«Где был ты, когда Я полагал основания земли? Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее?»
Книга Иова, 38, 4-15
* * *
Старик умирал от рака.
Стояла весна. За окном комнаты, где лежал старик, цвела яблоня. Цвела, полыхала, пьянела, протягивая ветки умирающему человеку. Ветер проникал в открытое окно, принося в комнату прохладу.
Старику было девяносто лет. Он целыми днями лежал на кровати, старался не стонать, когда чувствовал боль, чтобы не потревожить дочь, ее мужа и молодого внука. Уже почти неделя прошла, как старик перестал принимать пищу, – его желудок был почти полностью съеден опухолью. Голод не чувствовался. Голода не было. Была только подспудная тоска от ощущения улетающей жизни.
Старый человек, превратившийся в обтянутый кожей скелет с огромным распухшим животом, на котором явственно проступали очертания ракообразной опухоли, лежал на постели, изредка пытаясь пошевелиться, и иногда постанывал: «Ох-хо-хо». «Что ты вздыхаешь?» – спрашивала, проходя мимо, дочь. «Жизнь вспоминаю», – тихо отвечал старик.
А яблоня стояла за окном, покрытая белыми цветами, и ветви ее слегка шевелились от ветра. Яблоня искала жизни, она ждала, когда первая весенняя буря всколыхнет ее листья. Старик ждал смерти. И в этом двойном ожидании происходил молчаливый неосознанный разговор старика и яблони.
* * *
Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника?
Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работы своей,
так я получил в удел месяцы суетные, и ночи горестные отчислены мне.
Когда ложусь, то говорю: "когда-то встану?", а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета.
Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится.
Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды...
Вспомни, что жизнь моя дуновение, что око мое не возвратится видеть доброе.
Не увидит меня око видевшего меня; очи Твои на меня, - и нет меня.
Редеет облако и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет,
не возвратится более в дом свой, и место его не будет уже знать его.
Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей.
Книга Иова, 7, 1-11
* * *
Настала ночь, – жаркая, душная. Не спалось. В природе и на душе у старика было как-то немо. Пытаясь перевернуться с боку на бок, старик почувствовал внезапный приступ боли где-то внутри и понял, что смерть наконец пришла. Вздохнул. Попытался поднять руку, чтобы перекреститься, но она не слушалась. На глазах у старика выступили слезы. Он напряг взор и взглянул куда-то вверх: там, где днем он видел потолок, выпукло изгибалась темнота. В глазах рябило, мир превратился в чередование пляшущих серых, черных, коричневых точек. Только там, где раньше находилось окно, еще виднелось что-то светлое и безмятежное: это была яблоня, белевшая во тьме.
«Позвать Надю, что ли? Нет. Все равно не спасусь, только дом растревожу. Пусть спит», – подумал старик. Попытался выпрямиться: если идти туда, то прямо. Не получилось. «Смешно, прости Господи. Слаб человек», – подумал старик и слабо улыбнулся своей попытке.
А боль росла. Боль нарастала, распространялась пульсирующими кругами по телу старика, начиная откуда-то снизу и доходя почти до сердца. Вокруг рябило все сильнее, прежняя одноцветность растворилась, перед глазами пошли уже синие полосы с красными крапинами. Это отвлекало. Старик закрыл глаза, чтобы встретить смерть спокойно.
Но забыться он не смог: уже через минуту за окном послышлись шум, шелест, треск. Это неожиданно начавшаяся после невыносимо долгого засушья весенняя буря трепала и ломала ветви яблони, срывая с них цветок за цветком. Вихрь белых лепестков летел за окном... Один из них залетел через открытую форточку в комнату, упал на распухший живот старика. Другие бились об оконное стекло, осыпали подоконник. Старик молчал, сдерживая стоны. Звать кого-то уже не хотелось. Смерть была здесь, в нем самом, в его безобразно распухшем животе, в пляшущем полумраке, в серебряно-холодном ветре, врывающемся в форточку, в вихре белых лепестков за окном. Этого старик не боялся, к этому он привык. Бояться было нечего. Смерть оказалась обычной, как вдох или выдох. «Вдохну – и все», – думал старик, пытаясь напрячь легкие, чтобы вобрать в себя еще немного воздуха. Но боль уже поселилась в легких, в дыхательном аппарате, парализовав их, и старик мог только выдыхать. Вдоха не было.
Старик молчал, и молчание его было красноречиво. За окном гремела весенняя буря. Яблоня стояла под жестоким майским ветром, которого так ждала, стояла, потеряв почти все свои белые цветы, кроме нескольких, еще удерживавшихся на ветвях, и отвечала на молчание старика из бури – своим молчанием.
Треск ломающихся веток яблони совпал с последним хриплым выдохом старика. Вопрошающий взгляд человека, обращенный к яблоне, остановился. Остановился на мгновение и ветер за окном. Только висящая на тонком волоске сломанная ветка качнулась в сторону старика, словно лаская тьму, ту многоцветную пляшущую тьму, в которой растворялась еще одна ушедшая из мира жизнь.
* * *
Внук старика, проснувшись в соседней комнат от хруста сломанной ветки за окном, потянулся в широкой и теплой постели и прислушался к тишине за стеной. «Тихо-то как... – подумал он. – А дед не стонет. Уснул, значит... Жаркая ночь какая. Завтра, наверное, свежо будет. Хорошо...»
На улице было тепло. Ночь пахла горячим, раскаленным весенним солнцем.
* * *
«И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла».
Книга Иова, 1, 8