Корни
Это корни умерших деревьев
кочуют в земле,
Раздирая бока
меж разломами скальной породы;
Друг за друга, как старцы слепые,
цепляясь во мгле.
Омывают их раны
глубинные чистые воды.
Наслоенья столетий
лежат на их скорбном пути –
Боль и кровь поколений ушедших –
сплошное кладбище.
И зачем-то им надо
всё дальше и дальше ползти
Через чрева иссохших болот,
города-пепелища.
Через супесь
и чёрные косточки братских могил,
Через крики немые и взрывы,
и тяжкие стоны.
Не Вергилий их вёл, не Лука
и не Мафусаил –
Чей-то голос извне,
где упрямо звучат обертоны.
Где тут юг и восток, где закат,
и конечен ли путь?
Не дано им понять,
как и нам не дано обернуться.
Как и нам не дано
малодушно с пути отвернуть...
Всё узнаем, когда
молодые побеги вернутся.
* * *
В пустом пролёте
голос бился,
В пыли встревоженной
клубился,
Метался от стены к стене,
На эхо гулкое дробился,
Рвался,
Но так и не пробился
Туда,
где отклика добился
Чуть слышный шёпот в тишине.
* * *
Г.Феоктистовой
Мир замкнут на тебе, а ты – на чьей-то боли.
Вот два звена. В цепи прочнее нет.
Твоя душа – негаснущее поле:
То солнечный над ней, то лунный свет.
О чём колосья шепчут торопливо?
О ком тревога вечная твоя?
Дыханием прилива и отлива
Согрета тяжелеющая нива
И ранее бесплодная земля.
Мир замкнут на тебе, а ты – на чьих-то бедах,
Беспомощных слезах, неслышных никому.
Когда кругом трубят о призрачных победах,
Не гаснет горний свет, сойдясь в твоём дому.
Как дождь не знает сам, что жизнь несёт живому,
Как снегу невдомёк, что он необходим,
Так не подвластна ты деленью межевому
На ночь и белый день, покуда путь един.
Мир замкнут на тебе. А ты – на всех и каждом.
Вот два звена. В цепи прочнее нет.
Твоей душе дано рождаться дважды –
И солнечный над ней, и лунный свет.
* * *
Цветенье лип не терпит суеты...
В прозрачных сотах сада – я и ты,
Гуденье пчёл и аромат медовый,
И чаши лип
зелёного стекла,
И слышно, как минута истекла
И капнула,
И набухает снова.
* * *
«...И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь её во сне».
И.Бунин
Я спасался твоей чистотой –
Той водой, что стояла в сосуде.
И пленялся загадкой простой
Каждый раз при сердечной остуде.
Тихий вечер мне веки смыкал,
Исчезало усталое тело.
Ты глядела с прохладных зеркал
И судьбой моей странно владела.
И в пределы вступая твои,
Каждый раз я терял по свободе.
Но сходили с ума соловьи,
Заполняя пустоты в природе.
И сирень остужала лицо,
Как слепая, к тебе приникая.
И луны размыкалось кольцо,
К безымянному не привыкая.
Так, наверное, было в Раю
Перед долгим, по жизни, круженьем...
И сдавались на милость твою
Все победы и все пораженья.
* * *
Несовместимость с тополями?
Но вольно им во мне шуметь
Всегда приветными ветвями,
Переплавляя свет
на медь.
Свободно их широким думам
Незримо течь в моей крови
И заполнять простор угрюмый
Полночным таинством любви.
Скорее так: несоразмерность
В минуты мелочной тоски,
Когда несовместима верность
С душой, разъятой на куски.
Ну что, вы скажете, деревья –
Игра теней, полутеней,
Где с птичьим схожа опереньем
Листва
по прихоти корней.
Вы шорох слышите порою...
А этот ровный мощный гул
Огня
под черепной корою
Ваш слабый слух не пошатнул?
* * *
А деньги? Вон они летят!
Мети метлой, греби лопатой.
Горбатым будешь, но богатым...
Кто из друзей твоих богат?
Бери берёз литую медь,
Меняй на раритет нетленный,
Коль не сумел уразуметь,
Что вдовьи слёзы неразменны.
Что и гроша не накопить
Нам в этой жизни ненароком.
А то, чего нельзя купить,
Само с небес слетает к сроку.
* * *
Пока сентябрь оплакивает лето
Ушедшее, и нет ему исхода,
Падёт листва одной шестой планеты,
И кучевую накипь небосвода
Однажды кочевой разгонит ветер,
И взгляд до горизонта распрямится,
И – острое: пожить ещё на свете! –
Желание
врасплох застанет лица.
* * *
Паутинки плывут вертикально
из августа в зиму.
Бабье лето пахнуло
последним постельным теплом.
Накануне прощанья –
предчувствия невыразимы.
Спелым яблоком падая,
катится день под уклон.
И, стянув на груди
полинялого неба косынку,
Выйдет утром, чуть свет,
до дороги тебя проводить,
Приютившая путника
в роще вчерашней осинка,
Отводя от лица
паутинки печальную нить.
* * *
Картой контурной – стылые ветви,
Словно русла неназванных рек.
Напрямую летящие ветры
Обогнали медлительный снег.
Он достигнет земли среди ночи,
И в тяжёлом, прерывистом сне
Бесконечность его многострочий
Успокоит дыхание мне.
* * *
Кто по жизни тянет лямку серую,
Повторяя бурлаков на Волге,
Словно пишет строчку неумелую:
Нудно, длинно, о каком-то долге...
Я живу из любопытства, и не более.
Но сильней инстинкта самосохранения
Это, извините, своеволие.
