Когда была контрольная по математике, обычно я быстро решала свой вариант, потом остальные три и рассылала по рядам, чтобы двоечники могли спасти свою жизнь. Будь это сейчас, я бы могла сделать это неплохим гешефтом, но тогда было принято помогать одноклассникам бесплатно. Впрочем, люди всегда благодарны, поэтому свой навар я с этого имела. Главный классный бандит, Мишка, у которого никогда в портфеле не было ни одного учебника, зато были машинки или солдатики, а так же обязательная рогатка и мешок алюминиевых пулек, издал приказ, чтобы меня никто не смел трогать. И с тех пор пульки рвали колготки кого угодно, только не мои.
Но речь не об этом.
Речь совсем о другом.
Это был шестой класс. Накануне полугодовой контрольной ко мне подошла Галька. Галька была двоечницей и неряхой. С ней никто не водился. Глаза у нее были опухшие все время, потому что ее бил отец-пьяница, а матери так и вообще до нее не было дела. У Гальки было еще два младших брата-погодки. А на хлебозаводе, где работали родители, зарплаты были маленькие. Как известно, когда выхода нет, есть простой выход – напиться. Вот Галькины родители и практиковали его.
Как-то раз Галька подошла ко мне и, робко глядя в пол, попросила:
- А ты можешь помочь мне по математике? Я ниче не соображаю, а отец сказал мне, что убьет, если я хотя бы трояк не получу за контру.
- И что? – неуверенно спросила я, пытаясь понять, что от меня требуется.
- Ну. Может, я к тебе приду или ты ко мне? Позаниматься? А я за тебя по классу подежурю за это.
- Да? – дежурство по классу меня никогда не радовало. Носить тяжелое ведро с водой, потом мыть пол и возвращаться домой, когда уже все разошлись – учились мы во вторую смену – было дело стремное на нашем поселке, где поножовщина и стрельба по пьяни было обычным делом. К тому же район, который официально назывался по имени магазина «Маяк», народ сократил до более точного «Маньяк».
Но не дежурство решало. Нет. Я уже привыкла самостоятельно спасать свою жизнь. На нашей окраине дети быстро понимали, что к чему, это вам не приличные девочки из центра, где слово «дурак» самое страшное ругательство. Дело было не в этом.
Я посмотрела на Гальку. На синяк у нее под глазом, начавший желтеть, на ее мятое платье, на нос, забитый соплями.
И мне стало ее жалко.
Счастье, оно распределено в мире несправедливо. Одним достается его больше, другим меньше, и не я в этом виновата, но раз Бог послал ко мне Гальку, значит, такова моя судьба – спасти ее. Ведь она не подошла ни к Бурчихе – Надьке Бурченко, ни к Адамше – Катьке Адамской, которые учились вполне прилично и могли бы помочь Гальке не хуже меня.
А может быть, Галька и подходила к ним, но была послана. Дружба в классе у нас распределялась не по уму, а по деньгам. Поэтому я ни с кем не дружила, а дружила с книгами, в которых было написано, что помогать сирым и убогим благородно и правильно.
Я согласилась, но привести Гальку к себе домой – это было чересчур. Мама не пережила бы этого, да и мне не хотелось чумазую Гальку даже в виде благотворительности пускать в свой дом, где у меня было все хрупко и ненадежно.
Короче. В ближайшее воскресенье, в которое родители Галькины были на работе, я сказала маме, что меня послали от школы на конкурс чтецов. Меня часто отправляли на какие-нибудь конкурсы, поэтому мама не удивилась. Она даже помогла мне красиво одеться. И уговорила надеть новое пальто.
- Ма. Может, не надо? Я же не в пальто буду читать?
- Еще чего? Надевай. Там в раздевалке будут на тебя смотреть.
- Ну, хорошо.
В новом пальто благополучно направилась к автобусной остановке возле школы, где мы и встретились с Галькой.
- Привет! – сказала Галька и с восхищением посмотрела на мое пальто. – Красивое какое!
- Да. Мама заставила надеть.
