Всех мужчин в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти (кроме босса) он называет «стариками», сильно хлопая при этом по плечу.
С женщинами у него складываются сложные, но недолгие отношения, уже описанные Ильфом и Петровым. «Волчица ты, тебя я презираю» - вслед за Васисуалием Лоханкиным любит взвывать он перед очередной дверью, которая навсегда захлопывается у него перед носом. А волчице просто надоедает содержать этого паразита на свою скромную зарплату.
В той фирме, где он числится на службе, толку от него немного. Зато он всегда в курсе, в каком кабинете празднуют день рождения, и первым подбегает к двери. Но не для того, чтобы сделать подарок, а с целью выпить и закусить на дармовщинку. И, конечно, он никогда не упустит случая перехватить сотню-другую (можно и десятку, в крайнем случае, пятерку), клятвенно обещая вернуть их завтра утром. Однако, как вскоре убеждается ошеломленный натиском кредитор, это утро не наступает никогда.
В общем, портрет узнаваем, и среди ваших знакомых наверняка найдется сходный тип. Так сказать, халявщик обыкновенный. Но этот человек – назовем его, допустим, Олег – отличается одной примечательной особенностью.
Он бытовой мифотворец. То есть прямо по ходу разговора творит иную реальность. В том, что срывается с его горячечных уст, отделить реальность от вымысла не взялся бы никто, включая самого героя. Притом это не пошлое вранье, а вдохновенный полет творческой мысли, где-то на высоте искусства. Если бы мой приятель подался в писатели или, на худой конец, журналисты, редакторы гонялись бы за ним с договорами, где стоило только расписаться против внушительной суммы. Однако Олег предпочитает быть мастером устного жанра. И небезуспешно применяет свой дар, когда надо убедить окружающих сделать нечто, на что они никогда не решились бы, находясь в здравом уме. Например, дать ему в долг крупную сумму.
Но не торопитесь обрушивать его с неба на землю, поймав на вопиющих алогизмах и несоответствиях. В ответ на ваши мелочные придирки и педантичные уточнения он посмотрит туманным взглядом и поделится очередным мемуаром из личной жизни.
Если суммировать все, что происходило с Олегом (по его собственным словам, разумеется), окажется, что он штурмовал Зимний и осваивал целину, летал в космос и трудился на дипломатическом поприще, заседал в обкоме партии и выходил на площадь с диссидентами. Притом все это совершалось практически одновременно, с небольшим, разве что, интервалом.
В Кишинев он приехал из Сибири. В Сибирь попал младенцем вместе с депортированными родителями. Как ни странно, это достоверный и задокументированный факт биографии моего героя. Но, наверно, единственный. За остальное поручиться не могу. Свидетелей нет, а на слово этому человеку верить, сами понимаете, нельзя.
Согласно одной из легенд, где-то в промежутке между дебютом Олега в Большом театре и его активным участием в забастовках кемеровских шахтеров случилось ему зазимовать на таежной заимке. Рядом протекала незамерзающая речушка, где обитало семейство бобров. Зверьки привыкли к соседству человека и перестали его бояться. А он, когда невмоготу было выносить одиночество, приходил к берегу и постукивал по поваленному дереву, кроной уходившему в воду. Бобры, заслышав стук, тут же высовывали любопытные мордочки и...
Тут я не выдерживаю и вставляю в многократно слышанную историю свои пять копеек:
- ... и спрашивали: «Кто там? Это ты, Олег?».
Рассказчик на мгновение прерывается, смотрит на меня из прекрасного далека и, не смутившись, подтверждает:
- Ага, они меня сразу узнавали. Я же подкармливал их. А они твари благодарные. Все равно что собаки, честное слово...
Тут снова влезаю я:
... и даже хвостами виляли.
Олег на неуместные комментарии не обижается, он покровительственно хлопает меня по плечу:
- Старик, чувство юмора у тебя есть, но настоящей жизни ты точно не нюхал. Вот у нас в Сибири...
Дальше, как вы догадываетесь, следует очередная байка. Еще и еще одна. На этот раз из серии московских. По авторской версии, Олег если не дружил, то по меньшей мере тесно знался со всеми мало-мальски известными личностями. Высоцкий для него был просто Володя, Евтушенко просто Женька, и только Александр Исаевич оставался Александром Исаичем. Фамилия не называлась, слушатели и без того должны были понимать, что речь идет о Солженицыне.
