне почетное – Министр землетрясения и позорное Носопыркин).
- Гаврилыч, может, по стопарику? – пытался уладить ситуацию дипломат Вовка. – У нас тут бормотуха есть. – Он снял очки, протер их по-профессорски и испытующе посмотрел на водопроводчика.
- По стопарику можно, - согласился тот. – Но мешок снять все равно нужно.
- Это вы что тут за свастики рисуете? – указал Гаврилыч на мешок с Прохоровской мордой.
- Да не, это условный противник.
- А-а-а... - понимающе произнес мужик.
Мешок с труб системы отопления снять, однако, пришлось... Набитую опилками дылду Прохора пацаны – министр Носопыркин, Вовка-Домкрат и Ромка, числившийся учащимся техникума советской торговли,- пришпандорили к бетонной стенке и мутузили с прежним остервенением. Когда опилки были измельчены до состояния тлена, дылда Прохор... исчез из их округи.
Поверхностно начитанный Вовка после спора на уроке в 10 классе с учительницей о роли личности в истории, принес в подвал портрет Леонида Ильича. «Дети подземелья» начали было прикреплять этого условного противника к мешку с опилками.
В подвал спустился дядя Гаврилыч наперевес с разводным ключом и изрек:
- Негоже, пацаны. Как-никак – генсек! За это можно и загудеть куда следует, - слесарь скосил осоловелые глаза в сторону «куда следует» и пошел с разводным ключом, как с оружием пыток, регулировать запорную арматуру системы отопления. Вовка-Домкрат, который имел свой близорукий взгляд на роль личности в истории, сказал:
- Не генсекС, а сиськи-масиськи...
- Э, соплегон, вытри свою носопырку и слушай сюда, - постучал заскорузлым пальцем во впалую свою грудь Гаврилыч. – Не едали вы горохового хлеба Хруща. Не шугали вас, как детей врагов народа. Сейчас жить можно. Да и вождей старых уважать надо. Это - как родители, какие есть - таких и уважай.
Гаврилыч обвел всех испытующим взглядом:
– Вот ты уважаешь родителей?– обратился он к худосочному Ромке.
- Уважаю, уважаю... - буркнул Ромка, который был в тихой оппозиции к своему отцу Юрию Васильевичу. Тот слыл уважаемым на ремзаводе человеком - мастер цеха, заслуженный рационализатор, профорг и все такое... Только он все больше для завода старался. А дома как текли краны, так и текут, как скрипели двери, так и скрипят. Мать об этом все время гундела. И принуждала 16-летнего Ромку заниматься мужской работой. Если уж отцу нет дела ни до чего, то пусть хоть сын...
Однако «министр Носопыркин» и Вовка-Домкрат Роману тихо завидовали. Отец-то рядом... А у Михаила батя разбился на мотоцикле по пьяни, искалечив при этом младшую сестренку Раю. Та так и осталась кривенькая на шею. Злые бабки называли ее кривовязой.
Мать-горемыка пыталась, но не могла посмертно простить отцу нелепой его смерти и увечности дочери.
- Не смотри, что Гаврилыч принял стопарик. Гаврилыч знает, что говорит, - водопроводчик завел речь о себе в третьем лице. – Вот Октябрина моя уважает меня, – сказал он о своей дочке. – А как не уважать. Если б не Гаврилыч, весь дом захлебнулся в дерьме – и профорги, и завмаги...
У Вовки мать была почти завмагом - продавцом в магазине. Ему стало обидна за мамку, которая почти завмаг и при этом может захлебнуться в дерьме, если не Гаврилыч. И за отца обидно, который «зону топтал». (Ну, не так чтобы зону, но на поселении отбывал «химию»). Кстати, за плевое шапочное дело. Он скупал по окрестным колхозам нутрий – это что-то между бобром и большой крысой. Забивал их у себя в сарае, выделывал шкурки, шил шапки и продавал их. И схлопотал два года поселения за незаконную частнопредпринимательскую деятельность - ЧПД называется. А могли бы пришить –за издевательство над животными. Так ему пригрозил прокурор: «Статья 230.1 КУ РСФСР. Жестокое обращение с животными. Позорная статья, гражданин Панкратов!»
-А причем тут родители и Брежнев? – возмутился Вовка, принимавший посильное участие в шапочных делах отца.
- А при том! – Он распахнул тяжелые двери слесарки. Над верстаками был целый иконостас: Ленин, Сталин, Хрущев; Брежнев.– Вожди – они как родители. Какие есть, такими и гордиться надо! – Повторил он свой тезис и обвел рукой вождей, а также примкнувших к ним Буденного, Ворошилова, Жукова и... жидкобородый Хо Ши Мина.
- А этот кислоглазый чего здесь? – удивился Домкрат.
- Самая дееспособная армия в мире – вьетнамская! – Гаврилыч многозначительно поднял указательный палец с въевшимся мазутом. – Они еще себя покажут.
Пацаны не стали лупцевать дорогого Леонида Ильича. Генсека свернули в трубочку и отдали слесарю. Пусть будет два генсека - не выбрасывать же.
