И вот он оказался один в гостиной этой маленькой уютной квартиры, напоминающей бонбоньерку.
Его сотрудница вместе с хозяйкой вышли на увитый какими-то странными невиданными цветами балкончик с видом на реку, что медленно и неслышно несла воды свои сквозь городок, буквально вдоль улицы.
Он поудобнее уселся в кресло, расслабившись от ароматного крепкого кофе и прекрасного коньяка. Перед ним стоял старинный сервант, в нише которого было вмонтировано венецианское зеркало, покрытое пятнами патины.
Лениво разглядывая содержимое серванта, он почувствовал некий визуальный дискомфорт – что-то мешало его умиротворенному созерцанию. Присмотревшись, вдруг заметил, что на верхней полке серванта среди сверкающих тончайших бокалов и изысканности богемского хрусталя, торжественно, прямо в центре, с множеством вмятин, стояла до блеска начищенная, словно отшлифованная, обыкновенная алюминиевая советская солдатская фляжка образца военных лет.
И она, эта с виду несуразная фляжка, явно не вписывалась в общую гармонию содержимого серванта!
Он долго, с повышенным интересом и удивлением рассматривал это странное явление, и начинал понимать, что его жребий брошен…
1
В небольшом польском городке, в редакцию городской газеты «Aktualności województwa» зашла сухонькая, невысокого роста, немолодая женщина в черных туфлях, одетая в элегантное осеннее черное длинное платье с темно-вишневой шалью.
Ее седые, аккуратно уложенные волосы, украшала черная шляпка в стиле модерн с изящной, в тон шали, ленточкой, а на левой, согнутой в локте, руке висела деловая черная сумочка с затейливой застежкой.
Несмотря на внешний вид, свойственный полькам, насмерть впитавший в себя вековую горделивость, себялюбие и достоинство, так называемый «polski honor», ее бледное тонкогубое лицо, обильно усыпанное тончайшими морщинками, все же выражало волнение.
Оглядевшись, она увидела дверь главного редактора. Постучала, и, услышав «Proszę», осторожно открыла дверь.
- Dzień dobry, szanowna pani – произнес главный редактор, поднявшись навстречу гостье – лысеющий брюнет, лет пятидесяти, одетый в строгий серебристо-серый костюм и черную рубашку с синим галстуком.
Его аккуратно подбритые усики на полном лице, казалось, улыбались в такт его дежурной улыбке - то вскакивая вверх, то выравниваясь вместе с уголками рта. Редактор подошел к гостье, взял ее правую протянутую руку, и, галантно наклонившись, произнес «целую ручки». Затем подвел гостью к изящному антикварному креслу.
- Прошу вас, пани, присесть и рассказать, что привело вас в нашу редакцию - сказал он.
Элегантно присев в достаточно удобное кресло, гостья молча открыла свою сумочку и положила на стол редактора небольшой пакет. Редактор взглянул на пакет, сел в кресло, и, посмотрев внимательно на гостью, вежливо улыбаясь, спросил:
- Могу ли я полюбопытствовать, уважаемая пани, кто вы, и мне так же интересно было бы узнать вашу профессию, место работы?
- Меня зовут Ирэна Бохеньска, по профессии я финансист. Сейчас… Точнее давно на пенсии. Когда-то служила управляющим нашего городского госбанка.
- Что вы говорите! - воскликнул редактор - Так это вы? Рад вас видеть, пани Ирэна! Знаете, я, когда еще учился на филологии, приятельствовал с другом вашего сына, и он мне о вас рассказывал. И еще помнится, что в городской газете, в те далекие семидесятые годы, была большая публикация о вашей важной и нужной для города работе, о ваших правительственных наградах…
- Да… Как-то было, но это же не помешает нам поговорить на иную тему, пан редактор - мягко прервав редактора и несколько смутившись, произнесла гостья – Уже другие времена. Прошлые награды уже никого не волнуют, многие сегодня к ним относятся даже с презрением.
- Да, конечно-конечно! Но вы же понимаете, уважаемая пани Ирэна, сейчас идет пересмотр фактов прошлого, переоценка взглядов и ценностей. И, в конце концов, наступила подлинная свобода слова, мыслей, высказываний! - живо подхватил тему редактор.
- Вот именно - вежливо улыбаясь, произнесла гостья - И вот эти наступившие времена свободы слова и привели меня к вам, пан редактор.
- Извините, пани Ирэна, что вы имеете ввиду? - несколько напрягшись, но, все еще дежурно улыбаясь, спросил редактор.
- Ничего более, чем вот этот скромный пакетик, в котором и лежит моё свободное слово, которое я хочу донести людям.
- Очень интересно! А что в пакете, если не секрет?
- Мои воспоминания.
- И ваши воспоминания о свободе слова? - с легкой иронией, улыбаясь, спросил редактор.
- В некотором смысле - кокетливо посмотрев на редактора, ответила улыбаясь гостья.
- Уважаемая пани Ирэна предлагает мне познакомиться с вашим словом свободы и желает издать его книгой?
- Да, конечно! И почему нет? - все так же вежливо улыбаясь, отпарировала пани – Вы кажется выросли и утвердились на антикоммунистических западных свободолюбивых идеях, что бесстрашно провозглашало движение «солидарность». Надеюсь, что вы об этом еще помните. И, кажется, что вы уже не боитесь говорить и писать правду, и все то, что согласуется с недостижимо манящим лозунгом «свобода-равенство-братство». Не так ли? - с легкой иронией спросила гостья.
- Абсолютно с вами согласен, уважаемая пани Ирэна! И с большим интересом прочитаю ваш текст, но об издании его надо как-то подумать – смущенно улыбнувшись, ответил редактор, все с большим интересом разглядывая гостью.
- Да, конечно, пан редактор. И я вполне понимаю, раз речь идет о свободе слова, то спешить не надо. Но у меня к пану есть еще одна просьба. Не могли бы вы ознакомиться с этим небольшим документом – кокетливо улыбаясь, она протянула редактору официальный гербовый документ с подписями и печатями воеводства.
- Что это? - настороженно спросил редактор, взяв в руки документ.
- Ничего более, чем обращение властей города для издания небольшой книжки моих воспоминаний.
Редактор, внимательно посмотрел на гостью, и, прочитав текст документа, спросил:
- Скажите, пожалуйста, уважаемая пани Ирэна, а знакомы ли наши уважаемые власти с вашим текстом?
- Нет - с легкой надменной улыбкой ответила гостья - Они мне всегда верили, и до сих пор верят моему слову. Недавно я была у них, и мы мило беседовали о возможной публикации моей книжки - гостья на секунду замолчала, и затем продолжила с некоторым кокетством - Но, вы знаете, пан редактор, что они даже не предложили мне оставить мои воспоминания для ознакомления. Вероятно, решили, что я достаточно известный и заслуженный в городе человек, который чепухи не напишет.
- Хорошо-хорошо, только, прошу вас, не волнуйтесь, уважаемая пани - редактор стал быстро анализировать неожиданно возникшую ситуацию с документом и торопливо произнес - Я обязательно сегодня-завтра же прочту, потом отдам текст корректору, а затем известим вас, уважаемая пани, только о том, что книжка готова к печати. Ну, а закончим мы с вами тем, что я приглашу вас на чистовую верстку книги, чтобы вы подписали разрешение для выхода книги в свет. А вот сейчас, прошу вас, заполните формуляр, где вы укажете свой домашний номер телефона, адрес проживания, формат и тираж книжки – произнес редактор, протянул пани формуляр и шикарную перьевую авторучку «Parker».
Пани Ирэна, все также улыбаясь, аккуратно все заполнила, лихо расписалась необычно витиеватой подписью, и встала.
- Разрешите вас, пани, проводить - произнес редактор, подойдя к гостье.
Редактор с гостьей остановились у двери. Он, все так же улыбаясь, в ожидании прощания, а она – с некоторым удовольствием от приема.
- Хотел бы на прощанье сказать, уважаемая пани Ирэна, что вам незачем беспокоиться. А для того, чтобы вам было комфортно, смею вас заверить, что как только прочту ваши воспоминания, я вам тут же позвоню, если, конечно, вы будете не против.
- О, как мило с вашей стороны! - произнесла гостья, и несколько театрально, внимательно глядя в глаза редактора, сказала - Я ловлю вас на слове. Имейте ввиду - я буду ждать!
Редактор снова прикоснулся губами к протянутой руке гостьи.
После ее ухода он подождал несколько секунд, закрыл дверь и с озадаченным видом вернулся к своему столу. Немного подумав, позвонил своему заместителю и попросил его не беспокоить, потом вызвал секретаршу, чтобы она принесла чашечку крепкого кофе со сливками.
Сев поудобнее в любимое кресло, редактор взял пакет, принесенный гостьей, достал оттуда многочисленные машинописные листы, напечатанные на старинной машинке с не очень качественной лентой, и погрузился в чтение…
2
Уже вовсю дышала осень своим неуютом пронзительно сырых и холодных ветров, от которых порой не было никакого спасенья. Ночами уже замерзала вода в тех местах, где бездомные дожди останавливались отдыхать после своих тяжелых трудов, а обезлистевший, и оттого почерневший, лес грустно переживал свое предзимнее чувство осиротелости.
У небольшой уральской станции, насквозь промокшей и простывшей от низко нависших черно-сизых туч, пыхтя густыми клубами пара, со взламывающими провинциальную тишину вскриками паровозного гудка, визжа металлом, остановился, казалось, бесконечно длинный эшелон, составленный из вагонов «телятников».
На приколейную насыпь из «спецвагона» этого эшелона дружно высыпали конвойные вооруженные солдаты со своими командирами и, растянувшись цепью вдоль состава, взяли свои ружья наперевес. Солдатские вечно невыспавшиеся, уставшие и ко всему привыкшие глаза, почти бессмысленно взирали не только на этот ненавистный им эшелон, но, казалось, что и на весь мир. И только вороны, проживающие на пристанционных деревьях, громко, грассируя, перекрикиваясь между собой, с большим любопытством рассматривали представленное событие своими умными и очень внимательными глазами.
К еще недавно безлюдному дощатому станционному перрону с навесом и деревянными колоннами, со старинным небольшим колоколом, свисающим с фасадной стены, и с традиционной колонкой для воды, протянулась в два ряда цепочка конвойных солдат, образуя собой живой коридор.