Галька жила в Андреевском поселке, застроенном одноэтажными домиками разнообразного достоинства. Нельзя сказать, чтобы там жили только зэки и бомжи. Отнюдь. Среди пестрых крыш высились местами вполне даже приличные двухэтажные особнячки, ездили и машины – «запорыги» и «жигулята» - и вполне приличные летчики вывозили на них за город свои семейства, одетые по последнему писку моды.
Но Галькин дом был конченой халупой, двухэтажным покосившимся бараком, из которого все более-менее адекватные люди уехали. Стало страшновато, когда на лестнице навстречу нам попался страшный одноглазый зэчара в синих татухах.
Когда за ним хлопнула уличная дверь, Галька сказала:
- Это Егор Петрович. Он десять лет сидел. Убил жену и любовника.
- Ты не боишься его?
- Не-а. Он трезвый не страшный. А пьет дома. Не выходит.
Не стану описывать то гнетущее чувство, которое охватило меня, когда Галька впустила меня в квартиру, пахнущую мочой и окурками.
- Я переоденусь, - сказала она. – Мамка ругается, когда я в форме дома.
Через минуту Галька появилась из спальни в штанах с начесом и застиранной футболке.
- Хочешь чаю? У меня пирожное есть, - сказала она.
Я не имела четкого ответа и пожала плечами.
Галька метнулась на кухню и принесла два плохо вымытых, залапанных стакана и кусок торта на грязной тарелке.
- Не. Извини. Че-то не хочу. Я не люблю сладкое.
Хлеб я не ела потом месяца два.
В общем, я решила, что должна спасти Гальку, насколько мне это удастся. А спасение было одно – знание. Потому что знание – сила. И когда у тебя голова варит – это тоже сила.
- А где сестры твои? – спросила я, оглядывая раскиданные по полу дешевые игрушки.
- У бабули, - сказала Галька, уминая кусок торта. - Она в Логу живет. Я утром отвела их. Хочешь? Я тебе с собой тортик дам? Мамка приносит все время. Тортиков завались.
- Потом обсудим это, - сказала я и открыла учебник. – Давай. Доедай и будем учиться.
- Ага, - кивнула Галька и тороплива начала заглатывать куски.
Казалось, что ее тощая шея бугрилась от них. Как вот так? Питаться одними тортиками и быть такой тощей, как в анекдоте про дистрофиков. Знаете такой? Детский совсем. Глупый. Дистрофики играли в прятки и одного никак не могут найти, стали звать, а он и отвечает: «Да я тут! За шваброй спрятался!» Почему-то в детском саду это было очень смешно. А теперь глупо.
Вот. Галька была такая, как этот дистрофик.
Когда мы, наконец, начали заниматься, мне стало не так паршиво. Книга и цифры вернули меня в мой мир, где я была крута.
- Ну. Давай. Что тебе непонятно? Говори, - дала я команду, когда Галька вытерла руки о домашние штаны с начесом. Штаны были достойны звания половой тряпки.
Вдруг за стеной послышалась жуткая ругань. Такая, как бывает на поселке. Жуткая, чернушная, как струпья гнилых ран.
- Что это? – испуганно спросила я Гальку.
- Сосед. Гости, наверное, пришли.
- Что? Все время так?
- Ну да. Выходные же.
- А-а-а, - протянула я, не найдя, что сказать.
Под пьяный хохот, ругань и вопли, раздававшиеся за стенкой, я пыталась вложить в Галькин мозг, что если делишь два икс на два, то получается икс, а не два. Я рисовала картинки, раскладывала предметы, придумывала какие-то схемы и задачи, наводящие на то, что икс – это такое же число, как три или четыре, и если восемь, умноженное на три, делишь на три, то получаешь восемь, и что, то же самое происходит, если восемь умножено не на три, а на икс.
Ругань становилась все сильнее.
Вдруг на кухне у Гальки послышались шаги и кто-то начал греметь посудой.
- Кто-то пришел? – спросила я Гальку.
Она посмотрела на меня странно и покачала головой.
- Нет. Это барабашка, - сказала она. – Не обращай внимания.
