Главная » Литературный ресурс » Проза » Не отпускай меня!

Не отпускай меня!

15 июн 2016
Прочитано:
989
Категория:
Российская Федерация
Москва

Глазки

Это юное существо, высокое, тонкое, изогнутое тебе навстречу, как лоза, такая наивная и беспомощная, была из тех, кому покровительствуют солидные мужчины в возрасте, пристраивают их на теплые местечки. «А чем ты раньше занималась, Любочка?» - «Да, работала в Питере в одной фирме… Мы отправляли одиноких старушек, которые жили в центре, туда, за город…» - Она махала ручкой.
Любочка любила креветки. Она трогательно складывала губки и лепетала: «У них такие глазки!»

След памяти 

Видел ли ты когда-нибудь след на небе?
Наша память – как метеорный след.

Мы живем в настоящем, но тащим за собой след памяти. Это наше прошлое. В нем наши детские игрушки, наши молодые родители, любимые книги, наши друзья, которых мы по-прежнему называем, как в молодости, хотя они давно уже постарели, но мы помним их молодыми, наши чудесные малыши, их первые слова, новогодние елки, – и много всего другого.

Мы еще помним мир, каким он был раньше, и смотрим на него этими нашими глазами, хотя мир изменился, и очень сильно. Мы видим европейские страны и помним, что в Лондоне были англичане, а в Париже – французы, и нас нелегко сбить с толку, даже если мы с трудом можем найти англичанина в Лондоне и француза в Париже.

Мы живем сегодня, но наша память тащится за нами, и мы не в состоянии отделиться от нее, потому что мы с ней единое целое. Мы можем стоять и смотреть, не отрываясь, на безобразный современный ларек, украшенный американской рекламой, потому что мы помним маленькую булочную, где пахло хлебом, на этом самом месте. Память хранит саночки, которые везли когда-то родители, – они были тогда еще вместе. Память хранит даже запах черного московского ледка и железа полозьев.

Метеор, оставляющий на небе след, полный фантомов, стремится к земле. Он бесследно исчезнет вместе с ними.
Ему лететь всего мгновение. Стоит ли сожалеть о нем?


Лифт
Модернизация 

Когда я слышу о модернизации нашей экономики, то вспоминаю о лифте в доме, где жили мои родители. Это был старый лифт с исписанными стенами, тусклым светом кривого плафона и рваным линолеумом на полу, часто украшенном лужами и мусором. Кнопки на щитке были полустертые, обозначения этажей нераспознаваемые, и напротив нашего восьмого этажа стояла черная отметина – ее сделал когда-то мой отец. Лифт кое-как работал, но его решили поменять.

И вот однажды, приехав, я обнаружила лифт недвижимым, и на сомкнутых дверцах объявление: «Модернизация лифта продлится с 20 октября по 24 ноября. Администрация». В соседнем подъезде было то же самое, и я со своими тяжелыми сумками отправилась пешком на восьмой этаж.

Дни шли за днями, и старики, а также мамаши с маленькими детьми вынуждены были ходить пешком вверх и вниз, а женщины таскать наверх тяжелые сумки с провизией.

Модернизация производилась двумя тощими рабочими, которые никуда не спешили. Впервые я их увидела, когда они толковали между собой о чем-то на первом этаже рядом с дырой на месте лифта. Я сказала им о старушках и мамашах с детьми – и они погрузились в задумчивость, на лицах их отобразились скорбь и понимание. Потом они сказали: «Что поделаешь – модернизация». Я спросила, не могут ли они завершить ее пораньше, и они сказали, что постараются.

Нет, они не закончили ее даже к сроку.

Но все же наступило время, когда лифт появился – новый, чистый и невинный. Он был замечательный, с блестящими кнопками. Он был так прекрасен, что некоторое время его не решались включить – люди могли осквернить его. И люди продолжали ходить со своими тяжелыми сумками вверх и вниз. Они уже привыкли к этому и не жаловались.

Но наконец он начал работать – возить людей.

Вот вы входите в лифт и некоторое время восхищаетесь им – его светлыми чистыми стенами, сияющим металлическим полом, светящимся потолком. На новом красивом щитке много светлых кнопок, даже больше, чем нужно. Есть кнопка для десятого этажа, хотя дом девятиэтажный.

Нажимаешь нужную кнопку, и лифт слегка вздрагивает, как юная девушка от грубого прикосновения. Он бесшумно движется вверх, а я размышляю – что будет, если нажать кнопку десятого этажа?