Особые отношения сложились у моего героя с его именитыми тезками: Ефремовым, Табаковым, Янковским и Далем (в нынешние времена он не преминул бы добавить к ним и Меньшикова). Невероятные похождения по Москве и ее окрестностям завершаются пассажем:
- Про нас так и говорили - вон четыре Олега сидят (идут, поют, летят).
- Пять, - привычно поправляю я.
И снова прерываю полет фантазии. Мифотворец смотрит на меня непонимающим взглядом внезапно разбуженного человека.
- Пять, - повторяю я. - С тобой вас должно быть пятеро. Или они пьянствовали (постились, судились, рядились) без тебя?
- Старик, - сокрушенно качает он головой, - столичной жизни ты не нюхал. Вот у нас в Москве...
Зайдет речь о Европе, и тут выясняется, что мой приятель летал в Рим (Монте-Карло). Без всяких виз и загранпаспортов. Вместе с делегацией изобретателей и новаторов производства. Провожал их в аэропорту, случайно оказался на борту самолета (не хотели отпускать новаторы) да и заснул в пассажирском кресле, разморившись. Проснулся в Италии (на Барбадосе). Ничего страна. Но Байкала у них нет. «Вот у нас на Байкале...»
На байкальском берегу шел проливной дождь, гремел гром, сверкала молния. Поэтому Олегу и Александру Вампилову, чтобы не прерывать размышлений о смысле жизни, пришлось забраться под перевернутую рыбацкую лодку.
- Погоди, - сопоставляя даты жизни драматурга, говорю я, - но Вампилов к тому времени уже утонул.
Мой собеседник сокрушенно кивает:
- Тогда все и случилось. Вылез из-под лодки и пошел купаться. Говорил я ему, гроза, мол, лучше в воду не лезь. Не послушал меня Сашка, царство ему небесное...
Потом Олег куда-то пропал, как случалось и раньше. Наверно, улетел в Бразилию на чемпионат мира по футболу (в каком году это было?). Вместе со сборной.
Признаться, мне не хватало его захватывающих рассказов о настоящей, непридуманной жизни.
Спустя лет пять мы встречаемся на улице. Олег почти не изменился, только выглядит чуть более потертым и усталым.
- Правда, красавец? – любовно поглаживает он по блестящей дверце навороченного джипа-чероки.
- Твой?
- Нет, - признается Олег. И мне становится страшно, что этого неутомимого сивку укатали горки. Но только на секунду, потому что он добавляет: - У меня два месяца назад был такой же.
- Угнали? – забегая вперед сюжета, спрашиваю я.
Он сокрушенно качает головой:
- Пришлось продать. Когда все пошло прахом, весь налаженный бизнес. А ворочал, старик, без преувеличения скажу, миллионами!
На следующий день, заскочив в мою контору, он уговорил секретаршу набрать и распечатать какие-то необходимые ему бумаги. И, по своему обыкновению, ни денег за работу не заплатил, ни даже шоколадкой не угостил. Девушка мне пожаловалась, я при случае его пристыдил. Олег без особого вдохновения сымпровизировал какую-то очередную историю. Из Лондона, дескать, не то из Нью-Йорка со дня на день ожидает перевод крупной суммы в евро. Деньги причитаются ему за мировой прорыв в области информационных технологий. Перевод, видимо, все еще идет, потому что с тех пор вчерашний миллионер к нам ни ногой.
Где он теперь? Где-то на земном шаре. В Италии или Сибири, Москве или Париже. Представляю, что он рассказывает аборигенам Австралии или Лапландии о своем здешнем житье!
Иду вчера по улице. И вдруг в отдалении слышу знакомый голос, повествующий примерно следующее:
- ...Тут поляки нас окружили. Я и говорю: так и так, Иван Осипыч, не отвертеться. Придется идти проводниками. А впереди топи болотные, гибель верная. Делать нечего, не выдавать же им царя-батюшку, молодого Михайлу свет Федоровича. Перекрестились мы и пошли...
Я даже обрадовался - жив курилка! А долго не появлялся по вполне уважительной причине. Пока с Сусаниным по болотам бродил, пока из дебрей выбирался, не один век миновал. И все бобры на обратном пути вылезали из хаток и за подвиг его отдавали Олегу честь.