Мы снова взялись за иксы и игреки. На этот раз я решила применить солдатиков, разбросанных по полу, разбив их на группы по три, я завернула их в четыре бумажки. Получилось четырежды три двенадцать.
- Смотри! – говорила я Гальке. – Вот Солдатики в каждой бумажке – это три, а бумажки – это икс. Их четыре, но мы просто типа не знаем, сколько их…
В этот момент меня внезапно обдало холодком, словно кто-то смотрел на меня. И я увидела в дверном проеме жуткого мужчину – его глаза были, как ножи, они светились чернотой, если чернота может светиться.
Он постоял и, развернувшись, ушел на кухню.
Я посмотрела на Гальку.
- Кто это?
- Это он, барабашка, - вполне обыденно произнесла Галька. – Тут до нас воры жили. И одного зарезали. Вот он и бродит иногда. Призрак вора.
- И что? И родители знают?
- Ага. Знают. Но он же ненастоящий. Он призрак.
- Но он же ходит. А как он предметы двигает?
- Не знаю, - сказала Галька механически, и глаза ее остекленели.
- А ночью?
- И ночью, - сказала Галька со смирением неизбежности. – Отец по пьяни иногда пытается его аннулировать, но он же призрак. Только смеется.
- Чего-чего? Аннулировать? – меня развеселило это слово стилистически неуместное в Галькиной речи.
- Ага. Папка так говорит: «Сейчас я тебе аннулирую!»
Я тревожно посмотрела на темнеющее окно.
- Ладно. Давай займемся иксами. А то мне уже домой пора.
Нас ждали солдатики и бумажки. Я уже могла бы прочесть лекцию о методике обучения делению и умножению в средней школе, но Галька так и не смогла осилить. Я прямо чувствовала, как скрипят ее слабенькие перегревшиеся мозги, и поняла, что мне придется отступить перед этой цитаделью неразвитости. К тому же меня уже тошнило. От всего: от запаха, от сочувствия, от бессилия, от криков за стеной, от скрипа половиц под ногами жуткого барабашки.
Его глаза не выходили у меня из ума. Было неприятно от этого, будто реальность и бред начали перепутываться.
- Все, - сказала я, исчерпав силы. - Мне надо бежать! Меня мама прибьет! Я сказала, что приду в шесть, а уже восемь!
Галька смотрела на меня осоловелыми глазами, ее рот был полуоткрыт, как будто она в обмороке.
- Ага, - вяло промямлила она и спрятала голову в ладони.
Голоса за стенкой становились громче. Я подумала, что на месте Гальки тоже была бы двоечницей. Какие уроки в таком аду?
- Э-э! Галька, - сказала я нерешительно. – Идем. Покараулишь меня от барабашки, пока я одеваюсь. Я боюсь его.
- Ага.
Галька вяло проследовала со мной в коридор. Там она встала, прислонившись к косяку, и ее грудь – и без того впалая - стала еще уже. Казалось, Галька хочет исчезнуть из мира. И я подумала, что если чувствуешь себя так, то оценки уже не самое главное. Вот если бы дать Гальке пожить по-человечески, тогда… Я не додумала эту мысль.
- А где призрак, когда его не видно? – спросила я у Гальки.
- Уходит, - сказала Галька и шмыгнула носом. – Гуляет по поселку. Вселяется в кого-то и гуляет. Говорят, что если поножовщина, то это Вор вселился.
- Да ладно, - усмехнулась я. – Бред. Что же он в тебя не вселился ни разу?
- Не знаю. Я же не пью водку. А в папку моего вселяется иногда. - Галька потрогала синяк.
И вот теперь мне стало страшно по-настоящему.
- Ну ладно. Давай, - сказала я, чувствуя стыд.
Я оставляла слабую, тощую Гальку наедине с ужасом. Ну а что я могла в этом изменить? Да. Я позорно бежала, трясясь за свою шкуру. Но, если вдуматься, Галька мне – никто. Просто одноклассница. Дочка каких-то алкашей.
Так я пыталась думать, гоня от себя неловкость. Но неловкость не уходила. Если ты связался с кем-то, то он стал частью тебя, а ты частью его. И вот это и пугало меня – то, что Галька станет моей частью. И хотелось сбежать поскорее.