Взлетит ли лифт прямо на небеса вместе с моим бедным и терпеливым народом?


Другая дорога

Мой отец любил далекие пешие прогулки и путешествия.
Мы часто гуляли с ним за городом. «Давайте пойдем обратно другой дорогой!» – любил он говорить, когда мы, моя мама и мы, дети, гуляли.

И если мы шли куда-то по знакомой ровной дороге, то возвращались домой кривыми тропинками, через поля и холмы, какие-нибудь болота и чащобы. Конечно, обратный путь оказывался дальним и изнурительным.

«Отец! Ты неисправим! Ты опять повел нас другой дорогой!» – говорила моя мать, когда мы, полумертвые от усталости, брели к дому.
«Ничего!» –  говорил отец, бодро шагая вперед, помахивая палкой. И мы плелись за ним, еле поспевая, и становилось темно, и начинал накрапывать дождь, или темно-сизые тучи собирались на горизонте, и порывы ветра несли запах грозы.

Другая дорога была долгой, волнующей и непредсказуемой.
Теперь я понимаю, что он считал, что жизнь должна быть интересной и разнообразной и терпеть не мог однообразия и скуки.

Он верил в человеческий разум и светлое будущее, и всю жизнь он шел к этому, шел вперед и вперед. Ему была суждена его собственная другая дорога – так называемый социализм рухнул, и ему пришлось пережить и этот крах, и нищету, и унижения.

…Недавно я поняла, что предпочитаю возвращаться домой другой дорогой, для разнообразия. Ты идешь, и рассматриваешь новые места, и жизнь не проходит напрасно, и ты можешь ощущать ее во всей ее полноте. 
 

Копейки

Вы видите их на улице, под ногами.
Копейки! В богатых районах под ногами валяются и рубли. Но кто-нибудь их все же нет-нет да и подымет.
Копейки никто не поднимает, к ним никто не наклоняется, их никто не жалеет. Копейки никому не нужны.
Копейки давно ничего не стоят. На них ничего нельзя купить.
Их не берут в виде сдачи. Их не подают нищим.
Почему, когда я вижу под ногами эти копейки, я вспоминаю о русских стариках?

Эти растерянные, доверчивые, нищие, наивные старики, не понимающие, что всё вокруг изменилось, что всё, ради чего они жили, потеряло цену. Что им нечего ждать и не на что надеяться.

Говорят, что себестоимость копейки больше, чем ее цена, что их скоро перестанут производить.

Пройдет много лет, и копейка наших дней станет такой редкостью, что будет стоить кучу денег у коллекционеров. Таких больше не будет никогда.

Но для этого должно пройти много, много лет…
 

Дашино счастье

В то лето нас всех сначала отправили в неоплачиваемый отпуск, а потом и вовсе уволили из издательства, где я проработала много лет.
Надо было выплачивать кредит и долги, которые я набрала, затеяв строительство своего дачного домика, да и просто как-то выживать.
И вот однажды, оставив на даче свою команду, состоявшую из дедушки, дочки и собачки Даши, я заторопилась на последний автобус, чтобы сдать срочную рукопись.

Я спешила, со своим рюкзаком, подгоняемая заботой, и вслед мне несся отчаянный собачий плач.

Идти надо было больше часа: сперва по полю, а потом через лес, по бесконечной сырой тропинке, гудящей от комаров, мимо просеки с зарослями малины, и всё дальше и дальше под уклон, а потом перейти по скользким бревнышкам прозрачный ручей,  и  – вверх, к опушке, где пасся бычок, и, наконец, через заброшенную базу отдыха - к остановке на просторных полях Полёвшины. Старенький автобус ходил редко, но это была конечная и в него можно было сесть.

Я уже подходила к полянке с бычком, когда меня настиг странный звук. Ко мне летела моя Даша, изо всех собачьих сил, с высунутым языком, уши полоскались на бегу! Она умудрилась вылезти из своего ошейника и понеслась по моему следу.

Мне пришлось вернуться.

Да, я как-то сдала эту срочную рукопись, а потом несчетное количество других срочных рукописей, выплатила кредит и долги – всё это прошло и забылось.

Но помню Дашино ликованье, как она прыгала в ручей, поднимая фонтаны брызг, а потом подбегала ко мне отряхиваться, как гордо бежала впереди по тропинке…

Она нашла меня!
Она вела меня домой, где все снова будут вместе! А это и есть счастье. 