В это же время солдаты открыли огромные тяжелые двери «телятников» и оттуда, почти падая, выползали ссыльные, во множестве своем старики, женщины и дети, Бог весть во что одетые. Они, молча, не проронив ни единого слова, кто как мог, устремились сквозь конвойный коридор к станции, к той самой заветной колонке, у которой мгновенно образовалась огромная очередь. Вода лилась неспешной струей, наполняя разнообразную тару – от бутылок разных форм до всевозможного вида пустых склянок и банок.
Ссыльные терпеливо ждали своего мгновения для прикосновения к воде, что, бывало, не видели сутками. И как только человек прикасался к колонке, он тут же жадно напивался, хватая ладонями воду, быстро омывал свое изможденное лицо, и, не вытираясь, наполнял свою тару. Некоторые из них очень тихо, чтобы не слышали солдаты, переговаривались между собой на своем родном языке.
Но вот конвоир, что стоял почти впритык к перешептывающимся, прислушался и громко приказал: - А ну, паны, молчать! - и после недолгой паузы, сбавив командный голос, вдруг полюбопытствовал - А о чем вы все время шепчетесь?
- Obawiamysię, żewszyscystrzelać- неожиданно резко ответила молодая, очень симпатичная, бойкая, миловидная, сероглазая девушка, лет двадцати, одетая в серый длинный свитер с заштопанными местами на локтях, свисающим почти до колен.
- Ну-у-у, тоже мне зашипела - запшекала! Такая красавица, а по-нашенски, ну, ни гу-гу. А ну, кто переведет на русский? - окинув глазами очередь, громко спросил солдат.
- Мы боимся, что нас всех расстреляют - тихо, но внятно ответил какой-то лысый восьмидесятилетний старик в огромных роговых очках, со слезящимися ярко-голубыми глазами, понуро глядящими на конвоира, одетый в обтрепавшийся костюм «бостон», и с трудом опирающийся на старую обтертую трость с набалдашником в виде странной птицы.
- Не боись, пан дед, всех не перестреляем! - произнес солдат, и со смешком добавил - Повезем всех вас на поселение к белым медведям, чтобы они не скучали!
3
Редактор прервал чтение, перевел взгляд на бронзовый чернильный прибор, в который были вмонтированы часы, а потом остановился на портрете лидера «солидарности», висевший на противоположной стене кабинета. Долго вглядывался в этого, ставшего президентом республики, улыбающегося рабочего судоверфи, в защитной каске, одетого в спецовку, со сжатым кулаком, поднятым к небу. Налюбовавшись на героя свободы и независимости, он потянулся в своем кресле, сладко и протяжно зевнул, и еще раз взглянув на часы, собрал все листы в пакет.
Рабочий день закончился, срочной работы не было, и редактор решил пойти прогуляться. Он достал свой кожаный желтый портфель, сложил туда пакет с текстом пани и вышел из помещения на улицу.
Неширокая, аккуратно мощеная булыжником квадратной формы улица, с тротуаром, выложенным из гранитных плит, обрамленная старинными трех-четырехэтажными домами в стиле немецкой готики и стилизованного барокко, неспешно и величаво вела его к городскому скверу. Все первые этажи домов за короткое время были превращены в ярко светящиеся магазины, кофейни, галантерейные отделы и бутики известных западных фирм.
Редактор шел не спеша, почти никуда не вглядываясь, и все размышлял про себя:
- Вот тебе и пани Бохеньска! Так интересно и легко пишет, словно всю жизнь этим и занималась. И стоит ли читать ее воспоминания, когда в принципе понятно, о чем пишет пани? Может, сдать текст в корректуру и верстку и не морочить себе голову? Да и времени крайне мало, чтобы отрываться на прочтение… Хотя… Все же, наверное, придется прочесть до конца, чтобы не краснеть перед ней, если у нее возникнет разговор по поводу ее текста…
Улица, слегка изогнув свою спину, перетекла в небольшую площадь, на которой размещался городской сквер, окруженный невысокой старинной ажурной кованой оградой, оформленной из крученого металлического граненого прута. А на местах пересечений ажурного узора были вмонтированы кованые крупные розы причудливой формы, что придавало ощущение живой и вечной красоты.
Редактор свернул к большой настежь открытой калитке сквера, и, высмотрев свободную скамью, двинулся к ней.
Еще вчера шли проливные дожди, но этот вечер выдался на редкость погожий, умиротворенный, а потому сквер был заполнен отдыхающими и, всегда что-то читающими, людьми. Вокруг фонтанчика с вечно амурным курчавым мраморным мальчиком, сливающим воду на свои ноги, бегала ребятня, не давая скверу оставаться в тишине.
Редактор сидел, погруженный в свои мысли, и никак не мог понять свой внутренний дискомфорт, но, увидев за фонтаном небольшое кафе с названием «французские блины», откуда шел легкий вкусный аромат подгоревшего хлеба, тут же встал и направился на запах.
У самого кафе стоял агрегат, выпекающий блины, и кулинар, одетый в традиционный национальный костюм. Редактор взял двойную порцию блинов с какими-то специями и соусными добавками в миниатюрных чашечках, и сел на свободное место под навесом кафе. Из динамиков очень тихо звучал саксофон, плача и жалуясь на весь мир о своем одиночестве и ушедшей любви.
Молодая официантка подошла к редактору:
- День добрый пану! Чего, пан, хотел бы еще к столу?
- Светлого пивка с соком спелых вишен, огромных креветок и улыбки пани.
Официантка улыбнулась, что-то черкнула в свой блокнотик, ушла, и через несколько минут принесла большой бокал светлого пива с соком и креветками. Жевал он эти французские блины, почти не ощущая вкуса, и все размышлял о сегодняшней гостье.
Он уже прочел немало книг авторских воспоминаний, прошедших гулаговские лагеря и ссылки, прочел Солженицына и Шаламова, был знаком с публикациями узников совести, испытавших тюрьмы, зоны заключений и не столь отдаленные места.
Ему думалось, что достаточно много издано подобной мемуаристики, и есть ли вообще смысл дополнять этот загруженный ряд новой книгой пани. И, к тому же - кто ее купит и прочтет? Скорее всего только ее друзья да знакомые…
И еще вопрос, а как выкрутиться с финансовыми затратами на это издание? Ну, если, дай Бог, наша Ратуша введет этот проект в расход городского бюджета, тогда нет проблем… Да… Надо бы с властями города посоветоваться. Завтра же им позвоню.
Редактор справился с креветками, допил свое пивко, разбавленное соком, расплатился и решил идти домой, чтобы продолжить чтение воспоминаний…
4
Но вот паровоз резко загудел. Это значило, что время стоянки заканчивается, и пора «пассажирам» занимать свои места. Солдаты, несколько расслабившись и накурившись до одури, быстро сосредоточились, и стали подгонять ссыльных к эшелону. Как всегда, в такие моменты, поднялась легкая паника, ссыльные резко заволновались и заспешили к своим «телятникам». У дверей вагонов стоят солдаты, чтобы при необходимости быстрей подтолкнуть их внутрь, так как невольно возникала давка.
Аналогичная давка ссыльных возникает и в караульном строю, где сквозь строй «пассажиры» спешно несут с собой водой заполненную тару. У дверей одного из вагонов исхудавшая молодая женщина с каким-то полубезумным иссохшим взглядом выплаканных глаз, неожиданно выронила бутылку с водой, покатившуюся по насыпи. Женщина в отчаянии бросилась за ней, но ее остановил резкий окрик конвоира, взявшего женщину на прицел:
- Стоять! Назад! А то пристрелю!
Перепуганная женщина, так и не добежав до бутылки, сначала упала, а затем быстро вскочила, и онемевшими от страха губами что-то тихо про себя произнесла.
- Давай живо в вагон, а то пристрелю! – заорал конвойный.
Женщина, бросив взгляд полный отчаяния и боли на далеко лежащую бутылку, быстро пошла к вагонным дверям. Ее тут же подсадили солдаты, стоящие у дверей, и она исчезла в чреве «телятника», из которого шел тяжелый дух человеческих тел и прокисшей одежды вперемежку с ужасным запахом засохшего навоза.
Шум и гам от суеты и возни ссыльных затих. С грохотом захлопнулись огромные тяжелые вагонные двери, почти одновременно заклацали замки, а конвоиры с командирами с нетерпением и некоторым удовольствием вскакивали в свой уютный «спецвагон».
Эшелон медленно набирал скорость, оглашая своей паровозной трубой глухое, невиданное для ссыльных, пространство иного мира…
Раздался звонок в дверь.
Редактор положил прочитанный лист на журнальный столик, долго не мог попасть ногами в тапочки, затем встал с кресла и пошел открывать. В дверях стояла его улыбающаяся очень миловидная жена:
- Привет, мой дорогой! Что так долго не открывал? - спросила она.
- Привет! - чмокнув жену в щечку, произнес редактор - Ты же знаешь мою постоянную борьбу с тапками - в ответ улыбнулся он.
Редактор помог жене снять шикарное итальянское легкое пальто, затем освободить ее красивые ноги от элегантных полусапожек, деловую сумочку положил на полку вешалки и под руку повел ее в гостиную.
- Мой дорогой, но я же еще ничего не ела - улыбаясь, произнесла жена - Лучше пойдем на кухню, я чего-нибудь легкое приготовлю, а ты займешься кофе. Идет?
- Разве я когда-нибудь тебе в чем-то отказывал?
- Нет, конечно, но я так голодна, что не в силах даже говорить - все так же улыбаясь, сказала жена.
Минут через 15-20 всё было готово.
- Знаешь, а давай мы с тобой поужинаем при свечах в гостиной - сказал редактор.
- У нас какой-то юбилей? Или что случилось особенное? - с удивлением спросила жена.
- Нет, ничего особенного, моя дорогая! Во-первых, кухня надоедает, а во-вторых, есть новости. А в гостиной и при свечах - самый раз!
- Как скажешь, милый.