- Пока, - сказала Галька, обреченно глядя сквозь меня.
- Слушай, - сказала я, переступив порог. – Давай как-нить в школе останемся, а? В классе. Или в кафе? Где-то, где нет барабашки твоего.
Галька покачала головой.
- Он всюду есть. Если он к тебе привязался, то уже никак его не отвадить.
- Перестань! – бодрясь, воскликнула я.
- Пока. Спасибо. Просто я дура. Ну и что? На хлебозаводе и дурой можно работать. Не расстраивайся, - сказала Галька сухо и закрыла дверь.
Я спустилась по лестнице и распахнула дверь.
Мороз дохнул мне в лицо.
Я припустила бегом, скорее прочь из жуткого дома.
Брехали собаки. Снег начал скрипеть под ногами, хотя еще утром был мягким м пушистым. Был ноябрь, и среди белизны темнели черные проплешины. По улице шли несколько прохожих: две женщины и мужчина. Женщины шли вместе и молотили воздух очередями слов, мужик шел молча, ссутулившись. Они все были не страшные, нормальные люди.
Бред начал отступать. Конечно, нет никакого призрака. Это была обычная галлюцинация. Просто галлюцинация. Это маленькая я верила в призраков, но потом, после одного случая – расскажу потом – перестала верить. Призраков не бывает, просто перегруженный мозг начинает путать, где воображение, а где реальность.
Вот и все.
И, в конце концов, какое мне дело до Гальки?
Машины, фонари, дома, две женщины и мужчина - все было обычно и реально. Все казалось незыблемым и вечным. Какие, к чертям, призраки воров? Да еще вселяющиеся в прохожих? Бред.
Так я дошла до остановки. На остановке все трое сели в троллейбус. Женщины вошли первыми, а мужчина догнал их бегом. Двери захлопнулись, и я осталась одна перед выбором – идти через парк – короткой дорогой или пойти под фонарями по улице в обход.
Если бы не мороз, я бы пошла кругом, но было настолько холодно, что ломило жилы. Холодно было до слез. И я решила рискнуть. Парк выглядел пустым, и я резонно подумала, что в мороз никто не будет меня там караулить.
И еще одно. Во мне поднялся бунт. Было противно, что я так испугалась несуществующего призрака, что хотелось доказать, что все это несерьезно.
Это была важная причина.
Я двинулась через парк. Сизые от холода березы стеклянно поскрипывали. Становилось все холоднее, но если кто жил на севере, тот знает, что бежать бесполезно – только воздуха холодного нахватаешься и разобьешь окаменевшие жилы на ногах. Надо идти. Идти быстро и дышать осторожно.
И не думать. Ни о чем.
Пропасть из времени и просто идти, как робот.
Так я и сделала, спрятав руки в карманы, быстро зашевелила ногами. Темнота сгущалась, и в середине она выплюнула из своего темного нутра тощего мужика в ватнике на голое тело. Он внезапно выступил из-за сизой от мороза березы, и я сразу узнала эти глаза - острые, как ножики глаза призрака с Галькиной кухни.
У него было совсем другое лицо, но глаза. Глаза выдавали его. Это был призрак, и никто другой.
- Идем со мной, - прохрипел он и схватил меня за руку.
- Нет! Пустите! – взвизгнула я и рванула руку назад.
Мужик тут же ловко заткнул рот мне второй рукой и поволок по сухому колючему снегу. Я пыталась орать и цепляться руками за корни. Но только она мысль сверлила мой мозг – пальто! Новое пальто!
- Заткнись! - прохрипел он страшным голосом и ударил меня по голове.
Но в ответ я вцепилась зубами в край его жесткой ладони.
Он опять ударил меня, но я уже озверела. Одна мысль жгла мой мозг: «Мама! Ну, на фига ты заставила меня надеть новое пальто?»