Там, где живет бабушка

Там, где живет бабушка, всегда тепло.
Там всегда лето.

Там созревают ягоды земляники, и ты их ешь с ладони, которую тебе протягивает бабушка.
Там тонкая и нежная трава, в ней красуются тугие и душистые грибы.

Там на лесной тропинке прохладная влажная земля, по ней бежишь быстро, босые ноги не успевают замерзнуть, раз – и ты уже на мелком песочке у кромки берега, и водичка такая ласковая.

Там в деревянном доме поутру тишина, только занавески чуть колышутся. Там на столе в кружке тебя ждет парное молоко.
Ты тянешь морковку за пушистый хвостик и – о чудо! она оказывается такая длинная и такая вкусная!

Ты никак не дождешься, когда полиловеют крепкие сливы, а яблоки падают тебе в руки.
Где теперь живет бабушка?
Вот там она и живет.
 

Старые ботинки

Он сказал, что вернется за ними.
Это были разбитые, старые ботинки, рабочие, видавшие виды.
В начале 90-х вещи приобрели свою прямую ценность, потому что государство больше не заботилось о людях, а деньги перестали что-либо стоить.
Этот молодой офицер потерял свою работу, а на руках у него была маленькая дочка, и он подрядился использовать свою силу на строительстве дачного домика на соседнем участке. Он жил со своей дочкой в походной палатке, а питались они чем Бог послал. Он работал на своем строительстве, а когда лето закончилось, попросил нашего деда оставить эти ботинки на хранение.
Мы долго хранили эти ботинки.
Я выбросила их только несколько лет назад.
 

Грустный мальчик

Этот грустный плотный мальчик, наш сосед, напоминал медвежонка, которого только что вылизала мама-медведица.
Он жил с мамой и бабушкой, мама работала, а бабушка вела хозяйство и хлопотала вокруг внука. Он постоянно болел, и наша детская врачиха, ворча, то и дело карабкалась к ним на пятый этаж.
У него была какая-то ужасная аллергия, ничего нельзя было есть, и он без конца простужался. И бабушка буквально над ним тряслась.
Однажды наш дед, любитель дальних прогулок, взял его с собой, и бабушка его отпустила.
Они с моей дочкой, его ровесницей, зашли куда-то далеко, на природу. Была весна, порхали бабочки.
Остались фотографии: дети, скинув курточки, сидят прямо на земле и, жмурясь от солнца и удовольствия, несказанно счастливые, поедают мороженое, которое им купил дед.
Никто не заболел после этой прогулки. А бабушка, слава Богу, ничего не узнала.
Прошло много лет, мальчик сам стал отцом двоих детей. Но, увидев нас, он весь расцветает и говорит жене: «Помнишь, я тебе рассказывал?..»


Не отпускай меня!

Ты помнишь, как тебя учили кататься на двухколесном велосипеде?
Ты кричал: «Держи меня! А-а-а-а! Не отпускай меня!»
А Большой Человек, который бежал рядом, говорил: «Я держу тебя!»
И ты даже не заметил момента, когда он тебя отпустил и ты поехал сам.
Ты не помнишь этого…
Ты помнишь только дороги, свежий ветер, легкость и силу во всем теле…
 

Старомосковские тетушки

Всегда приходили к родным с гостинцами для детей. А уж если вы заходили к ним, тут же усаживали за стол и, не спрашивая, кормили обедом. 
На дорогу обязательно вручали сверток с куском пирога и чем-нибудь вкусным.
Если кто-то попадал в больницу, непременно его навещали, с какой-нибудь баночкой домашнего варенья.
Когда в семье у кого-то из родных появлялся младенец, они дарили ему серебряную ложечку – «на зубок».
Если в семье у близких кто-нибудь из детей заболевал корью или свинкой, забирали к себе других детей, чтобы они не заразились. 
Они обретались в коммуналках, но если кому-то из родных негде было жить, он поселялся у тетушки. 
И они были умницы, хорошо образованны, и не сидели сложа руки, всё умели.
Всегда спокойные, доброжелательные, сдержанные. Звали друг друга Лёля, Тата, Нюра, Лизута, Шура и смешным детским именем Вафка.
Ушли, растворились в московском воздухе.
Но я еще могу уловить их присутствие где-нибудь у Никитских ворот, на Петровке или на Гоголевском бульваре.