Они быстренько организовали сервировку журнального столика, зажгли свечи на старинном подсвечнике, включили магнитофон с любимыми записями и сели к столику в мягкие удобные кресла. Не спеша доели поджаренные ломтики рыбных филе, политые острым соусом. Затем редактор принес кофе, разлил по чашечкам, и, сделав пару маленьких глотков, произнес:
- Знаешь, дорогая, а у меня сегодня в редакции был необычный гость - и сделал паузу, поднеся чашечку кофе к своим усам, словно вынюхивая в ней нечто особенное.
- А кто именно, милый? Ну, говори же, а то я помру от ожидания!
Редактор загадочно улыбнулся, еще потянул паузу, глотнул немного кофе:
- Никогда не догадаешься! Сама пани Бохеньска, собственной персоной, да еще и с неожиданным предложением. Представляешь?
- Пани Бохеньска? Та самая, горделивая, что работала в банке? Эта та самая затворница, в дом которой никто ни разу не приглашался? - удивленно затараторила жена - А ты знаешь, где она живет? Да я вижу, что не знаешь! А живет она на самом берегу нашей реки, это в квартале от нас! А ты знаешь кто ее единственный сын? А где ее муж? Тоже не знаешь?
- Милая моя, да погоди ты волноваться - улыбаясь, сказал редактор - Давай по порядку. Почему ты ее назвала затворницей?
- О, я вижу, ты вообще ничего не знаешь! Это и понятно! Ты вообще живешь, мало что замечая вокруг! И еще потому, что ты не посещаешь дамский салон, а там, в салоне все и обо всех знают! – нервно заговорила жена.
- Но меня не интересует ваш дамский салон - отпарировал редактор - Сына ее я не знаю, но знаком с его другом. О муже я слышал. И что рано погиб - тоже. Где, что и как - не интересовался. Но ты мне скажи - почему она затворница?
- Постой, мой милый - жена перебила редактора - Ты, как всегда, точно ничего не знаешь! А муж ее погиб, да, но при странных обстоятельствах! И заметь - при очень странных! И где? В самой России! А сын ее полный бездельник, и непонятно как, но уже побывал за границей, чем занимался там - не известно. До заграницы был женат, но сейчас разведен - всё тараторила жена.
- Стоп! - с улыбкой прервал жену редактор - Ты же не знаешь, зачем пани приходила в редакцию.
- Нет, правда, а зачем? - неожиданно остановившись, с удивлением спросила жена.
- Правда, интересно? Тогда успокойся и послушай. А приходила пани с желанием издать свою книгу.
- Книгу? - произнесла жена, словно поперхнувшись - Книгу? Пани…?
Редактор молча и с интересом наблюдал за женой, у которой удивление в глазах росло с каждой секундой.
- Ах, вот оно что! - вдруг понесло жену - Вот почему она никого не приглашала к себе! Писательницей сделалась! Ну и пани! - не унималась жена - Не зря о ней до сих пор говорят, что она советская разведчица и тайно работала на КГБ! А она, гляди, писательница! Да какая из нее писательница! Старая финансовая крыса! Никто ее недолюбливает и все считают её предательницей родины!
- Да погоди ты так резко говорить об уважаемой пани! - невольно вспыхнул редактор - Говорить можно многое, но кто знает, где она правда?
- Когда она входила в салон, то все замолкали! - не унималась жена редактора.
- Хорошо-хорошо, моя милая, уже поздно! Давай договорим завтра. Оба мы с тобой за день устали, и пойдем-ка отдыхать…
5
Пани Ирэна после посещения редакции шла домой со смешанным чувством. Ей было приятно общение с редактором, но какая-то внутренняя тревога не покидала ее. Да и душа пока ничего не подсказывала. Она чувствовала, что ей сейчас очень не хватает общения с ее любимыми цветами, что заряжали ее особой энергетической силой и невероятным чувством предощущения грядущих событий.
Зайдя к себе в свою уютную квартиру, она увидела, что за ее рабочим столом сидит сын и самозабвенно колдует над ее древней пишущей машинкой «Underwood».
Она подошла к нему, и нежно обняла его за плечи.
- Мой дорогой сыночек, спасибо, что чинишь этот прекрасный аппарат! Ты же знаешь, что я без него уже не могу, что он у меня как лекарство от внутреннего одиночества - тихо прошептала пани Ирена.
Сын, слегка повернув голову, улыбнулся и ответил:
- Мамочка, ну когда ты согласишься печатать на компьютере? Я тебя очень быстро научу. Это же совсем легко и просто!
- Нет, мой любимый, это дело мне никогда не освоить, не уговаривай, и больше о компьютере ни слова – ответила Пани Ирэна и ушла на кухню.
Сын встал из-за стола, взял сигарету и вышел на балкон покурить.
Глядя на громадные деревья, склонившие свои тяжелые ветки к самой реке, он вспомнил, что мама сегодня собиралась идти в редакцию. Докурив, он прошел на кухню.
- Мамочка, совсем забыл! А почему ты ничего не говоришь о встрече с редактором?
Пани Ирэна что-то помешивала у плиты, и, не поворачиваясь, ответила с какой-то печалью:
- Взял редактор мои воспоминания, сказал, что почитает, и мне потом позвонит.
- Мамочка, так я тебя поздравляю! Говоришь, взял почитать - это уже успех! Но почему ты не радуешься, мама?
- Не знаю, сыночек, что-то душа не позволяет.
- Есть какие-то сомнения?
Пани Ирэна, закончив колдовать у плиты, повернулась к сыну, обняла его и тихо на ушко прошептала:
- Всегда в мире были, есть и будут сомнения - и после паузы - Как ты похож на отца… И если бы ты знал, как мне его не хватает...
6
В вагонах явно не хватало воды, пищи, не хватало теплой одежды, и вообще не доставало всего того, без чего человеку невероятно трудно выжить.
И стучали и яростно скрежетали колеса эшелона, унося, сквозь усиливающийся жгучий северный ветер, свой скорбный груз в ночь, в жуткую и глухую даль…
В одном из вагонов, на грязном полу, кое-как застеленном всем, чем только было возможно, ссыльные сидели, лежали, молчали. Кто-то из них тихо стонал, кто-то тихо молился, у многих непроизвольно текли слезы.
Среди ссыльных находился тот самый восьмидесятилетний лысый старик Тадеуш в больших роговых очках с затертыми линзами. На его изможденном и давно не бритом лице иногда блуждала едва уловимая улыбка - то горестная, то радостная, а иногда казалась просто бессмысленной. Сидел он, слегка покачиваясь, часто сильно и надрывно кашлял, тщательно вытирая рот загрязнившимся большим белым платочком. Время от времени, закрывая слезящиеся глаза, он шевелил губами, периодически облизывая их спекшуюся ткань, словно обкатывал ими слова или молитву.
Рядом с ним, глухо рыдая, лежала навзничь, на мешке, исхудавшая молодая женщина, оставшаяся без бутылки с водой. Возле нее спал годовалый ребенок в нестиранных грязных рубашонках, обмотанный большой серой шалью, перевязанной загрязнившимся медицинским бинтом. Время от времени, старик клал руку на ее спину с выпирающими острыми лопатками и, склонившись к ней, что-то очень тихо говорил.
Напротив старика сидела пани Новицки - седовласая пятидесятилетняя женщина, одетая в истрепавшееся осеннее серое пальто с высоким воротником. Ее горделивое, бледное, осунувшееся лицо было полно скорби, невыразимой тоски и тревоги, а тонкие губы время от времени подрагивали, удерживая рвущиеся из груди рыдания. Вплотную к ней примкнули две доченьки. Старшая, Мальгоша, коротко стриженная рыжеволосая восемнадцатилетняя барышня с большими голубыми глазами. Часто смаргивая, она листала какую-то старинную, сильно потрепанную книгу на латинском языке с пожелтевшими страницами, а младшая, Ирэна, двенадцатилетняя девочка, укутанная старым пледом, закрыв глаза, лежала, положив свою голову с большущей черной косой на мамины колени.
Пани Новицки, наклонившись к старику Тадеушу, и кивнув в сторону лежащей глухо рыдающей женщины с годовалым ребенком, тихо спросила:
- Как же ей теперь быть без воды?
- Пусть пани не беспокоится. Я вспомнил, что у меня, среди моих вещей, есть хорошая металлическая банка с цветочными клубнями. Сейчас я освобожу банку и отдам этой бедной пани. Так что, не волнуйтесь, добрая пани. Всё будет хорошо - улыбаясь, тихо ответил старик.
Он тут же полез в свой потрепанный громадный саквояж и сначала вытащил небольшой отрез какой-то синей необычной ткани, переливающейся на свету странными радужными оттенками, затем достал оттуда красивую черную металлическую банку конусовидной формы, с плотно закрывающейся крышкой, и какими-то странными буквами и символами золотистого цвета в виде астрологических знаков. Он открыл банку, высыпал на ткань маленькие невзрачные серые клубни, затем налил в неё немного воды и ополоснул. Наполнив банку водой из своей бутылки, он поставил ее у изголовья молодой женщины, а ткань с клубнями аккуратно перевязал шнурком, что достал из кармана, и протянул пани Новицки.
- Да, вот, возьмите - сказал старик - Это вам от меня на память. Они мне уже не нужны - и видя удивление женщины, продолжил - Возьмите-возьмите! Из этих клубней растут удивительные цветы. И помните, что они не простые, в них есть некая волшебная сила. Вы потом их оцените.
Пани Новицки, взяв сверток, спросила:
- А как они называются?
- У них, добрая пани, необычное название «прощание с родиной», но вы, пани, не удивляйтесь, так как в этом названии таится иносказательный смысл.
Старик закашлялся. Глотнув воды из бутылки, он продолжил:
- Милая пани, знайте, что всё, с чем мы прощаемся не по своей воле в часы непомерного горя и беды, обязательно нам возвращается. Слышите меня? Обязательно возвращается…
- Как хочется в это верить - тяжело вздохнув, ответила пани Новицки, держа в руках сверток с клубнями - А зачем вам было брать с собой в неизвестность эти цветочные клубни?
- Везде, уважаемая пани, где есть возможная жизнь, человеку обязательно надо сажать цветы - грустно улыбаясь, ответил старик.