Я не люблю, когда прекрасные намерения превращают в дерьмо. Иногда я думаю, что лучше умереть, чем пережить такое. Например, лучше пусть человек, которого ты любишь, как-то красиво погибнет, чем ты узнаешь, что он поступил, как подонок. Я знаю, что это неправильно, потому мало кого люблю. Или человек выращивал цветы, улыбался им, хотел подарить кому-то на день рождения, а их взяли и затоптали. Я бы за такое – не знаю что. До белого каления меня такое доводит. До слез, до сжатых кулаков. До истошного визга. И в таком состоянии я становлюсь куском раскаленного железа.
Несмотря на то, что призрак вселившийся в мужика сделал его монстром силы, у него не вышло управиться со мной быстро. Я ловко обманывала его, то становясь натянутой, как лук, то превращаясь в текучий кисель.
Холодная спокойная ярость кипела в моих жилах. Мне уже не было ни холодно ни больно. Это как со щенком. Когда думаешь не о себе, не страшно. Вот и пальто стало для меня таким щенком. Про щенка потом расскажу.
Внезапно издалека донесся мужской крик:
- Дик! Ко мне! Сюда!
И вскоре я увидела крупную серую овчарку. Собака весело лаяла залаяла и схватила зубами мужика за штанину.
Я вывернулась и побежала. Не знаю, чем там закончилось.
За спиной еще долго слышался лай и крик хозяина:
- Дик! Ко мне!
- Спасибо тебе, Дик! – пробормотала я на бегу.
Оказавшись в безопасности, я скинула пальто и осмотрела его. Слава богу, он было цело, только местами запачкано, но это было нестрашно. По дороге я завернула в кафе, оттерла пятна в туалете и умылась.
Когда я пришла домой, все смотрели кино , поэтому никто не обратил внимания, как я разделась и скользнула в душ. Казалось, что липкие клочья ночи, прилипшие ко мне в парке, не смоет даже вода.
Осторожно закрыв воду, я прислушалась – не хотелось никого встретить на выходе. Вроде было тихо, и я высунулась в коридор. Случилось то, чего я не хотела – мама несла в холодильник кастрюлю с кухни.
- Ну? И где ты была? – спросила она меня строго. – Ты знаешь, сколько времени?
- Да. Знаю. Было очень холодно, и мы зашли потом к Верке чаю попить, - сказала я, чтобы сберечь мамины нервы. Я не хотела делиться с ней этой скверной из жалости. Я потом расскажу почему. В другом рассказе.
Чувство скверны не покидало меня. Умом я понимала, что не виновата ни в чем, но это не помогало. И мне не хотелось ни с кем делить это. Зачем делиться скверной? Вот Галька поделилась со мной скверной. И что? Ей лучше не стало же.
- Могла бы позвонить. Трудно набрать номер? – продолжала отчитывать меня мама.
- Ма… Я думала, мы быстро, - сказала я и опять вспомнила Гальку. – Ну, прости. Я больше не буду.
Мама чуть-чуть растаяла. Я понимаю, ей обидно, что я ничего не рассказываю. Но так уж. Нечего рассказать особо. Хорошее рассказываю, но оно не так часто.
- Как ты прочитала стихи?
- Нормально, - буркнула я и улизнула в комнату, где сразу нырнула в кровать.
Мне так хотелось, чтобы мама не пошла за мной, но она пошла. Она присела рядом на кровать. - Ну, расскажи, как все прошло? – она тронула меня за плечо, и я нервно дернулась, с трудом удержавшись, чтобы не заорать. Прикосновение пронзило меня током. Жидкость ярости во мне все еще кипела, и любое прикосновение грозило нарушить зыбкое равновесие.
- Что ты дергаешься? Нельзя ничего спросить! Вот вы с отцом! Оба молчуны и злюки!
- Ма. Я устала, - сказала я, и это была правда. – Давай завтра.
- Хотя бы скажи мне, что ты читала на конкурсе? Какой стих? Мне же интересно! Ты же моя дочь. Я волнуюсь за тебя. Переживаю. Для чего я тебя родила? Чтобы ты подругой мне была, а тебе плевать на меня!
Когда мама начинала так говорить, мне становилось до слез обидно. Я же из любви к ней не хотела ничего рассказывать. Ну, зачем так вот? Вот вы, взрослые! Ничего вы не понимаете! Забыли, как в детстве жили?