Вскорости дорогой Леонид Ильич умер. За ним - еще два генсека. Настало время первых кооперативов.
Все трое к этому времени отправились в армию – не косили от службы, тогда еще не принято было.
Вовкин же отец уже «отслужил» на «химии» за ЧПД и вернулся домой с бесценным жизненным опытом и улыбкой, небогатой зубами.
В подвале, опустевшем без Михаила, Ромки и Вовки, он организовал кооператив по пошиву нутриевых шапок. Впрочем, водопроводчик Гаврилыч свою слесарку с иконостасом вождей никому не уступил. Ромкин же батя - заслуженный рационализатор- пошел к кооператору гражданину Панкратову налаживать швейные машины,а за одно следить за порядком в цехе...Так «дети подземелья» первый раз потеряли подвал как свою территорию.
- Я разобьюсь в лепешку, но не будет по-вашему, - мычал «министр Носопыркин», скорее для себя, чем для Романа.
- Чего ты хочешь добиться? – Роман не скрывал недовольства. Каким этот Носопыркин был твердолобым в молодости, таким остался и сейчас.
- Ты рассуждаешь, как пацан. И живешь, как пацан. – Роман встал в бойцовскую стойку и тоже начал грузить ударами полосатый матрац типа узбекского дехканина. Романовские удары повторяли траектория кулаков Михаила, но были хлесткими и жесткими, а не просто злыми.
- Не будет по-вашему, - «министр Носопыркин» угрюмо мутузил матрац, отвечая ударом на удар. Он с утра занял подвал, застолбил свою территорию. – Не будет по-вашему, я разобьюсь в лепёшку...
А «по-ихнему» должно было быть так: в бывшем детсаде, откуда, кстати, появился пропитанный детским энурезом матрац, уже давненько работал швейный цех, перебравшийся туда из их подвала. После того как «химик» Панкратов-старший отошёл от дел, заправлять в цехе стал Вовка-Домкрат. Недавно он умудрился выбить заказ на пошив военной формы. Заказ очень солидный. Чего это ему стоило, каких откатов, только дьявол-искуситель знает.
Поэтому надо было расширяться, самым подходящим помещением на сегодня был подвал – обиталище их подземельной юности. К тому же место насиженное – здесь ведь шапочный кооператив старшего Панкратова работал. Затем из подвала перебрались в заброшенный детсад – там светло и не очень сыро... К этому времени Вовка Домкрат, унаследовавший дело отца-шапошника, развернулся посерьезнее.
Роман тоже был при нём. Вроде заместителя-помощника. Вёл учет, все-таки за плечами техникум советской торговли. Да при необходимости мог и швейную машину отладить, и Вовкину иномарку отрегулировать.
На швейке десяток женщин из их хрущевки и окрестных домов батрачили на шапочников. В том числе и жена Михаила - беспросветная Октябрина, дочь покойного Гаврилыча. Но спрос на нутриевые шапки утих. Цех надолго останавливался...
Работа оживилась лишь с приходом моды на утконосые бейсболки и псевдовосточные бархатные халаты - Домкрат поймал конъюнктуру. С наступлением пассивного межсезонья работа затихала. Цех, заваленный ширпотребом, месяца на три-четыре закрывался.
Тогда бабы, как вьючные животные, набивали сумки своей же пошивнёй и разъезжались окрест. Одни торговки навязывали заморского пошиба кепки вдоль автотрассы дальнобойщикам, голодным вовсе не до бейсболок. Другие охмуряли пестротой халатов матрён из дальних хуторов. Короче, за межсезонье в цветастые халаты упаковывали всю область, а на всех дальнобойщиков нахлобучивали непатриотичные бейсболки...
- Братан, ты не понимаешь, как сложно было продавить заказ, - увещевал Роман труднодоступного Мишку. – «Военка» – это же золотое дно, это тебе не бабские рейтузы.
- А ты-то чего задницу рвешь? Как будто сам этот заказ пробил, - осадил его Михаил и обрушил серию безответных ударов на полосатый матрац.
- Миха, ты быкуешь не по делу. Работа есть работа, - старался сдерживать себя Роман. – Я не рву задницу. Да, я работаю с Домкратом.
- Не с Домкратом,а на Домкрата. Цех-то его, а не твой...
-А какая разница. Ты на своем вонючем кожзаводе на кого горбатишь? Хоть раз в глаза ви-дел своего хозяина?
Это правда, хозяина Михаил не видел ни разу. Только знал из полунамеков якобы осведомленных людей, что их хозяине – оч-чень многоуважаемая папаха и где-то далеко заседает и что-то важное решает. Зато и Михаил уважали на кожсырьевом участке. Он был классным сортировщиком шкур. С точностью до граммов определял вес кожсырья, процент усола и усушки, наметанным глазом безукоризненно выявлял пороки шкур.
- Мне и не надо его видеть, - парировал «министр землетрясения». - Его дело платить бабки, моё - работать.
- Вот и я о том же. Каждый занимается своим делом. Все при делах– и я при деле, и Домкрат при деле, - умиротворяюще произнес Роман, но не сдержался, добавил: – Только разные у нас дела. И ты завидуешь.
