Мертвые озера
На пустынной равнине у мертвых озер
тонкой рябью, дрожащей от зноя,
горизонт расплывается, зыбкий узор
совмещает с небесным земное,
и палит все сильней, и вдали все черней,
и горячей золой потянуло,
и мерещатся гривы летящих коней,
и кипящие тучи в нарывах огней,
и раскаты подземного гула.
То из прошлого – беглый огонь батарей,
батальоны идут на Литовский,
и ладони раскинул апостол Андрей,
застывая в прицеле винтовки,
и каховская кровь прямо в соль Сиваша
иссякающими родниками
потекла и горит, как вино из ковша,
и сквозь пух облаков улетает душа,
и земля превращается в камень.
Это память и родина, ветер и путь,
это зарево, пепел и слово,
это кровь обратилась в гремучую ртуть,
и по сердцу грохочут подковы…
Красным – кровь и огонь, белым – свет и слеза,
между ними лазурь небосвода,
и смолой золотою текут образа,
и не могут покинуть война и гроза
неделимую душу народа.
Морозной зимой
Вельможная щедрость морозной зимы,
роняющей белую шубу
на кладбищ квадраты, на свалок холмы,
на ржавые рельсы и трубы...
Кто хочет - исчисли ее январи,
кто может - о звездах ее говори,
разжав посиневшие губы.
Не слышит она разговоров людских,
не помнит она пустословий,
присыпет порошей и эти листы
опавших страстей и любовей,
а сердце стучит все сильней и сильней,
туманится свет городских фонарей,
а тени в снегу все лиловей.
Спешу что есть силы, молюсь на ходу,
вдохнув обжигающий иней,
смахнув со слезами ночную звезду,
пропавшую в снежной перине...
Как бабы и крепости детской поры,
во прах ледяной разлетелись миры,
развеялись пылью в пустыне.
Исчезли, умолкли, и вновь родились
узлами стихий и созвучий!
Взываю из клетки - творись и продлись,
мой выкрик, мой приступ, мой случай!
Мое заблуждение, звонкая ложь,
мой старый червонец, затертый, как грош,
мой воздух, и льдистый, и жгучий…
На бульваре
Кому поспать, кому пополдничать,
кому – забудь, кому – прости,
а небо судорожно солнечно,
но сквозь него не прорасти…
Бульвар алеющий всклокочен,
растрепан и полураздет,
и ветер гонит вдоль обочин
клочки рекламы и газет.
Кому шуршать сухими листьями
в прозрачном холоде аллей,
кому шептать пустые истины,
сухие, как столярный клей…
Ни голосом, но взглядом юным
не красоваться, не блеснуть,
сыпуча, как песок на дюнах,
осенняя седая суть.
Кому в дожде унылом выплакать
до дыр истертую молву,
кому до судорог, до выкрика
любить и поминать Москву,
любить мучительно и больно,
как давней молодости грех,
как первый стих, слепой и вольный,
сорящий златом из прорех!
В переулках
Не все на свете покупается,
есть то, что достается даром, -
тебе расскажет Подкопаевский
о времени, как полночь, старом.
Пройди по осени и встреть его
среди запущенных кварталов
и переулков Рима Третьего,
где кружится оно устало...
В нем сладкий сон царя Тишайшего,
чернолощёный, изразцовый,
огнем пожара величайшего
переплетен и окольцован,
пьянит кремлевскими отравами,
играет плахой да пенькою,
и дразнит кознями лукавыми
из душных теремных покоев...
Но как бы ни была неистова
Москвы земная сердцевина,
за ней и Матушка Пречистая,
и светлый образ серафима,
и свет, нежданно возникающий
из мрака Гога и Магога,
и боль, идущая раскаяться
и пасть у Божьего порога...
Да, я не докажу не верящим
Москвы истерзанную святость!
Кто ценит лишь финты да зрелища,
и крест вообразит ухватом...
Но ты, сундучная, халатная,
согбенная земным поклоном,
в асфальт до темени закатана,
укрыта рубищем зеленым!..
Как по любви томится жаждою
твоя былиночка больная!
Сама себя ты даришь каждому,
о благодарности не зная...