- Хорошо. - Я попыталась сосредоточиться, но вместо стиха в голове крутилась какая-то хрень: то хриплый смех маньяка, то ошалелое лицо Гальки, то собака, то пальто, заляпанное руками призрака. Язык не поворачивался произнести ни слова.
Обычно я читала перед любым зрителем вдохновенно, с удовольствием, но для того, чтобы читать, нужно видеть картинку, а у меня в голове была пустота. Тупая и ноющая как синяк, пустота.
- Ма, - сказала я честно. – Слова забыла. Не могу вспомнить.
- Ладно. А что ты сразу спать? Ничего не поела?
- У Верки котлеты были, - соврала я и добавила. – Че-то я устала. Ма. Можно я спать буду? Я завтра все тебе расскажу. Правда!
Сон был мои местом спасения всегда. Считалось, что сон – это святое, поэтому я скрывалась в нем, когда мне надо было скрыться от ненужных обсуждений моей жизни.
- Ну ладно. Спи. Артистка, - сказала мама и, погладив меня по голове, вышла из комнаты.
Я так надеялась, что провалюсь в яму сна, и утром встану, как новенькая. Но вышло все иначе. Темнота в комнате начала шевелиться и звучать чужим дыханием, как в американских фильмах ужасов. Мне казалось, что маньяк может как-то возникнуть прямо в комнате. Даже надежное средство – спрятаться од одеялом – не спасло меня от этого липкого страха. Казалось, что темнота щупает меня невидимыми пальцами.
Я встала и включила настольную лампу. Терпеть не могу спать со светом, но на этот раз свет был спасением.
Утром я проснулась с тяжелой головой и чуть не опоздала в школу.
Второпях я забыла тетрадку с домашней работой по русскому и хватилась ее только на уроке. В результате я не смогла сдать домашнюю работу на проверку, за что была отчитана Гамадриловной - так мы звали нашу классную мегеру Ираиду Гавриловну, крепкую огромную тетку, которая вбивала в наши головы правила русского языка и общепринятой морали.
Галька, увидев меня, опустила глаза. Глаза у нее были опять красные.
На математике ее вызвали, она потопталась у доски, получила двойку, и поплелась на свое место.
Потом она плакала, стоя у окна на перемене, вжавшись в свою худую грудь, пытаясь спрятаться внутри себя. Я старалась не смотреть на Гальку, на свое поражение, на свое бессилие.
Но все-таки я подошла к ней, чтобы проверить одну вещь.
- Тебя отец бил опять? – спросила я.
Галька молча кивнула.
- Блин. А в милицию?
Галька косо глянула на меня и поплелась на лестницу.
Я и сама понимала – какая милиция? Глупость.
День был паршивый. Но на этом его паршивость не закончилась.
Выйдя из школы с толпой школьников, я сразу увидела мужика в ватнике. Он узнал меня и поплелся за мной следом. Его взгляд царапал мою спину через пальто. Боже. Как я ненавидела это новое пальто. Я словно надевала на себя снова и снова эту дурацкую историю. Но я понимала. Сколько денег мама потратила на него, поэтому и речи не могло быть о том, чтобы его не носить.
Я плелась, оглядываясь время от времени, и все время натыкалась на колючий взгляд. Боясь, что он узнав, где мой дом, подкараулит меня и убьет, я заскочила в магазин и там нала петлять между покупателей, пока скинула его с хвоста.
Ночью он приснился мне. Снился его хриплый смех, казалось, что в темноте комнаты кто-то ходит, я оставляла включенной настольную лампу.
Так происходило несколько дней.
Я постоянно натыкалась на него и убегала, а ночью спала со светом. Постепенно его присутствие начало ощущаться повсюду, как только я оставалась одна. В школьном туалете, в коридоре, в подъезде.
Дошло до того, что я пришла в школу в неглаженом платье.
Вечером мама принесла мне сухое школьное платье и повесила на стул. Я сидела за столом и писала сочинение. Это была ужасная писанина. Обычно я пишу сочинения, не задумываясь ни на секунду, будто мне кто-то диктует. Но в этот раз в глазах у меня мутилось, подступала тошнота, буквы прыгали и превращались в другие буквы. Я зачеркивала их, вырывала страницы, пока, наконец, рука не вывела фразу «Не отвертишься!»