- Я завидую? Чему завидовать?! Что вы с Домкратом все соки выжимаете из наших баб? – «министр землетрясения» продолжал кипятиться. Между словами его удары были все красноречивее. Роман уже не колошматил матрац, а просто разминал свои пальцы, пробуя их на хруст и ломкость.
Ничего хорошего град Мишкиных ударов не сулил - для Романа это было очевидно... Но он пытался донести до своего зациклившегося друга юности:
- Слушай, министр землетрясения, - обратился к Михаилу Роман, как в бесшабашной юности. – Ты рассуждаешь, как обиженный пенсионер.«Соки выжимают, эксплуатируют...» Ну, если Домкрат по-свойски не будет выжимать соки из наших баб, то что?... Давай посмотрим.
- Что смотреть! Ты как надзирателем стоишь над людьми и заставляешь их по двенадцать часов горбатиться!
Кровавые белки Михаила ворочались неестественно быстро. Высоковольтный гул его кулаков, наверное, подавлял даже сигналы сотовой связи –у Романа отключился мобильник. Вывихнутые мысли Михаила колко кристаллизовались. Что-то должно было произойти!..
- Ну, так уж и по двенадцать... - Роман отступил на шаг. - Они бы рады работать по двена-дцать часов, да работа не всегда есть... Ты что, такой наив? Тебе что, надо объяснить: если они не захотят горбатить, это будет делать другой. Вот вьеты у Домкрата работают по четырнадцать-пятнадцать часов рядом с нашими бабами. Вкалывают больше баб, а получают меньше. А ты – «соки выжимает, соки выжимает...».
У Домкрата в швейке действительно работали четверо вьетнамцев. Делали норму за десять баб. А денег хозяин платил им раза в два меньше.
- А на хрена они здесь нужны, эти кислоглазые жестозёмы? Чтоб Домкрат брюхо отъедал? Кто их звал сюда?
- Законы рынка. Дешевая рабочая сила влияет на себестоимость товара. Тебе, что, лекцию читать? – Ромку распирали знания по экономике, и он перешел дальше– к демографии: - Чтоб ты знал, желтая раса задушит нас. Потому что они работают и плодятся, плодятся и работают. А мы только пи...дим да квасим самопальную водку...
В ответ Мишка по-колхозному наотмашь дубасил матрац, который почему-то уже никак не напоминал узбекского дехканина - как не всматривайся. Вдруг он остановился, поднял обезвоженные глаза на Романа – вспомнил... покойного тестя Гаврилыча. Вспоминал - с недоумением и тревогой. Тот, кажется, рядом со Сталиными-Брежневыми и остальными Буденными в иконостасе держал портрет Хо Ши Мина. «Самая дееспособная армия в мире – вьетнамская. Они еще покажут всем!», - слышалось потусторонне-назидательное...
Тогда пацаны это не восприняли всерьез: во-первых, Гаврилыч был нетрезв. Во-вторых,в кинохронике бойцы народно-освободительной армии Вьетнама казались какими-то игрушечными...
Вдруг упредительно скрипнула подвальная дверь, и на пороге появился вьетнамец Нгуен Ван Хай из бригады Домкрата. За ним – амбал со щеткой усов - участковый Прохор. Это был какой-то из многочисленных племянников того дылды Прохора, который когда-то, во времена оные, кошмарил округу.
«С подкреплением пришли», - подумал Мишка.
Роман отвлекся от «министра землетрясения» и деловито начал объяснять Нгуену, где должны стоять швейные машины,где кровати. Он разводил руками, как регулировщик. Дежурно улыбающийся вьетнамец достал мобильный телефон, что-то внутриутробно сказал своим соплеменникам.
- Это тоже ваш, - сказал Роман, указывая на матрац, висящий на стене и избитый Мишкой.
У того высоковольтно гудели опущенные кулаки: даже этот обоссанный матрац забирают!
На пороге появились желтозёмые лица. Они уже притащили из бывшего детского сада швейные машины.
- А здесь будут стоять кровати, - пояснял Роман непроницаемо улыбающемуся Нгуену. Тот механически кивал и на механическом же языке давал распоряжения желтозёмым маскам.
- Если бы ты знал, чего стоило это дело в миграционной службе! – снова обратился Роман к Михаилу. - Это все Домкрат провернул. Классно, вьеты здесь будут и работать, и спать. Соображаешь? Бросай свой кожзавод, переходи к нам.
И добавил, надеясь на понимание:
- Домкрат поехал за камуфляжной тканью... Скоро будет.
...С вывихнутыми мыслями и с гудящими кулаками по плоскостопым ступеням Михаил поднялся к себе на пятый этаж. Беспросветная жена Октябрина шмыгнула из квартиры –переждать грозу у золовки Раи, тишайшей и богобоязненной кривовязой сестры Михаила. Только при ней тот не позволял себе буянить...
«Вождь» желтозёмых Нгуен между тем облюбовал для себя слесарку покойного Гаврилыча. И то правильно, после его смерти никто из сантехников-водопроводчиков не задерживался на этом рабочем месте. Но портреты вождей не истлевали.