Я любил бывать на роднике. Там, в тени деревьев, стоя на деревянных мостках и глядя на воду, вытекавшую из трубы, хорошо было думать о жизни и смерти. Воду эту я пил — она была вкусной — но не набирал в канистры, как делали многие жители посёлка, приезжавшие на машинах за четыре километра, чтобы только не пить ту сомнительную жидкость, которую можно было набрать в посёлке из крана или из колодца. Говорили, что пить эту жидкость совсем нельзя, ругались, но власти вовсе не собирались решать вопрос с водой — посёлок был умирающий, совсем бесполезный для экономики района, и люди ездили из него на работу за сорок километров в Выборг по разбитой лесовозами дороге.
В тот день я возвращался с родника, как всегда налегке. Шагая по дороге, миновал капустное поле и вошёл в тёмный заболоченный лес — впереди виднелся мост через речку, куда посёлок сбрасывал сточные воды. Издалека я видел, что мост переходит какой-то сгорбленный человек с тележкой, что идёт он как-то очень медленно и нетвёрдо. Минут через пятнадцать я уже нагнал этого человека и поздоровался. Это был измученный старик лет пятидесяти с лишком, одетый в сильно поношенный брезентовый костюм защитного цвета. На ржавой, видавшей виды тележке дребезжала всего одна канистра с водой, а не две или три, как бывало у прочих местных жителей, не имевших транспорта.
— Тяжело, наверное, так далеко ходить? — поинтересовался я.
— Тяжело, — согласился старик, явно не расположенный к беседе.
— Ну ничего, оно для здоровья полезно. А водичка-то хороша — это вам не из крана жёлтая жидкость.
Старик хмуро покосился на меня, вытер ладонью нос и закашлялся тяжёлым, каким-то булькающим, нехорошим кашлем.
— Да вот и врач говорит, что полезно. Говорит, ходи каждый день на родник — тогда проживёшь ещё лет пять…
— Да ну уж прямо пять! — я был возмущён таким фатализмом — Это ведь не в человеческой власти. Чем болеешь-то?
— Рак, понимаешь. Доктор сказал, мол, лечить нечем и бесполезно, а на родник ходить самое то. Только тяжело очень. Хожу вот…
Мне стало жаль этого человека и неудобно за то, что я ещё молод и крепок. Я вспомнил, как утренний «пазик» на проклятой дороге трясёт местных старух, едущих в поликлинику за сорок километров. Несчастные старухи охают и кряхтят на каждой колдобине, но всё равно едут без всяких гарантий попасть к врачу, который, скорее всего, ничем помочь не сможет. Да и как помочь, когда в поликлинике нет никакого оборудования для исследований, кроме рентгеновского аппарата ещё семидесятых годов выпуска. Врач если и выпишет какое-то серьёзное лекарство, то ведь старухи всё равно не пойдут его покупать — много ли купишь на пенсию, которая нынче, как сказали бы местные мужики, с гулькин хер.
— Ты держись, старик, — сказал я, — Бог даст, ещё поживёшь. А то ведь родственникам твоим, как без тебя? Бог, он справедлив и милосерден к человеку. Всё не зря делается в этом мире…
— Да нет у меня никого…
— Прямо совсем никого? Кому-то же ты нужен!
— Жена два года назад умерла от рака. Сын погиб давно. А Бога нет никакого. Нет его, слышь ты. Не надо мне этих сказок.
— Вот так совсем и нет? А душа, куда же после смерти девается?
— А никуда. Вот была — и нет её. Ничего. Темнота одна, — старик снова закашлялся, вытер ладонью нос и глаза. Теперь я заметил, что глаза у него красные, как у давно не спавшего человека, и сильно слезятся. «Плачет, что ли?» — подумал я с испугом.
— Ты вот что, мужик, — продолжал старик, — иди своей дорогой. Умру я, понял? А ты жить будешь. И нет в этом ни справедливости, ни смысла. И душа… то ли есть она, то ли нет. Посмотришь на людей и видишь, как живут они без всякой души. И никому ни до кого нет дела. И тебе нет до меня дела. Прощевай…
Говорить больше не хотелось. Было стыдно, что я не сумел утешить этого несчастного. Присев на упавшее дерево возле дороги, я долго смотрел, как старик, медленно переставляя ноги и горбясь, упорно тащит по колдобинам свою тележку. Страшно было представить, как он придёт в свою пустую комнату, ляжет на кровать и будет думать о бесконечной, холодной загробной темноте, о своей жестокой болезни, о том, что бога нет, что жизнь прошла напрасно и бессмысленно. Что он почувствует, когда будет умирать? Вот он уже скрылся за поворотом, и осталась только перепаханная лесовозами грунтовка через болото, гниловатый лес и мутное, пасмурное небо. И больше ничего. Через три месяца я узнал, что он умер.
Гатчина 2018 г.