- Вы очень странный, милый пан Тадеуш… Очень странный… - с увлажнившимися глазами сказала пани Новицки - Люди, спасаясь от бедствий, обычно хватают главное: деньги, теплую одежду, хлеб, золото, камушки, документы… А вы…
- Много странностей бытует в нашем мире - философски ответил старик.
- А не скажет ли, уважаемый пан Тадеуш, откуда у вас эти клубни? - полюбопытствовала юная пани Ирэна, с огромным интересом слушая старика.
Он замолк, и словно бы вслушивался в однообразный стук вагонных колес, которые как бы пробуждали в нем память молодых лет. Он все еще молчал, но затем, словно очнувшись, стал рассказывать:
- Да что бы знала прекрасная пани Ирэна, что эти клубни мне подарил один очень старый знатный шляхтич. Еще будучи молодым человеком, я работал у него личным секретарем до его последнего дня. Вот он мне рассказывал, что род его был некогда породнен с родом короля Ягелло еще во времена мощнейшего польско-литовского союза. И что он является каким-то по счету коленом рода великого литовского князя Витовта. Бог ведает, может с тех времен и кочевали эти клубни, так как этот знатный шляхтич намекал мне на то, что мол, они передавались из поколения в поколение.
Старик, сняв очки, и пытаясь протереть линзы полой пиджака, продолжил:
- И еще мне рассказал тот знатный шляхтич, что когда его пра…. прабабка была выдана по воле короля замуж, как в неволю, за одного крымского князька, она сажала, привезенные с собой, вот эти цветы, что росли у нее в родительском доме.
- Как интересно! Но неволя это ужасно, пан Тадеуш! И зачем она сажала привезенные с собой цветы? - спросила Ирена - младшая дочка пани Новицки.
Старик снова раскашлялся. Долго не мог прийти в себя, затем он тяжело вздохнул и словно впал в полузабытье, но через минуту, встрепенувшись, ответил:
- А сажала она, свои цветы, уважаемая пани Ирэна, как память о своей родине…
В кабинете редакции зазвенел телефон.
- День добрый, пан редактор! Я секретарь нашего городского воеводы, и звоню вам по его поручению.
- День добрый пану - ответил редактор - Чем могу быть пану полезен?
- Хотел бы узнать, пан редактор, была ли у вас в редакции наша уважаемая пани Иржна Бохеньска, и как обстоят дела с изданием ее книги воспоминаний?
- Да, всё в порядке, пан секретарь! Вчера была у меня уважаемая пани, и я как раз сейчас занят чтением ее воспоминаний. Надеюсь, что в ближайшие пару дней передам текст в отдел корректуры и верстки.
- Отлично, пан редактор! Пан воевода просил вас это дело не затягивать, так как оно у него на контроле. Если у вас есть вопросы, то я их немедленно передам воеводе.
- Спасибо, пан секретарь. Если возникнут - немедленно воспользуюсь вашим телефоном.
- До свидания, пан редактор! Удачи!
Редактор положил трубку, задумался и понял, что дело с изданием книги пани Бохеньской безотлагательное. И решил ускорить процесс. Позвонил по внутреннему телефону в отдел корректуры и пригласил к себе самого опытного корректора.
В кабинет зашла корректор Тереса Дембовска, женщина лет шестидесяти, одетая в строгий деловой костюм черного цвета, худощавая, высокого роста, с очень серьезным бледным и малоприветливым лицом, жестким взглядом, а ее тонкие губы выражали некое вечное недовольство или обиду. В недавнем прошлом она была главным редакционным цензором по выпуску в свет печатной продукции. Хоть и настали новые времена, но и в настоящий момент для коллектива редакции она оставалась тем человеком, которого тихо побаивались, зная, что бывшие ее прочные связи с государственными органами внутренних дел никуда не делись.
- Слушаю вас, пан главный редактор - низким грудным голосом произнесла корректор.
- Присаживайтесь, прошу вас, пани Тереса. У меня к вам просьба. Прошу вас отложить вашу работу по монографии из нашего университета, так как время еще терпит, и срочно займитесь вот этим - редактор протянул корректору пакет с текстом пани Бохеньской - Могу сказать вам, что это еще и просьба самого нашего воеводы. Так что прошу вас, пани Тереса, заняться этим текстом в срочном порядке. И если возникнут вопросы - немедленно обращайтесь ко мне. И благодарю вас, пани, за понимание.
- Я все поняла, пан главный редактор. Разрешите идти? – все с тем же недовольным видом тихо и сухо спросила корректор.
- Да, конечно, пани Тереса - с дежурной улыбкой ответил редактор.
Дверь закрылась.
Редактор с трудом выдохнул. Общение с этой пани для него всегда были сложными и несколько напряженными. Бывший цензор, а ныне корректор, что в новые времена должна была занять пост главного редактора, но им не стала из-за резко изменившихся политических коллизий, как бы чуяла в нем соперника. Она словно ждала идеологической промашки редактора, чтобы все же добиться его вожделенного кресла.
- О, времена, о, нравы!.... – грустно про себя произнёс он.
Затем, отгоняя мрачноватые мысли, потянулся в своем уютном кресле и решил, что, сдав рукопись в крепкие цензурно-корректорские руки, имеет полное право немного проветриться. Он позвонил своему секретарю, выдал нужные поручения, и сообщил, что едет по делам. Затем вышел из редакции, сел в свой маленький старенький автомобильчик «MALUCH» - этакий польский FIAT, и поехал за город.
Подъезжая к железнодорожному переезду, он остановился перед закрытым шлагбаумом, за которым, изредка останавливаясь, медленно проезжал длинный товарняк. Он лениво смотрел за мельканием контейнеров, цистерн, платформ, груженых лесом, углем, песком. Но вот стали мелькать товарные дощатые вагоны старого военного образца, Бог весть как еще сохранившиеся в железнодорожном хозяйстве.
И вдруг в нем проснулось любопытство. Он стал внимательно всматриваться в эти вагоны, и пытался себе представить тот сибирский товарняк, с теми самыми деревянными вагонами - «телятниками», что описаны у пани Бохеньской.
7
Сибирский товарняк, до упора набитый ссыльными, мчался практически без остановок, изредка подавая мощные трубные свои позывные, будто извещая всё это огромнейшее неохватное сибирское пространство о своем очень важном государственном деле.
- Ну, куда же нас везут!… - с полным отчаянием неожиданно вскрикнула пани Новицки, вклинивая голос свой в железный лязг колес - Ну, что мы им сделали плохого? Родина моя, защити нас несчастных!
Никто не откликнулся на голос.
Или не было желания отвечать, но, может быть, полная усталость и обреченность несчастных отказывала общению. И лишь один старик Тадеуш ответил ей:
- Успокойтесь, милая пани, родина нас не забудет…
Корректор Тереса Дембовска, отложив чтение воспоминаний пани Бохеньской, сняла очки, сделала глоток кофе и, задумавшись, закурила сигарету.
Жила корректор одиноко, так и не выйдя замуж. Она всегда чувствовала на себе ироничные недоброжелательные насмешливые женские взгляды, говорившие ей, что она неудачница, что личная жизнь у нее не сложилась, и что так и осталась старой сварливой девой…
Читая текст пани Бохеньской, она вспомнила, что еще в детстве слышала о массовых ссылках в сибирь, о многих не вернувшихся оттуда, что погибли на рудниках, на непонятных стройках, или от болезней. И еще ей вспомнилось, что в юности она познакомилась с красивым, только что приехавшим парнем Гжегошем, сыном семьи ссыльных, которой было разрешено вернуться на родину после смерти Сталина. Они страстно влюбились друг в друга, но свадьба так и не состоялась.
Оказалось, что Гжегош страдал неизлечимой болезнью, о которой он и сам толком не знал, и скоропостижно умер от туберкулеза. Но он сам эту болезнь называл простонародным русским словом - чахотка.
И с тех пор от слов «чахотка», «сибирь», «сталин», «россия» ее трясло и мгновенно вызывало агрессию и озлобление на всё, что связано с Россией.
Пани Дембовска, покуривая, сидела и размышляла, как в недавнем прошлом главный цензор:
- Да, естественно, что знаю эту уважаемую пани Бохеньску, и не раз слышала разговоры о ней, якобы советской разведчице и сотруднице КГБ. Но пока в ее воспоминаниях никак не проскальзывает любовь к России. Пишет именно то, что я сама слышала от пани Матейчик - матери Гжегоша. Жаль, что давно ее нет. А вот с ней можно было бы проверить некоторые моменты из воспоминаний автора текста… Ну, и название же пани Бохеньска придумала - «Обо мне от третьего лица». Любопытный прием! Словно бы не она это написала, а некто описывал все события, наблюдая за ними со стороны, по тому реальному времени, что дано в повествовании.
Но и это еще не всё.
Читая, не всегда удается понять, где наблюдатель превращается в героя произведения, или наоборот, а затем уже совсем непонятно как, но и герой, и наблюдатель вдруг оказываются одним третьим лицом. Правда, если не вдаваться в игру перемещения и превращения автора, описывающего события, и в целом произведения, то надо признать, что текст пока достаточно интересен, политически выдержан, и довольно грамотно написан…
Напольные старинные часы мелодичным негромким звоном сообщили о довольно позднем времени. Корректор прошла в свою маленькую спальню. Но она еще долго не могла уснуть, слушая, как за окном начал подыматься сильный ветер и одновременно, застучав тяжелыми каплями по стеклу, рухнул ливень…
8
О, как мощно бился ливень с эшелоном, стремительно летящим в неизвестность! Он своими беспощадными потоками как бы раздвигал дощатые вагонные проемы, чтобы доказать свою одну лишь власть, заливая своей ледяной водой любое пространство…
Из всех щелей струи воды под напором ветра разлетались в вагонном пространстве, орошая всех и всё вокруг. Кроме того, вода струилась из трещин вагонного потолка.
Ссыльные, у которых кончились запасы воды, наполняли свою тару, подставляя ее под струи. Ливень бушевал все сильней. Несчастные люди укрывались, чем могли, но особого результата не достигли - всё начинало стремительно мокнуть и сыреть с каждой минутой все больше и больше. Заплакали маленькие дети, видя смятенье на лицах взрослых. Матери, укрывая их собой, плакали от безысходности и бессилия.