Я поняла, что это написал мне он, призрак вора.
После этого с писанием стало проще, и хотя настроения и радости не было, я осилила дару страниц, хотя надо было четыре, и легла спать. Первую ночь я спала более менее спокойно, но утром я проспала и платье гладить было уже некогда.
В общем, я надела то, что было и побежала.
Это был ад. Все наши отличницы смотрели на меня с презрением.
- Вы сегодня с Галькой прям как сестры, - съехидничала Бурченко, и все они заржали. И я подумала, что я – отстой. Что на меня переходит проклятие Гальки, что-то надо делать с этим. И Гальку мне уже стало не так жалко. Что я? Нанялась спасать всех?
В общем, злая и растерянная, я сидела на литре и пыталась читать книжку под партой вместо того, чтобы слушать Гамадриловну. Обычно я краем уха улавливала ее дискурс, что не мешало мне поглощать истинные произведения литературы, взятые в библиотеке. Но в этот день, я не могла даже и буквы в книге разобрать. У них началась пляска святого Витта. И вдруг они сложились опять в ту же фразу «Не отвертишься!»
Я отшвырнула книгу и вскрикнула.
Книга была запрещенная, там было про секс. Гамадриловна медленно, громко стуча каблуками, подошла к моей парте и нависла надо мной.
- Поднять! – скомандовала она коротко.
Я повиновалась.
Она взяла книгу из моих рук и, посмотрев на название, хмыкнула:
- Дневник!
Я протянула дневник, она написала в нем размашисто: «Ваша дочь читает книги не по возрасту во время урока! Вы знаете, куда она катиться? На какую дорожку? Жду вас в классе после уроков».
На перемене я выдрала лист, не собираясь, разумеется, ничего никому сообщать, рассчитывая, что инцидент забудется, но Гамадриловна ничего не забыла.
В моем сочинении на следующий день было красно, и стояла справедливая оценка «три-дробь-два». Я почувствовала, как в глазах защипало, и две крупные слезы упали на страницу.
Но это еще не все. Кто придумал эту пытку сидеть вдвоем за партой и не общаться? Если вы сажаете за одну парту двух школьником, не рассчитывайте. Что они будут слушать учителя. И почему бы вам не сделать личные парты – каждому свою?
Мой сосед по парте Пашка вдруг схватил ручку и со всей силы воткнул мне ее в плечо, было так больно, что я вскочила, схватившись за руку и с грохотом двинула парту. Взглянув на Пашку, я увидела его глаза вспыхнувшие глазами призрака вора, как у мужчины в парке.
- Ты что? – заорала я. – Ты что?
Гамадриловна, писавшая в это время на доске какое-то задание, резко обернулась.
- Это не я! – закричала я. – Это он!
- А что я? – Пашка смотрел на меня и на Гамадриловну с искренним непониманием.
- От ткнул меня ручкой!
- Я? Тебя? – Пашкины глаза стали совсем круглыми. Весь класс смотрел на него, на меня, на Гамадриловну, ожидая веселухи.
Замерла напряженная тишина, в которой вдруг раздался грохот парты, и Галька, поднявшись на своих тощих ножках, одетых в смятых гармошкой дырявых колготах, произнесла тихо, но уверенно:
- Я видела. Он ткнул Сашку ручкой.
Весь класс покатился покатом.
- Поздравляю! У тебя прекрасная подруга, - ехидно прошептала мне Бурченко. И отличницы прыснули. Если честно, то меня это не очень волновало. Меня волновали только родители. По ходу, Гамадриловна собиралась залезть в ботинках в мою личную жизнь.
Класс покатывался, отпускал шуточки. Гамадриловна стучала указкой по столу и кричала:
- Заткнулись быстро, идиоты!
- Блин! Ничего я не делал! – продолжал твердить Пашка.
- Я видела, - опять сказала Галька.
Кто-то ее толкнул и сказал что-то обидное.
