***
Говорит, говорит,
Глядит, не мигая, в лоб.
Мягко стелет,
А там — хоть потоп, не расти трава.
Семь худых коров — промежуточный наш итог
(не плещи руками — отвалятся рукава).
Из пустого в порожнее
Носим золу в горсти.
Не стучи, не заперто, но — «посторонним вэ».
Покупай на вырост —
По Сеньке и почести,
На траве дрова и водица темна в Москве,
Аж черна река...
Не дай бог замочить подол!
Только редкая птица рискнёт, не промерив брод...
Возлюби врага, ведущего протокол, —
Уж таков приход.
***
Почему в перспективном мире всегда аншлаг
суесловия,
красной соли на черепках?
Опрометчивый Фауст надменные зрит крыла —
и не может постичь, где застыла его рука.
Что поставь на зеро, что на чёрное,
что совсем
соскочи с колеса Сансары на мёртвый лёд —
обойдут,
обскачут верхом на хромой козе,
перебросят на общий счёт.
Но останутся — порт приписки,
базар-вокзал,
отбывающий хор свидетелей,
ход комет...
Хочешь видеть истину — вырви себе глаза!
(Тут была задумана смерть... только смерти — нет.)
***
Наталье Арбузовой
Вкусный вечер.
Слоёный закат.
Перво-наперво май,
а потом — поминай как звали.
Мы носили значки кучерявых внучат-октябрят,
Не клянись! — но клялись
и портретам салют отдавали.
Буколический вечер
задумывал прадед,
когда
золотишко копал на своей беспокойной делянке,
и сквозь жёлтое сито
струилась живая вода,
и свободное солнце в ручье умывалось румяном.
По-вдоль чуда мы странствуем,
пере-могая узлы,
впопыхах на беду совершая скупые набеги.
Сирых, малых — но сих,
чьи глаза голубы и светлы,
чьи объятья круглы,
чьи весомы слова и дары, —
Мы не видим — но чувствуем —
в необозначенном
веке.
***
Ты гляди, гляди! — Сколько можно не знать печали?
Словно сны дурные закапало в очи лето.
Над Москвой-рекою засилье настырных чаек,
И закат над башней рачительно вставлен в смету.
Не проси помалу — немедля запишут вором,
Огребёшь по полной: три метра, тоске на вырост.
А народ доволен объявленным приговором —
Зажирел, мол, выкрест.
Подмахнут петицию — разве что от безделья:
На царя управу ищи, не ищи — что дышло...
Над Москвой-рекою, в казённый гранит одетой,
Снова время вышло.
***
Пусть чавкает луна под сапогом
И брызги разлетаются в испуге:
Не на щите — спасибо и на том!
И замирает красная — с шестом —
Не-девица в своём порочном круге.
Над шпилем ночь,
На паперти — вода,
И катится, звеня и куролеся,
Шальным ударом сбитая звезда,
И только золотые города
Пустое озаряют поднебесье.
Куда подальше жилы протяни
И жди, когда в ладонь положат камень...
Нам остаются считанные дни —
Но первоглина горний дух хранит,
Согретая творящими руками.
Горгона (из цикла «Аллюзии»)
Отражается — что?
Ничего такого... Ей ли креп набрасывать да бежать? —
Отступает, однако,
чела сырого
оставляя за пядью пядь.
— Посмотри, всё как раньше!
— Но взгляд чернее... И откуда выползла эта ртуть?
Пожилой Горгоне седые змеи прижимают платок ко рту.
А вокруг шипит ядовитый остров,
Раздувает клобук в морях...
На щите догорает последний возраст,
А Персей говорит — заря.
Упругость вакуума
В бессюжетном пространстве находишь иную тщету —
принимать пустоту за ещё одну точку отсчёта.
Загляни в ежедневник, прочти:
на сегодня — суббота,
а на завтрак — сентябрь
и прозрачный туман на мосту.
Этот мост в Терабитию, кажется, мал для двоих,
слишком узок и слишком мудрён на своих перекатах...
Только сахарный август в сухие ладони стекает.
Только суетный маятник в точке отсчёта затих.
Заверните мне небо!
Беги, голубая вода!
Это лето не будет ни долгим, ни даже дождливым...
Отпускаю верёвку — и снизу летит пустота.
Так легко и красиво.