И только старик Тадеуш, находящийся почти в центре этого человеческого повала, был как будто безразличен к происходящему. Он молчал и внимательно смотрел на всех, понимая, что от ливня нет спасенья, и знал, что спасенье все-таки есть, но оно иной силы противодействия.
Неожиданно для всех старик приподнялся и прислонился к нагромождению вещей, сложенных рядом с ним. Он снял очки, поднял голову вверх, и тихо, но потом, постепенно наращивая свой голос до самого своего предела, запел молитву «Pater Noster».
И этот старческий, дребезжащий немощный голос, но откуда-то набравший певческую силу и энергию, заставил притихнуть всех и обратиться к своим внутренним силам духа.
И было странно и страшно слышать, как шум ветра и воды переливались между собой с человеческим голосом, то споря, то сплетаясь воедино…
Закончив молитву, старик закашлялся, да так, что долго не мог остановиться и невольно сполз на пол. Лицо старика резко побледнело, горлом пошла кровь. Он судорожно сплевывал ее в свой несвежий платочек, окрашивая его розовым цветом. Затем прилег, положив голову на чей-то мешок, и закрыл глаза. Пани Новицки, встревожившись, сняла с себя широкий теплый шарф и бережно укрыла им затихшего старика.
Постепенно ливень прекратился, но взамен ему, с той же скоростью и силой, резко полетел обильный мокрый снег, забивая собой те щели, через которые еще недавно со свистом пробивалась вода.
Сибирь начинала показывать свой непростой характер…
К концу рабочего дня, уставшая от чтения порученного ей текста, корректор пани Тереса Дембовска, собралась и вышла на улицу. Желания идти домой не было никакого.
Тяжело читать подобные мемуары, написанные кровью сердца и памятью души - думала она, почти не замечая, куда идет - И кто мог заподозрить пани в ее связях с советской разведкой? Может из зависти к ее карьере, а возможно оттого, что была замкнутой и не очень компанейской. Даже с соседями пани Бохеньска мало и неохотно общалась. А может потому и стала затворницей, что рано осталась без любимого человека и, замкнувшись, всю свою нерастраченную любовь отдала работе и своему единственному сыну.
Корректор остановилась, услышав свое имя.
Рядом с ней стояла миловидная, но какая-то сегодня растревоженная, пани Зошя, с матерью которой некогда вместе учились в университете.
- Что с вами, пани Зошя? На вас лица нет! Что случилось? - участливо спросила корректор.
- День добрый, пани Тереса. Никак не успокоюсь! Я такая злая, и так взволнована! Если вы не торопитесь, то давайте присядем где-нибудь в кафе и вам кое-что расскажу.
Они зашли в городской сквер и направились в кафе «французские блины». Сели за отдаленный столик, заказали зеленый чай с миндалем и мини пирожными.
- Представляете! - заговорила пани Зошя - Вчера к нам с Анджеем приехала в гости из Петербурга его родная сестра, что с юности, после окончания Ленинградского университета там проживает. И приехала она вместе с ее русскими друзьями - мужем и женой. Все было замечательно, пока за разговором этот русский не вспомнил нашу певицу Анну Герман, Царствие ей небесное!
И он стал утверждать, что Анну просто обожают в России, что ежегодно в ее честь проводятся памятные концерты, пишут о ней восторженно практически все русские газеты и журналы. И еще он сказал, что у нас в Польше, Анна забыта и ничего о ней нигде не упоминается! Видя волнение пани Зоши, корректор прервала горячность собеседницы, положив свою ладонь на ее руку, и сказала:
- О ней у нас, и, правда, милая пани Зошя, полное умолчание, потому что так надо. Но вы должны понимать, почему это так происходит. А что вас собственно удивляет?
- Ну, как что? Я так разозлилась на этого русского, не выдержала и высказала ему всё-всё!
- А что всё-всё? – невольно улыбнулась пани Тереса.
- Ну как что? Что русские не раз делили нашу родину на части, что всегда нас истребляли, сотнями тысяч расстреливали, ссылали нас на всякие там кавказы и сибири, что попрали все наши национальные святыни! Растоптав все наши национальные традиции, лишили нас нашей самобытной культуры! Что всё то хорошее, что рождалось у нас, русские всегда забирали себе! Даже нашу Анну Герман, и ту, отняли у нас и заставляли работать на их эстраде! А что они сделали с Варшавой? Так и не захотели помочь восстанию варшавян против гитлеровцев? А после войны построили в центре нашей столицы сталинскую огромную, дурацкую пирамиду, попытавшись загладить свою вину?
- Не горячись, милая Зошя, успокойся - чуть слышно сказала корректор - Думаю, что в скором времени историческая справедливость восторжествует, и мы вернем себе утраченные ценности и восстановим свои приоритеты. Кстати, ты читала последнее выступление нашего президента?
- Нет еще. Да я и не знала об этом. Я давно уже ничего не читаю. Все мучают дела по бизнесу с моей гостиницей и ресторацией. Трудно приходится вдвоем с мужем тянуть такой тяжкий труд, а еще и дети подрастают. И все нужно и надо, и надо… - тяжело вздохнула пани Зошя - А вам, пани Тереса, кроме работы удается читать? И что вы интересное, например, сейчас читаете?
Корректор внимательно посмотрела в глаза собеседницы, и, не убирая ладонь с ее руки, сказала:
- В общем-то, и я не всегда успеваю читать. На работе столько чтения, что глаза устают. Надеюсь, пани Зошя не забыла, что я еще работаю в редакции книжного издательства?… Но вот именно сейчас, например, я поглощена одним очень любопытным чтением… И на работе, и по вечерам, читаю текст будущей книги воспоминаний одной жительницы нашего города. А кто она - я пока не скажу из этических соображений.
- Понимаю - заинтересованно произнесла собеседница - А чем вас так заинтриговала книга этой жительницы?
- Искренностью впечатлений о России - с загадочной улыбкой ответила корректор – Прошу извинить меня, пани, но мне пора.
Собеседницы расплатились, и не спеша пошли к автомобильчику пани Зоши.
- Давайте я вас подвезу - предложила пани Зошя.
- Охотно! - ответила пани Тереса, и села рядом на переднее сидение.
Возле дома корректора автомобиль остановился, и, прежде чем выйти, пани Тереса, слегка нагнувшись к пани Зоше, тихо сказала:
- Знаешь, что меня больше всего потрясло в тексте этой будущей книги? Там рассказано о таком замечательном правдивом нашем польском старике, что давно не встречала подобного описания. Ну, до свидания, пани Зошя!
9
На какой-то маленькой станции без названия, так как таблица с буквами, видимо, упала и сгнила, эшелон остановился по техническим причинам.
Было очень ветренно и холодно, сиротливо и пусто от выпавшего снега под тяжелым серым низким небом, по горизонту окрашенным в густые тревожные черные краски. А сама бревенчатая станция без названия, окруженная дремучим черным лесом, казалась нереально фантастическим видением из самых страшных сказок или снов.
Тепло одетые в ватники, ушанки и валенки, вооруженные конвоиры пооткрывали вагоны и, став в цепочку, стали выпускать ссыльных к колонке с водой. Была та же суета с набиранием воды, медленно пробирались ссыльные к воде с теми же обреченными, уставшими, молчаливыми и скорбными лицами.
В этой очереди юноша с горящими воспаленными глазами от усталости и тихой, какой-то внутренней ненависти, не выдержав, дерзко спросил рядом стоящего капитана по-русски, но с сильным акцентом:
- Куда и когда нас, наконец, привезут, пане капитане? Уже нет сил!
- Куда надо, и когда надо, но вас всех привезут - коротко ответил капитан, внимательно разглядывая бойкого юношу прищурившимися глазами.
Пани Новицки, стоящая неподалеку в очереди, и прислушиваясь к диалогу, обратилась к капитану тоже по-русски и с не меньшим акцентом:
- Помогите, пане офицере! У нас в вагоне умирает старик! Ему очень плохо!
- Ничем не могу помочь - отрезал он - Нам не велено этим заниматься!
Паровоз протяжно загудел.
Ссыльные заторопились по своим местам. Пани Новицки бежала со всеми по снегу, крепко держа обеими руками, как драгоценность, большую бутылку с водой. В сутолоке, у самой вагонной двери, она споткнулась и нечаянно выронила бутылку на насыпной гравий. Бутылка вдребезги разбилась, и на глазах, почти омертвевшей от ужаса пани Новицки, вода уже рисовала черное отверстие на тонком слое снега, покрывшего гравий. Очнувшись от ужаса, пани Новицки выдохнула в пространство вопль отчаяния.
В это время прозвучал очередной крик паровозной трубы и эшелон, дернувшись пару раз, медленно тронулся.
Солдат, стоящий в двух шагах, увидев ее замешательство, подскочил с криком «Давай быстрей в вагон», схватил ее и стал грубо подталкивать ее к вагонному чреву. Неожиданно рядом оказался молодой лейтенант, который все видел. Он резко схватил солдата за руку, сказав ему пару известных слов на «чистом русском». Затем он быстро подсадил пани Новицки в вагон, и уже на ходу, отстегнул от ремня свою фляжку с водой, и сунул ее в руку пани Новицки, крикнув:
- Пусть пани не волнуется! Это вам от меня на память!...
Корректор пани Тереса, прочитав этот эпизод, бросила лист на стол.
На ее лице мгновенно вспыхнули еле заметные тени злости и презрения, а тонкие губы ее утончились донельзя. Разволновавшись, она резко встала из-за стола, накинула на себя теплую кофту, и вышла на балкон, чтобы покурить и унять волнение.
С ее балкона на десятом этаже была видна высокая монументальная городская Ратуша с старинной башней и огромными часами, и несколько старинных высоченных остроконечных костелов, будто бы намеренно воткнутых в городские кварталы. И слышались мелодичные колокольные звоны, призывающие правоверных католиков к вечерней службе.
Но корректор была так взволнована, что, кажется, ничего не замечала. Ее бил мелкий внутренний озноб от прочитанного фрагмента.
Наконец она докурила, вернулась в комнату и с решимостью села к телефонному аппарату.
- Алло, пан редактор! Извините за беспокойство в столь неурочный час.
- Добрый вечер, пани Тереса! Что-то случилось?
