* * *
Сервантес собирал налоги.
Потом и сам попал в тюрьму.
И донкихотовы дороги
Сбежались весело – к нему.
Он взял перо – и рыцарь тощий
И верный Панса на осле –
На камне проступали проще
В слепой острожной полумгле.
Затем его освободили.
Но стал он зреть ещё верней
Кихано в романтичном стиле
И дульсинеевых свиней.
Он населил Испанью слогом;
Он кисть в сраженье потерял.
И больше никаких налогов
Он никогда не собирал.
* * *
Опереться на воздух упругий –
Веселеть, кувыркаться и жить.
И сосуд свой скудельный и хрупкий
Наконец-то о землю разбить.
Больше бренный сосуд не скудеет,
Не уходит по капле вино.
И душа, ах – душа молодеет,
Ах! – душа молодеет давно.
Так давно, что себя позабыла
И печётся о горе чужом –
Весела, тяжела, белокрыла
В нескудеющем небе своём.
* * *
Всё исчезает, истлевает.
Ковры и моль, железо, ржа.
На деда лампочка кивает,
Как отлетевшая душа.
И жизнь предчувствуя иную,
Далече распрей и забот –
Про заводскую проходную
Он, словно Рыбников, поёт...
И грубые берёт аккорды.
И в такт келейной тишине
Стоваттный свет качает мордой.
И дед «весну» играет мне.
Диптих
1
Св. Пётр у Райских Врат
У входа в Рай бряцал ключами он.
В бедняцком рубище – не ангельский хитон
На нём являл Господнее веленье:
Всех праведных впускать без промедленья.
За что же рубище – не дорогой хитон?
За то, что трижды отказался он,
Когда спросили: знает ли Иисуса?
Или хитон – излишняя обуза
Тому, кто вечно охраняет вход? –
А ведь различный ходит здесь народ.
Бывает и разбойник, и злодей,
Обидчик вдов и маленьких детей,
Процентщица со льстивыми речами,
Скупой ли рыцарь, чёрный мизантроп,
Прелат, покинувший роскошный гроб –
И мало ль кто? Всем в кущи – до зарезу.
Все давятся, ругаются, визжат...
И Пётр, словно маленьких ребят,
Рукав до локтя – снимет их с оград,
А те отдышатся – и снова лезут...
2
Иуда и мошна
Вертел Иуда так и сяк мошной,
Что та мартышка у Крылова в басне.
Не знал, что делать с этакой казной.
Мерещилось Иуде место казни,
Хоть не был там и не видал итог
Своей работы... Видел он поток
Горячих тел, стремящихся к Голгофе;
Христа хребет, прогнутый под крестом,
И сатану с отверстым алым ртом,
И самого себя в холодном гробе...
И ужас шевелился, словно нимб
Над головой предателя; Иуда
Вдруг слепнуть стал – и пропасть перед ним
Возникла вдруг неведомо откуда.
Он сделал шаг, взмахнул руками – миг –
Попятился – и к воздуху приник,
Прилип: ни небо, ни земля не взяли...
И плавилось на солнце серебро –
И дьяволы в иудино нутро
Светящуюся жидкость заливали...
* * *
Троянский конь копытом бьёт,
Не яйца курица несёт –
Червонные монеты;
Напился хитрый Одиссей
И раструбил округе всей
Про белые билеты.
И в мире всё пошло на нет:
В уборной не погашен свет,
Хотя и дом разрушен.
На месте праведном его
Иное встало божество
Без лестниц и отдушин.
И дом без окон и дверей
Обжил, как лошадь, Одиссей,
Притих в его утробе;
Смеётся, плачет и горит,
И непонятно говорит –
О жизни и о гробе.
Одиссей и колесо
Погрустнела его Калипсо:
Одиссей изобрёл колесо
В восемь лопастей – пентеконтор
Получился и вышел в простор.
Хитрый грек, как каракуль, курчавый
Полетел за семейственной славой;
Налетел и побил женихов,
Разомлевших от сладких грехов.
Он разлил виноградные вина
И пролил он повинную кровь.
И на жертвенник жаркий скотину
Возложил он за мир и любовь!
* * *
Нимфа острова Огигия,
Долго в море не гляди.
Эти древние и дикие –
Что за слиток в их груди?
Вместо шёлка, вместо лилии
Известняк морской и медь...
Разве фиги не кормили их,
Не давая умереть?
Разве этими руками ты
Не ласкала, не звала?..
На двоякой дудке памяти
Семь аккордов не брала?
А теперь за море синее
Твой кудрявый улетел.
Пентеконтор ватерлинией
В волны резвые засел.
И плывёт дельфином вёсельным
В тень преданий и веков,
Где на милость мужа бросила
Пенелопа женихов.
* * *
Пернатый конь меня умчит
За степи жаркие Мамая.
И Лель весёлый прозвучит,
На дудке жалобной играя.
Ему – и лютик, и лопух.
И в сумке он найдёт пастушьей
Сухой калач, шмелиный пух –
И лапки цепкие, и души.
И огласит его гудок –
Что мы осилить не сумели:
Шершавой жизни срам и срок,
И ломоту в предсмертном теле.
Где всё ворочается шмель.
И я клонюсь всё ближе к краю,
Покуда бесшабашный Лель
На плёвой дудочке играет.
Сказ про Архимеда и сиракузских красавиц
В Сиракузах зеркала на вес золота;
В них гляделись красавицы лучшие,
В них оставили взоры жаркие.
Вот берёт Архимед стёкла вогнуты
И наводит он с девяти сторон
Зеркала на галеры римские.
Загорелся флот, чуть не весь сгорел.
И вернулась в Рим римлян горсточка:
"Сам Юпитер сжёг наш великий флот..."
А гречанки ходят пучекудрые,
Ходят берегом да посмеиваются;
Холодят их ноги горячие
Пены белые шипучие...
* * *
Нет, Рай, как и сказано, сад.
В нём яблоки, груши висят –
Румяны, как первая дева,
Налиты, тяжёлы, как Ева.
В жемчужной парит наготе
Её отраженье в воде.
Адамова поступь легка;
Адам услыхал мотылька:
Трепещет, хлопочет, плывёт
И аленький цветик сосёт.
И медленно тянутся дни;
В раю бесконечны они.
* * *
Танцует с арфой царь Давид,
Старик, забывший всё на свете.
А Голиаф в толпе стоит
И смотрит на него, как дети.
И тень касается его
Свинцовых туч и оловянных.
Старик не видит ничего,
Бренча на арфе деревянной.
За кудри держит Голиаф
Десницей голову седую.
А царь за лучшей из забав
Забыл про схватку молодую.
Он Богом избранный народ
От великана спас лихого.
И голова, разинув рот,
Внимает струнам стариковым.
* * *
Убегает в небеса
Храма лесенка крутая.
И Архангел пол-лица
Застит, небом затмевая.
Лики тёмные святых
Золотые рамы греют.
Помолись, душа, на них,
Не скорбя и не жалея.
Видишь, старая сидит,
Голубей с ладони кормит?
Голубиный пух летит,
И его сметает дворник.
Скоро всё вокруг сметёт,
Приберёт, в подвале ляжет.
И извозчик подхлестнёт
Немощь рыжую с поклажей.