Внезапно наш бандит Мишка отложил солдатиков и буркнул:
- Че ржете?
Все замолчали. Троечник и оболтус Мишка держал класс в повиновении получше Гамадриловны.
Гамадриловна пошла вместе со мной ко мне же домой.
Не знаю, что случается с людьми, наверное это проделки призрака вора, но это был самый жуткий день в моей жизни. Гамадриловна смешала меня с несуществующим дерьмом. И родители! Родители! Мои! Родные! Они поверили не мне, а Гамадриловне.
И едва за Гамадриловной закрылась дверь, они вдвоем принялись раскатывать меня, превращать меня в пыль, отвергать все мои попытки объяснить, как все на самом деле.
Мой крик «Послушаете меня!» тонул в потоках их отчаяния. Они кричали на меня, и я чувствовала, как им горько от того, что я не могу быть их мечтой – девочкой в кружевах и без проблем по поведению.
Я ушла плакать.
Ночью мне приснился сон. Он был ясный-ясный, как будто и не сон вовсе.
В дверь будто позвонили, и будто я встала и открыла ее. На пороге стоял мужик в ватнике. Он оскалил гнилые зубы и протянул ко мне руки, чтобы обнять. Я закричала и с силой толкнула его с лестницы. Он покатился кубарем и замер в неловкой позе. Я осторожно спустилась на площадку и поняла, что он мертв.
Почему-то мне не было страшно.
В подъезде было тихо.
Я спокойно поднялась в квартиру и легла в кровать. В этот момент я проснулась. Только сейчас я испугалась. Но все-таки было интересно – сон это был или нет? Я повторила только что приснившееся действие: поднялась, подошла к дверям и, предварительно глянув в глазок, открыла ее.
Конечно, никого на площадке не было.
Утром я проснулась с кристально-чистой ясностью. Ноябрь закончился. Ночью все завалило снегом. Белый молчаливый мир ждал меня за окном.
В тот день случилось чудо – Галька пришла причесанная и в глаженом платье. Увидев меня, она подошла ко мне и сказала:
- Привет. Спасибо тебе. Я буду за тебя дежурить до конца года.
- Почему это?
- Я все поняла! Пять икс разделить на икс будет пять! Правильно?
- Да, - сказала я, изумляясь. - Как? Как тебе удалось?
- Мне сегодня приснился сон! – сказала Галька. – Как будто меня пытают фашисты, и если я не скажу, сколько будет пять икс разделить на икс, то расстреляют весь класс!
- И что?
- Ну, я вспомнила, как ты мне объясняла. И вдруг мне все понятно стало.
- Ну, круто, - сказала я. – А как этот? Призрак вора? Как поживает?
- Он пропал, - сказала Галька. – Ночью было тихо. Никто не ходил по дому.
Галька впервые в жизни получила четверку.
Наступила тихая задумчивая зима. Призрак вора больше не появлялся. За Андреевский поселок взялись власти - начали благоустраивать его и расселять бараки. И Галькиным родителям дали квартиру на Мысу. Так Галька надолго пропала из моей жизни.
Через много лет я встретила Гальку уже взрослую вполне себе нормальной женщиной с двумя детьми. Я не сразу узнала ее, это она увидела меня издали и пробралась через толпу.
- Привет, Сашка! – сказала она и, глядя в мои непонимающие глаза, напомнила. – Я – Галя. Помнишь? Маяк? Андреевский поселок? Хлебозавод?
- А-а-а. Да. Точно. И как ты? – Я вспомнила историю как бредовый сон. Будто это все и было не со мной.
- Все супер, - сказала Галька. – Это благодаря тебе. Как только призрак вора пропал, так все на лад пошло.
- Призрак вора? – нахмурилась я. – А разве он был?
- Был, - уверено сказала Галька. – Я видела, он же за тобой увязался. Ты прости меня. Дело было не в двойках. Просто я подумала, что ты справишься с призраком.
- С чего ты так решила?
- Не знаю. Просто. У меня бывает такое.
Подошел автобус, и Галька с детьми вскочила в него.
- Спасибо! Удачи тебе! – крикнула Галька, уезжая.