- Мне надо срочно с вами встретиться! Иначе я не знаю, как буду выглядеть завтра!
- Пани Тереса, у вас что-то случилось? - повторил свой вопрос редактор.
- Да! То есть, лично у меня нет, но я не могу больше читать текст пани Бохеньской. Это выше моего миропонимания! А самое главное смогу вам рассказать только в личной встрече и желательно прямо сейчас!
- Я понял пани, но, может быть, оставим этот разговор на утро? Понимаете, уважаемая пани Тереса, у меня жена лежит с высокой температурой, и я не могу ее в данный момент оставить одну.
- Понимаю… - тяжело вздохнула корректор - Тогда до завтра, пан редактор.
Только она положила трубку, как зазвонил телефон.
Это была пани Зошя. - Добрый вечер, пани Тереса! Извините меня, но вы меня так заинтриговали, что так и хочется спросить - когда книга, над которой вы сейчас работаете, ляжет на прилавки книжных магазинов? Я уже ее хочу почитать!
Корректор, глубоко вздохнув, подавила в себе нахлынувшие эмоции, и голосом, словно ничего не случилось, ответила:
- Добрый вечер, Пани Зошя. Ну, что вам сказать? Сейчас я не уверена, что эта книга когда-либо выйдет из стен нашей редакции.
- Это почему же, пани Тереса? Вы же еще сегодня с таким восторгом говорили о замечательном нашем польском старике, помните?
- Помню - едва скрывая раздражение, сдержанно ответила корректор, и, выждав паузу, продолжила - Извините, милая пани Зошя, но я думаю, что вам всё же следует забыть об этом старике…
10
Эшелон, мчавшийся на пределе своих возможностей, временами притормаживал на сложных участках трассы, повороты которой не позволяли выдерживать нужную скорость. Вагон, в котором находился умирающий старик, был соседом «спецвагона» с конвойным составом.
На каком-то километре дороги, когда эшелон едва плелся, конвойные вдруг услышали звуки тяжелых ударов, раздающихся из соседнего вагона.
- Чтобы это могло быть? Ну, никакого житья! - подумал капитан, прислушиваясь к учащающимся ударам - Бунт? Или что иное? Он зашел в офицерский отсек, и посоветовавшись со своими подчиненными командирами, принял решение - остановить эшелон. Пока он размышлял, как это осуществить, эшелон остановился у какого-то бревенчатого полустанка, с каланчой для заливки воды в паровозный тендер, с маленькой бревенчатой избой и колодцем и, с неподалеку стоящей, будкой стрелочника.
Капитан вызвал несколько вооруженных солдат и вместе с ними зашел в соседний вагон, в котором удары прекратились, как только эшелон остановился.
- Ну, что тут у вас! - зычно и зло спросил капитан с пистолетом в руке, оглядев притихших и испуганных ссыльных - Кто стучал по стенкам - немедленно встать!
Ссыльные молчали.
Но тот дерзкий исхудавший юноша вдруг приподнялся и громко сказал по-русски:
- У нас тут умер старик! Понимаете? И мы не знаем, что с ним делать! Его надо хоронить!
- Так, понятно! Разберемся! - зло ответил капитан, и, повернувшись к солдатам, тихо приказал - Старший сержант Перевалов, немедленно к стрелочнику за носилками и любым тряпьем!
И пока сержант с рядовыми не принесли носилки, так и молчали - конвоиры и ссыльные.
Затем капитан с солдатами и носилками, подойдя к мертвому старику, громко спросил:
- Как его имя и фамилия?
- Не знаем его фамилию, а звали его пан Тадеуш! - вызывающе громко ответил дерзкий юноша.
- Тады уш, звиняйте, пан! - ехидно сострил капитан, глядя на юношу в упор, и, повернувшись к солдатам, резко приказал - Грузи его.
- А куда вы его? - с тревогой крикнул юноша - Это очень достойный пан! Его надо отпевать и хоронить с почестями!
- С почестями, говоришь? А актировать не подойдет? - с ухмылкой ответил капитан и пошел вслед солдатам, вытаскивающим из вагона тело старика с болтающимися руками и ногами, уложенного на дровяные носилки и укутанного непонятным тряпьем.
- Я не знаю такого слова «актировать»! - отчаянно крикнул юноша в спину капитана.
С лязгом захлопнулась вагонная дверь. Ссыльные, кто мог, прилепились к щелям и со слезами смотрели, как несут старика куда-то за избу стрелочника…
Корректор в размышлении снова отложила чтение.
После телефонного разговора с редактором она не собиралась читать, будучи в полной уверенности, что этот текст ее больше не интересует, и будет настаивать на запрет его издания. Либо. Она могла бы согласиться на издание, но только после важной беседы с автором и редактором. Но недавняя телефонная беседа с пани Зошей о несчастном старике, как-то смягчила ее душу.
Корректор накинула на себя теплую кофту и снова вышла на балкон. Закурила свои любимые крепкие и ароматные сигареты «GoldenAmerican», а в простонародье - голдены, и стала вслушиваться в тишину наступившего ноября…
11
В комнате пани Бохеньской тишину нарушал только тихий звук работающего телевизора. Она вполглаза смотрела повтор известного и всеми любимого сериала, с великолепным поседевшим Даниэлем Ольбрыхским в главной роли, а мысли ее тем временем, были далеки и от сюжета, и от персонажей, что-то ей рассказывающих о вечной любви и потерянных надеждах.
Изредка она с нескрываемой тревогой и ожиданием поглядывала на молчащий телефонный аппарат.
- Не понимаю, почему пан редактор не звонит? И времени прошло достаточно, чтобы прочесть - с волнением в сердце размышляла она - Неужели так плохо написано, что ему совестно об этом признаться, а потому не звонит, вероятно, продумывая вариант, как бы аккуратнее мне об этом сказать…
Волнение и какая-то внутренняя неуспокоенность никак оставляли ее. Но вот один из эпизодов сериала с Ольбрыхским, так напоминающим ей мужа, вдруг погрузил ее в далекое прошлое…
Ей вспомнилось, как она, Ирэна Новицки, выпускница Варшавского университета встретилась с Даниэлем Бохеньским - обаятельным молодым человеком и талантливым журналистом, работающим в архивах Главного штаба вооруженных сил республики.
Они безумно любили друг друга, вскоре они поженились, сняли уютную квартиру и родили сына. Оба трудились с увлечением - она в Государственном банке, а он уже тогда был приписан военным атташе к посольству республики в Москве. Его недолгие командировки только усиливали их любовь.
Но вот что-то дернуло тогда Даниэля уступить просьбам своего лучшего друга в помощи поиска пропавшего его отца, которого по слухам и домашним преданиям якобы расстреляли в Катыни.
После одной из командировок Даниэль был неожиданно уволен из Генштаба. Он долго не мог найти работу. Но как-то приятели предложили ему пост главного редактора газеты небольшого городка. Так она вместе с Даниэлем и оказались в этом воеводстве. И все вроде бы складывалось замечательно, пока Даниэль не поехал в командировку в Ленинград на Дни польской культуры. Оттуда он уже не вернулся…
Ей из посольства пришло сообщение, что он попал в какую-то очень странную аварию. Посольству республики так и не удалось узнать правду, и было категорически запрещено открывать цинковый гроб, который сопровождали какие-то люди в серых костюмах.
И до сих пор ей не известны настоящие причины его смерти...
Но вот ее воспоминания прервал негромкий звонок в дверь. Она пошла открывать. На пороге стоял ее сыночек.
- Мой золотой, что-то случилось, что ты пришел так поздно? - с тревогой спросила она.
- Нет, что ты! Все хорошо, мамочка! Но ты же меня сама просила напомнить тебе об одном фрагменте твоих воспоминаний, который ты срочно хотела переделать. И просила меня помочь его исправить. Помнишь? А ведь надо успеть и отнести завтра в редакцию.
- Совершенно забыла! Спасибо, что напомнил, мой родной! Но давай я тебя сначала покормлю.
После еды, сын достал из своей сумки копию фрагмента маминых воспоминаний.
- Вот этот фрагмент, мама. Прочти мне его не спеша. А я на слух сделаю пометки, которые, на мой взгляд, требуют правки.
- Хорошо, но только пойдем в гостиную, а то мне здесь как-то неуютно и холодно…
В вагоне стало очень холодно. По ночам морозы доходили до двадцати и больше градусов, и ссыльные - больные и здоровые - все теснее прижимались друг к другу, пытаясь в обнимку хоть как-то согреться. На коротких остановках эшелона конвоиры все чаще выносили трупы умерших. И казалось, что этому ужасу не будет конца.
В «спецвагоне», обычном плацкартном вагоне, немного переделанном для военных нужд, конвойный состав, уставший от долгого пути, лежал и дремал после плотного обеда.
Эшелон в это время замедлил свой ход, едва двигаясь по бескрайнему пространству тишины, сложенному из мёрзло-белесого неба, слепящего савана-снега и оледеневшей омертвевшей тайги.
Некоторые молоденькие солдаты вглядывались в окна и переговаривались между собой, вспоминая своих родителей и оставленных на время невест. Показывали друг другу их фотокарточки с надписями о вечной любви. В вагоне царила благостная тишина, а жара от буржуек - хоть двери открывай - наполняла вагон уютом, напоминающим родительский дом…
Но вот что-то нарушилось в этой тишине вагона и заоконного пространства. Конвоиры прислушались.
Непонятно откуда слышался странный, словно нереальный, хор, исполняющий какую-то лихую, безумно задорную песню.
И с каждой минутой эта песня, никак не вязавшаяся с данной ситуацией людской безысходности, все теснее окружая конвойный вагон, звучала все сильнее и яростней. Офицеры, так же услышавшие пение, быстро собрались на совещание к командиру.
Капитан, он же командир, догадавшийся о происхождении хора, громко спросил:
- Всё понятно, товарищи офицеры? Или вам надо объяснять?
- Нет, товарищ капитан! - ответил один из лейтенантов - Все ясно! Эшелон бастует!
- Молодец, товарищ лейтенант! А теперь слушай мою команду! Всему конвойному составу объявляется тревога №1!
