Откроет грудь младенец ключевидный
ласкающему литься молоку,
а дева дремлет, лежа на боку,
и ей во сне младенца лучше видно...
Над ней висит и дышит легкий сад,
у всех деревьев оторвались ноги,
ушли... их топот слышен на дороге,
они зимой воротятся назад.
Сейчас весна, и вишня расцвела,
И сад тяжелым облаком качает,
Ему лишь к вечеру немного полегчает,
В нем над цветами бесится пчела...
Из круглого небесного дупла
упало солнце, облака пронзило,
невидимая ласковая сила
от матери ребенка унесла,
она его пеленочки взяла,
идет, прижав их к золотому чреву,
деревья, как беременные девы,
склоняют к ней
тяжелые
тела...
Моей любимой подруге Нине Маркграф-Орловой,
которая мне намного больше чем просто подруга
рука у ворота печатная машинка и самопальный свитер до колен
навечно в памяти волжанка камышинка любовью облик твой запечатлен
махнешь в донецк пускай что ножки босы тогда в нас было много от детей
или в молдавию к черноволосой гроссу ах поэтесса нежный «флорь де тей»
кипел ключом михайловский питомник где я впервые встретилась с тобой
кленово зелен гумилева томик парез и челки золотой прибой
влюбленностей изменчивая глина и ученических глоссалий каучук
и первых срывов страх ты помнишь нина как вешался володечка данчук
в родном литинститутском околотке меж тьмой и светом краток интервал
«посеребрим кишки крещенской водкой» нас леша парщиков напевно призывал
неутолимо говорили в рифму сплетались голоса в органный звон
иван ловец лингвальной парадигмы боль загонял в иглу колдун чалдон
смеялись пели танцевали пили детей рожали не страшась сумы
о как же мы бессребренно любили как погибали бескорыстно мы
распался круг метафорного пула года осыпались как цифры на часах
кто выгорел кому башку надуло в густых металлургических лесах
иных уж нет а те в заморских далях но мы с тобой счастливее стократ
хоть много горя крестно отстрадали по-русски наши дети говорят
мейнстрима мимо суетного стрема ведь разве метка нам на лбу важна
подруга юности коронного еремы или еремы сильно бывшая жена
стихи как веточки дождя поставишь в вазу к весне они пробив хрусталь врастут
и в землю ждущую пасхального эскстаза и в душу сквозь кардиогенный студ
сирень в железке и в измайлово взыграет нас возвращая в богомирность бытия
сестра по слову и сестра по маю сестра по нине кровная моя
акме
а мосэнерго пусть кусает кулаки мне лампа ни к чему когда пишу о Боге
исходит кровный свет из скрюченной руки и тает боль во тьме как ром в горячем гроге
бежит по пальцам ток пронзая плоть листа и сами по себе в венки плетутся звуки
и падает платок задев гвоздочки рта на них мой вечный смех распят в веселой муке
декабрь страх струит а я еще жива врач говорит акме и я почти не плачу
а на столе стоят изюм и пахлава и я в своем уме а ведь могло иначе
подруга соломон вещает все пройдет поспи и организм вберет режим привычный
ну здравствуй цитрамон помятый патриот последний эвфмеизм убогой жизни личной
и правда может быть уж так в дугу вдвоем варить на кухне суп и по аптекам шарить
под ручку обходить ближайший водоем и средь отхожих куп шашлык на шпажках жарить
и спорить кто важней из двух российских глав ты водкой чаем я упорно гробить почки
и до скончанья дней мотаться в мирослав оршанские края припека под опочкой
где подоткнув подол с рассвета дотемна на грядках пропадать в батрачках у свекрухи
и видеть как гниет от ходжкина она пытаясь залатать прорехи в утлом духе
а после через ад больничных стен пройдя рыдать да хоронить то эту то другого
и видеть Божий мир сквозь решето дождя и у собак искать сочувственного слова
так нет же нет не сметь к смиренью путь иной я выберу опять ведь для меня не ново
сквозь буерак переть и смерть ловить спиной и прикрывать главу дерюгою терновой
и представлять мейнстрим в юродивых стихах тем для кого писать лишь способ делать деньги
и видеть райский крин в дырявых лопухах и по-вьетнамски выть и по-пермяцки веньгать
и сложенный крестом хохляцко-польский пых хранить под рушничком на дне старинной скрыни
я в семьдесят шестом отстала от своих и там моя любовь осталась к украине
уходит жизнь друзья и я зажав в горсти признаний вам в любви проросшую пшеницу
кладу их как залог другого бытия за русского письма вселенскую божницу
акме (мед.) - высшая точка развития болезни
акме (греч) – душа
светлане милютиной
в таком бы мире жить в такой ходить бы юбке
где звезды как горох по органзе небес
подола край подшить порханием голубки
а на подклад пустить витой виссон чудес
ни туфель ни сапог теперь уже не надо
по ксеньиным следкам не чувствуя земли
бежишь в ближайший храм средь ледяного града
или июльский зной несет тебя в пыли
хоть о любви земной еще мечтаешь пылко
и над любой бедой взлетаешь без труда
подпетербургский лес шарага лесопилка
сломают хоть кого зароют хоть куда
на рамах скоростных распяты клены длинно
но с запани видать на валааме свет
там охраняя мир вознесся восьмиклинно
предвечный русский крест спасения обет
* * *
кто остановится умрет мгновенно отразившись в лужах
взгляну в зимо-горгонный лед и больше мне никто нужен
лишь падаль трепаной листвы и ливней резкие облавы
на месте радужной москвы на месте радости и славы