Пока поезд двигается медленнее груженой телеги - добежать до машинистов и срочно остановить состав! За исполнение этого приказа отвечает старший лейтенант, товарищ Скрытников! Далее. Когда поезд остановится - всем солдатам и их командирам немедленно провести операцию - «штурм вагона». За этот приказ отвечаю я сам! Скрытников! Действуйте!
- Есть, товарищ капитан! - приложив руку к ушанке, отчеканил Скрытников, и тут же спрыгнул с подножки «спецвагона».
Эшелон, скрипя железом, остановился, но песня не прекратилась. И даже тогда, когда с лязгом и грохотом открылись все двери вагонов, эта песня, что пел уже весь эшелон, получив свободу, так и взлетела в поднебесную высь.
Командиры с вооруженными солдатами влетали в каждый поющий вагон и выстрелами вверх требовали немедленного окончания песни.
Но песня не сдавалась!
Она уже неостановимо звучала на полном надрыве всех человеческих чувств и эмоций! И остановить ее можно было только повальным расстрелом или раздавив гусеницами танков.
- Что вы поете? - перекрикивая поющих ссыльных, спросил капитан седовласую пани Новицки.
Ссыльные, сбившись в кучу, и, не обращая никакого внимания на вооруженных конвоиров, запели еще яростнее:
Hej, hej, hej sokoły!
Omijajcie góry, lasy, doły!
Dzwoń, dzwoń, dzwoń dzwoneczku!
Mój stepowy skowroneczku!
Heeeeeeeeeeeeej !!!
- Hej, sokoły поем! Это любимая народная песня поляков! Ее любил наш пан Тадеуш! - выкрикнул дерзкий юноша, с трудом преодолевая своим срывающимся фальцетом мощное пение.
Капитан, вспомнив имя умершего старика, сплюнул с досады, и приказал солдатам выйти и стоять у открытой двери. Он вышел из вагона для того, чтобы собрать своих подчиненных.
- Товарищи командиры! - произнес капитан прибывшим командирам - Я считаю, что открытые двери скоро успокоят всех этих артистов! Так что подождем с полчаса, а там и тронемся дальше.
Время шло, а песня так и не хотела сдаваться, и звучала она еще безрассудней и яростней:
Wina, wina, wina dajcie!
A jak umrę pochowajcie!
Na zielonej Ukrainie!
Przy kochanej mej dziewczynie!
Heeeeeeeeeeeeej !!! …
- Закрыть вагоны! И всем по местам! - выкрикнул замерзший капитан.
На мгновенье мощный дружный грохот захлопнувшихся дверей как ножом вспорол песню. Наконец, эшелон медленно тронулся с места и двинулся в глубь неизвестности вместе с неубиваемой песней о Родине…
12
- Уважаемая, пани Тереса, я понимаю и ценю ваши чувства к нашей родине, и всецело с вами заодно - произнес редактор, прерывая повисшее молчание - Но хотел бы я сначала услышать от пани, хотя бы в общих чертах, мнение о тексте пани Бохеньской.
Корректор, поджав свои и без того тонкие губы с намертво приклеенным легким презрением, и, глядя на редактора своими прищурившимися глазами, ответила:
- Текст пани Бохеньской, если не брать во внимание наши с ней расхождения в трактовках описываемого одного события, который, кстати, к сожалению, является централизующим моментом всего повествования, все же надо признать интересным, и талантливо написанным - закончив мысль, корректор замолкла, продолжая внимательно и серьезно смотреть на собеседника.
Редактор молча провел ладонью по своей лысеющей голове, словно нащупывая спасительную мысль для выхода из затруднительного положения. Но вот она блеснула в его глазах и редактор спросил:
- Могла бы, пани, мне сказать, что за событие в тексте вас не устраивает?
- В тексте есть эпизод о советской солдатской фляжке. Там написано о том, что кэгэбист лейтенант, обвинив солдата за грубое и равнодушное отношение к ссыльной пожилой пани, у которой разбилась бутылка с водой, вступается за пани и дарит ей свою фляжку, чем проявляет свои высоконравственные человеческие качества. Я думаю, что пан понимает о чем я говорю. Но, послушайте, пан редактор! Такого же у русских никогда не было и не бывает! – и, помолчав, продолжила – И этот эпизод следует трактовать либо как больную фантазию автора, или как явно положительное отношение к русским, что, возможно, вполне согласуется со слухами о тайной работе пани на советскую контрразведку.
- Дааа… Кажется мы влипли… И что можно было бы сделать с этим эпизодом? - удрученно спросил редактор.
- Убрать этот эпизод с бутылкой. Но если автор не согласится его убрать, то я буду не только категорически против издания этих воспоминаний, но буду на этом настаивать вплоть до нашего президента - с нотками металла ответила корректор.
- Я принял к сведению ваше предложение, пани Тереса – помрачнев тихо произнес редактор, и после короткой паузы спросил – Кстати, а вы прочли воспоминания до конца?
- Да – сухо ответила корректор.
- Скажите, пани Тереса, а что еще, кроме того эпизода с кэгэбистом, вас, например, как рядового читателя, затронуло, задело или показалось необычным?
Корректор несколько смутилась. Она долго молчала, как бы внутренне подбирала слова для ответа:
- Мне совершенно было непонятно одно - как пани Бохеньска могла заранее предвидеть финал своего повествования…
- То есть? - удивленно спросил редактор.
- А вы, пан редактор, не требуйте от меня ответа – вздохнув, сказала корректор - Я думаю, что пан редактор в скором времени сам все узнает, увидит и убедится - добавила она с легкой и загадочной ухмылкой.
Редактор, несколько оторопев от такого ответа, замолчал, потом отпустил корректора, и стал набирать номер телефона секретаря городского воеводы.
- День добрый, пан секретарь! Вас беспокоит главный редактор воеводской газеты.
- День добрый, пан редактор - ответили редактору в трубке - Слушаю внимательно пана!
- У меня вопрос к пану! Мог ли пан секретарь организовать мне экстренную встречу с паном воеводой?
- Минуточку, пан редактор, и не кладите трубку - в трубке было слышно, как по внутреннему телефону переговариваются секретарь с воеводой, через минуту редактор услышал - Пан редактор, пан воевода сейчас не занят. Скажите, а мог бы пан редактор приехать к нему прямо сейчас?...
Воевода, выслушав редактора, молчал, глядя куда-то в пространство. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и выглядел он совершенно спокойно, хотя возникшая ситуация явно его расстроила. Помолчав еще немного, он сказал:
- Понимаю, пан редактор, вашу озабоченность. Эпизод с фляжкой действительно выпадает из нашего традиционного представления о русских, я бы сказал - из политического контекста наших исторических отношений с Россией… Я давно знаю автора этих воспоминаний, как настоящего польского патриота, как очень порядочного и честного человека. Признаюсь, что дружил с ее мужем, погибшим в Ленинграде при весьма странных и невыясненных обстоятельствах… Официально было сообщено, что он, по неосторожности, попал в автомобильную аварию. Хотя были очевидцы, которые тихо рассказывали о намеренно спровоцированной аварии – просто задавили его грузовиком в каком-то переулке… Так это, или не так – никто уже не узнает правды… Пан редактор, но я уважаю и ваше мнение, признавая ваш профессионализм, ваше знание читательской аудитории, которая, по вашему предположению, может отозваться вполне негативно…
Воевода задумался.
Редактор, прерывая паузу, сказал:
- Пан воевода, я жду вашего вердикта. Вот как пан скажет, так я и поступлю.
Воевода вышел из-за стола, подошел к окну и стал молча всматриваться в панораму города. Редактор, сидя в удобном кресле, терпеливо и с волнением ждал, тихо отбивая пальцами некий ритм на своем кожаном портфеле, лежащем у него на коленях.
Но вот воевода, повернувшись к собеседнику и, опершись о подоконник, заговорил:
- Непростая нам с вами, пане редактор, выпала задача… Накопившиеся обиды нашего общества за несколько веков по отношению к России, иногда не позволяют нам трезво смотреть на прошлые исторические процессы. И я не думаю, что пани Бохеньска придумала тот эпизод с фляжкой, и уверен в правде ею написанной… Разрешить или запретить эти воспоминания я не имею никакого морального права… Думаю, что каждый из нас должен быть на своем профессиональном месте, и действовать должен согласно своей профессии, совести и чести… Я твердо верю в ваше верно принятое решение. А потому снимаю с себя ответственность и контроль по выпуску книги воспоминаний нашей уважаемой пани… Да, пан редактор, чуть не забыл - я вас очень попросил бы уведомить меня о вашем окончательном решении.
Воевода, закончив монолог, вернулся к своему столу и сел, ожидая ответ редактора.
- Спасибо пану воеводе за искренние слова – несколько нервно и машинально поправляя галстук, заговорил посерьезневший редактор - Как мне стало понятно, дело о книге пани остается в моей прерогативе, на моей совести.
Воевода встал, подошел к редактору, улыбнулся и крепко пожал ему руку.
А затем, провожая его к двери, сказал:
- Только всегда помните о своей чести и совести…
13
Редактор, после встречи с воеводой, ехал по городу на своем стареньком автомобильчике, сам не зная, куда. Он, в общем-то, был
доволен посещением Ратуши, но та ответственность и самостоятельность, на которые намекнул воевода, тревожили и волновали его.
Он медленно ехал по своему родному городу, и в который раз с любовью разглядывая красоту архитектуры старинной центральной его части, сохранившейся, несмотря на частые и мощные артобстрелы и бомбардировки во время войны. И было такое ощущение, что и немцы, и русские желали этот городок оставить живым для себя.
Он, кажется, знал историю каждого дома и костела, каждой башенки и купола, каждой кованой оградки и, казалось, каждого камешка в мощеных старинных узких улицах, по которым он бегал с детства, а сегодня автомобилям было уже не протиснуться.
Он также знал, что вся эта красота была построена и сохранялась немцами в период их долгого владычества в прошлые века до их поражения в войне.
Он также знал, что его и соседние приграничные с Германией воеводства, были отобраны русскими у немцев и по воле же русских были переданы его стране.
Он также знал, что этот факт политиками и обществом всячески замалчивается, и воспринимается, как акт некой исторической справедливости.
Он знал и еще помнил те годы, когда поезда дружбы ежедневно курсировали в Москву с массой польских граждан, так называемых туристов, едущих в основном для приобретения золотых ювелирных украшений и электро-радиотоваров для перепродажи, а попросту - для спекуляции.
И знал еще, что как только Польша вышла из состава стран Варшавского военного договора, то вся та масса туристов переметнулась на германские просторы в поисках лучшей жизни…
Ему вспомнился один диалог с его приятелем - историком по образованию, сказавшим о сотнях тысяч своих соплеменников, едущих к немцам наниматься на тяжелый рабский труд или везущих оттуда товары для перепродажи:
- Я, конечно же знаю, как германцы к нам относились во все века, но особенно ужасно было их отношение к нам в годы недавней ужасной войны, когда они камня на камне не оставили от Варшавы. Прекрасно знаю и помню ту немецкую нацистскую идеологию о тотальном уничтожении нашего народа. И как это ни парадоксально звучит, но они уничтожали наш народ в лагерях смерти, построенных на наших же территориях. Да, всё это - чистая правда! Но, вместе с этим, я не вижу сегодня ничего зазорного в рабском найме на работу наших граждан к немецким богатым предпринимателям. Ведь право каждого свободного поляка - жить, искать и выбирать работу там, где ему выгодно…
Вспомнившиеся слова приятеля и узкие красивые и тенистые старинные улицы, вынудили редактора остановить автомобиль и пойти прогуляться пешком…
И шел задумчивый редактор, останавливаясь почти у каждого старинного подъезда, разглядывая красивые разнообразные, эмалью покрытые таблички, написанные на немецком языке, странным образом не сорванные, а сохраненные.
Он разглядывал своих сограждан, прогуливающихся или спешащих по своим делам, которым, казалось, не было никакого дела, как до красот архитектуры, так и до старинных улиц и всего города в целом.
Он зашел в несколько книжных магазинов и увидел, что они пусты от посетителей. И подумал он тогда, что, вероятно, заканчивается эпоха знаний и книги, как таковой.
Он шел, раздумывая о наступающей новой эпохе компьютера и беспардонного интернета, о странностях, капризах и беспамятстве богини Клио…
Незаметно для себя редактор дошел до городского сквера с небольшим водоемом.
Стояли последние теплые осенние дни, и вокруг водоема еще работало несколько открытых кафе со столами и большими над ними летними зонтами. Почти все места в кафе были заняты любителями пива и отдыха.
Найдя свободное место за одним из столов, редактор сел и огляделся. Напротив него сидели парень с девушкой, они тоже, как и все, пили пиво и о чем-то своем весело болтали.
- И что делать мне? – все продолжал вопрошать себя редактор – Как жить дальше? Настоять на публикацию книги пани Бохеньской как есть, без купюр, или уступить корректору? А согласится ли пани Бохеньска на удаление эпизода? Чувствую, да и уверен, что нет… Если публиковать как есть – загрызет меня корректор, чую и знаю, что она просто так это не оставит. У нее связей столько найдется, что и самого воеводу запросто сможет вынудить уйти с поста. Вот не повезло же мне с ней… Стоп! А если пойти с ней в гости к пани Бохеньской? И самим убедиться в существовании сей злосчастной фляжки? И тогда…
Редактор обрадовался этой спасительной мысли и стал незаметно наблюдать за симпатичной парой, сидящей и тихо воркующей напротив него.
Парень, заметив взгляд странно молчащего редактора, спросил с улыбкой:
- Почему пан не пьет пиво и почему такой печальный и грустный?
- Да вот не могу решить одну проблемку, а потому не пьется и не естся.
- Пан болен или влюблен? - спросила, приветливо улыбаясь, девушка.
- Ни то, ни другое - ответил редактор, грустно улыбнувшись - У меня к вам, панове, вопрос, если позволите.
- Спрашивайте без проблем - ответила девушка и с улыбкой посмотрела на своего парня.
- Скажите, прошу вас, как бы вы поступили, если бы вас касалась проблема выбора, очень серьезного, можно сказать, даже политического характера. Как бы вы поступили - по чести и совести, или по выгоде?
Пара задумалась, переглянулась, улыбки куда-то исчезли, но через минуту ответил парень:
- Сложный у вас вопрос, уважаемый пан. Надо все-таки знать эту проблему политического характера, хотя, конечно, всегда важно иметь свои принципы… А что, у пана проблемы с политикой?
- В некотором смысле… - улыбаясь, ответил редактор.
- И если это так, то, как говорил мне мой папа, когда он не понимал, что и о чем говорят между собой политические лидеры, то он рассуждал просто - значит, проблема заключается в деньгах.
- Спасибо пану за ответ! Кажется, вы неплохо разобрались с моим вопросом - с улыбкой сказал редактор.
Он встал, попрощался с этой парой и решительно пошел к своей машине…
14
Две пани стояли на балкончике, как принято у полек, мило разговаривая, но с холодным любопытством, словно соперницы, незаметно разглядывали друг друга.
Корректор курила свои любимые «голдены», а хозяйка, беседуя, незаметно собирала листочки, опавшие с цветочных кустиков - осень делала свое дело.
- Извините меня, пани - перевела тему корректор - Скажите, прошу вас, как называются эти ваши удивительные крохотные цветы, в изобилии обсыпавшие ваш балкончик? Какие-то они у вас странные - с необычными по цвету синими листочками! Но ведь в природе не бывает синего хлорофилла! Да и сами цветочки, чего тоже не бывает, разнообразны по цвету! Это так странно! И откуда они у вас?
- Неужели вы не догадались? - улыбнувшись, ответила хозяйка, и, видя недоумение в глазах собеседницы, продолжила - Они мне достались от моей мамочки, после ее ухода в мир иной.
- Понимаю… А у нее откуда были эти такие странные и невиданные, словно неземные цветы?
- Неужели вы еще не догадались? - удивившись, повторила хозяйка - Хорошо, пока вы вспоминаете - продолжала улыбаться она - Могу вам, пани, сказать, что я перерыла все возможные справочники и альбомы по всем цветам мира, но так и не нашла этих цветочков в реестрах нашей планеты. Как это ни странно. Представляете?
- Господи, как же я раньше не догадалась! - чуть не вскрикнула корректор - Я вспомнила. Неужели эти цветы подарок того самого старика пана Тадеуша?
- Да, того самого…
- И еще вопрос. Ну, это, конечно, просто фантастика! Я никак не могу прийти в себя. Скажите, а как вам удалось предвидеть все события, что разворачивались вокруг вашего текста за последние дни? Вы что, экстрасенс, провидица или пророчица? – с легкой иронией спросила корректор.
Хозяйка, заметив иронию, загадочно улыбнулась и осторожно взяла корректора за руку:
- Живя с такими цветами, и не то от них узнаешь! Давайте, пани Тереса, не будем надолго оставлять вашего кавалера в одиночестве…
Редактор, стоял у самого серванта и, наклонившись к стеклу, в упор разглядывал фляжку, но увидев входящих дам, он выпрямился и невольно воскликнул:
- Так всё-таки - она есть!
Хозяйка с улыбкой на лице, не проронив ни слова, отодвинула стеклянные створки серванта, достала фляжку и вручила ее редактору.
Редактор бережно, словно золотую бесценную маску царя Приама, взял ее в руки, и, аккуратно погладив блестящие алюминиевые бока, молча, передал ее корректору:
- Вот она, пани Тереса!
- А мне просто не хочется верить, что она есть – задумчиво и сухо произнесла она, держа фляжку так, словно это была боевая граната.
Хозяйка, продолжая с улыбкой смотреть на своих нежданных и озадаченных гостей, встала и пошла на кухню за кофейником.
- Ну, что, пани Тереса, вы изменили свое решение? - тихо спросил редактор.
- Нет - поджав губы, коротко ответила пани Тереса – Будем считать, что нет ее в природе, и точка.
- Так вот же оно, в ваших руках вещественное доказательство – изумился редактор.
Корректор промолчала, посмотрев на редактора отсутствующим взглядом, и вернула ему фляжку. Редактор, уже понимая решение корректора по отношению к рукописи, безнадежно вздохнув, осторожно поставил фляжку на прежнее место.
Хозяйка, возвратившись из кухни, увидела на лицах гостей едва заметное напряжение. И, понимая, что надо как-то разрядить обстановку, разливая кофе по чашечкам, решила продолжить беседу:
- Извините, панове, но я вам еще кое-что расскажу из того, что еще не вошло в мои воспоминания по причине срочной переделки эпилога повествования, которое я вам сейчас передам…
Гости вежливо улыбнулись.
- Хочу вам, панове, сказать еще вот что. Моя мама, тогда в эшелоне, была просто счастлива, что у нас, на оставшийся долгий и трудный путь, была вот эта самая фляжка. Простая русская алюминиевая солдатская фляжка нас тогда просто спасла от обыкновенной жажды, считайте – от смерти, понимаете? И потом, живя в той жуткой ссылке, в землянке, мама поставила фляжку в самое укромное место, куда обычно русские ставят иконы. А мы с сестрой каждую субботу чистили до блеска тело ее. Я и теперь также чищу ее по субботам.
А теперь скажу я вам самое сокровенное, что если бы не простые, душевные, открытые искренние русские люди, жившие неподалеку от нас, то еще не известно выжили бы мы, а я - могла бы сегодня с вами иметь удовольствие пить кофе и общаться!
Скажу еще, что эти удивительно простые русские частенько заходили к нам и помогали, чем могли: лекарствами, одеждой, пищей и добрым Божьим словом!
А моя мама до самой смерти, молясь, всегда благодарила Матку Боску за помощь русских людей, и за провидение, что спасло нас от жажды в пути. И она всегда в молитвах упоминала того самого безымянного великодушного молодого лейтенанта, подарившего нам жизнь…
Через несколько дней в кабинете редактора раздался телефонный звонок:
- День добрый, пани! Вас беспокоит секретарь городского воеводы, и у меня к пани вопрос.
- День добрый, пан секретарь - ответил низкий женский голос с нотками металла - Чем могу помочь пану?
- Извините, пани, но пан воевода на линии и он хотел бы говорить с паном редактором.
- Сожалею, пан секретарь – тот же женский железный голос послышался из трубки - Но пан редактор у нас больше не работает.
Ополе – Москва, 1999г.