окаменеть и наконец ничком застыть в кровавой соли
ведь в грудь вколоченный свинец теперь лишь часть меня не боле
и до весны пока нас всех Христос с небес окликнет снова
и сдернет с мира саван-снег жизнь возвращающее Слово
я буду слушать благовест на нищем кладбище в пестерцах
да чуять как врастает крест в мое растерзанное сердце
наталии райко
когда еще учились вере мы по методу апостола фомы
и прищемляли пальцы райской дверью
ходили в море галилейском стаи рыб хватило их эргической икры б
на долю чудью и на сытость мерью
цвели сады в долине речки инд скрипело время намотав на винт
гетерогенный спорофит столетий
а он восьмой апостол шел туда где лотос рдел в воде как вереда
чтоб слово Божие нести индийским детям
он возвратиться был быть может рад под серебристый сумрак пенеад
родного города где чешуи по крыши
ходить на лов пока тверда рука и наслаждаться долей рыбака
не помышляя ни о чем что выше
но кто перстами осязал Христа тот начал жизнь с нетленного листа
тому покорны люди птицы звери
пал жребий на цветастый индостан парфян бактрийцев персов и гиркан
фома неверный убедил поверить
мне близок он я близнецом была сестрою той что рано умерла
он тосковал по ней и хмурил брови
и становился резок нелюдим о как мне жаль тебя фома-дидим
мой древний сродник по христовой крови
ты принял муки ну и я смогу хоть на руси хоть на малабрском берегу
копье пронзит ли грудь иль острый стилос
я упаду зажав свой крыж в горсти воскликнув только Господи прости
за то что раз в Тебе я усомнилась
* * *
на предынфарктном переломе марта читая толле чтоб его экхарта я посмотрела в черное окно
еще таились в ямах змеи снега но нежный луч кленового побега вдруг стукнул в сердце стылое давно
ах снова жить по этой тонкой ветке бежать на волю из постылой клетки грудной родной одним дыханьем стать
срывая с жизни ярлыки и прайсы рвануть не слыша криков оставайся я разрешу тебе раз в день летать
и победив цунами бури штормы познав любые виды мыслеформы вернуться вновь в телесное домой
лишь потому что пробудившись в восемь ой где ты мама сиротливо спросит мой сын весенний лист кленовый мой
из книги «целитва»
как стерся образок матроны истаял на моей груди
на медный краешек неровный сынок с печалью не гляди
под этой ношей непосильной смогла бы разве выжить я
когда б не маленький оксидный значок иного бытия
впитало сердце жизнь металла вклеймился в тело лик родной
чтоб я дышать не перестала не сдохла в яме выгребной
чтоб для тебя голубкой билась забыв о сломанных крылах
да призывала Божью милость на аш-цепи в антителах
наш быт библейский прост и светел целуешь в голову меня
в шесть ровно телефонный петел нам возвестит начало дня
который даст тепла и хлеба а больше и просить грешно
пока вдвоем мы смотрим в небо пока оно у нас одно
дары волхвов
о эта очередь претерпий череда середь враждебного бензинового града
туда туда где вифлеемская звезда моё паломничество горняя награда
светясь бессмертной радостью плода висит на древнем древе вертограда
да это я в надвинутом платке под испытующе разверзшим хляби небом
держу евангелие в скрюченной руке и со товарищи делюсь водой и хлебом
и покупаю свечи на лотке чтоб дань отдать странноприимным требам
здесь все равны бедняк и богатей ребёнок и согбенная старуха
и я бессильная опять других сильней судьба моя служить плечом и ухом
как мать внимаю пересчёту их скорбей и ободряю сокрушенья духа
и вот к пречистенке последний поворот я вся восторг и трепет как другие
у врат высоких нас встречает Тот кто в душах зрит и злые и благие
и зная это крестно молится народ в иеротопии стихийной литургии
сюда явишися библейские волхвы пав на колени средь торжественного храма
сложили чаши со дарами с головы и растворились в воскуреньях фимиама
орлы и человеки львы волы вошли в ларец с Христовой монограммой
лишь на мгновенье длань коснулась их и вместо сердца смирны мёд под грудью
открыта тайна знаков золотых надмирный ладан вдруг вдохнули люди
и дух в блаженном выдохе затих и так нетленно в вечности пребудет
через двадцать лет
какая осень как стакан с пронзительной кастальской водкой
куда же нам с подводной лодки пей да низайся на кукан
прожитых лет так странно рядом давай рассказывай не лги
не говори кругом враги не суетись блудливым взглядом
пора приходит умирать кончай жалеть себя мой дальний
не бывший ближним изначально так среднестатистичный тать
из тех что ходят по ночам и нежность душ крадут у женщин
морганатически обвенчан и перхоть скачет по плечам
и гепатит и простатит и ой прости мне плохо с сердцем
вот сыпануть бы в морду перцу да что-то светлое блестит
на самом дне прошедшей жизни и как-то даже жаль слегка
что кружевные облака лишь засти для зеркал на тризне
что все сиянье сентября в твоей тени сникает сразу
и пошлой прозы метастазы не держат даже ятеря
что ты обманут нищ смешон так и помрешь на пепелище
но все скандальной славы ищешь киношный шут амикошон
напрасно жил напрасно лгал напрасно сочинял подводки
к судьбе под окнами высотки стоишь прикрыв рукой фингал
и жалко ерзаешь лицом запахивая плащик летний
надеясь что хоть раз последний сын назовет тебя отцом