И, если угодно, вдохновение!
Торопецкий сонет
Чтобы жить начать не торопясь,
Я поеду не спеша в Торопец,
Словно за водой пойду в колодец
Чистый. Через мартовскую грязь.
Мне бы эту сказочную связь
Раньше бы, беспутному, наладить.
Прикрываясь якобы делами,
Мы живём, по сути, жить боясь.
И когда тропа моя, виясь,
Доведёт до городка Торопца,
Выгнется там солнце, словно язь,
Память заповедная вернётся
Вдруг. И торопчанка улыбнётся,
На постой пуская не таясь.
Берново
Свод ветвей в пруду и над прудом,
Кроны-купола уже иного
Парка. И – крылаткой – барский дом
Бывшего имения Берново.
Липы с клёнами.
И не в один охват
Их стволы со старческой корою –
По аллеям... Века два назад
Чудной захолустною дырою
Веяло от этих спящих мест. –
(Богом облюбованные дали!)
И – прогоном – за один присест,
Из Твери сюда не попадали.
Если бы не Пушкин – кто бы знал
Эти кущи на волнистом всхолмье?
Некто Вульф... Помещик? Генерал?
Кто бы через столько лет замолвил
За него хотя бы пару слов?
Да никто. Ну, был. Почиет в Бозе.
Старых крепостнических основ
Слыл апологетом. Трезвой прозе
Не предпочитал поэтик пыл –
Баловство столичных щелкопёров.
В Пушкине: пытливый ум любил?
Или, может, просто нрав весёлый? –
Не дознаться ныне никому.
Да оно теперь не так уж важно...
Лист случайный с рукава сниму.
Засмотрюсь, как облака вальяжно
Разлеглись в июньской синеве
Над уютным и тенистым парком...
Грации когда-то, ныне – Парки,
Вяжут время, сидя на скамье.
Срок
Если память продёрнуть в ушко иглы
И потом вышивать крестом,
А не гладью, дабы сгладить углы,
И анархию плоти прикрыть листом
С огорода...
Если возжечь свечу,
Обнажив безжалостно жизни хлам...
Если «плачу» вечное, на «плачу» -
По счетам предъявленным и делам –
Заменить...
И если на то пошло –
Раскавычить напрочь прямую речь,
Упразднив словесное ремесло,
И в живых оставшийся слух сберечь...
Это наше «если бы» да «кабы» -
Каторжанский срок поперёк судьбы.
Памяти Гали Безруковой
1.
Послушна только музыке своей,
Насмешлива, воздушно-угловата,
Любила дни, когда была зарплата,
И щёлкал счётами бухгалтер-соловей.
И – на природу, и вина налей!
И падала в свои резные травы.
И воздух – смесь нектара и отравы –
Пила и говорила: «Дуралей...»
Ни годы не считала, ни рублей.
Влюблялась озорно и безоглядно.
Стирала, как могла, на солнце пятна.
Была легка, как пух от тополей,
На слово, на ногу, поездку в никуда,
На чуткое в чужой судьбе участье...
Ты возникала – это было счастье
Недолгое – меж пальцами вода.
Ещё стихи прозрачные писала
В своей светёлке, светом залитой.
Не каялась и не была святой,
И каждый раз из пепла воскресала.
Однажды не воскресла...
2.
Ты была –
Ночь. Утро. Никогда не полумгла.
И никогда не полу- там чего-то.
И каждый Божий миг любви ждала.
И каждый раз одно: пожар!.. зола...
А после замыкалась: дом, работа...
Как рано и нелепо ты ушла,
Свой дар не раздарив наполовину.
Гонимая, держала прямо спину...
Легла покойно в русскую равнину,
Сложив два стрекозиные крыла.
3.
Теперь ты сможешь отдохнуть,
Сменив подённой ноши тяжесть
Земной
на облака лебяжесть,
И все пути –
на Млечный Путь.
Молитва
В общежитском адовом дворе
Вечерами маты-перематы.
Господи, забрей меня в солдаты
Хочешь в мае, хочешь в ноябре.
Я тому двору не ко двору.
Я один. Не набиваюсь в стаю.
Вроде философия простая,
Но жлобам она не по нутру.
Пропадите вы! Но жаль детей,
Ведь они одни на этом свете.
Господи, раздай им по конфете!
От своих щедрот не пожалей.
Я уже давно готов в поход.
Мне собраться – только подпояска.
Есть ведь у Тебя в запасе сказка
Лишняя, где день идёт как год?
Буду щи варить из топора,
Разжигать закаты и восходы.
Буду за водой ходить по водам –
Только бы из этого двора!
С видом на помойку и бомжей
И белья приспущенные флаги.
Боже, дай бумаги и отваги
Описать их вид, глаза и вшей.
А потом уйти за окоём,
Распрощавшись с этим белым светом...
Быть хочу солдатом, - не поэтом
В войске нестреляющем Твоём.
* * *
«Jnsanitas moralis" *
Давно живём в тени своих грехов,
Как сказано: морально невменяемы.
А за окошком снег лежит пухов
С латынью умной несоединяемый.
Земная ипостась его чиста
До первого трамвая, до прохожего,
До «часа пик», пока земля пуста,
До шаркания бомжа перехожего.
Не выделяя этих или тех
По статусу, ранжиру, принадлежности,
Бог на душу положит первый снег,
Чтоб наша память вздрогнула от нежности,
Увидев детских санок лёгкий след,
И первый поцелуй во тьме парадного.
И эту руку, машущую вслед –
Предвестницу прощанья многократного...
Морально невменяемые, мы
Ещё живём, благодаря мерцанию
Живого снега посреди зимы,
И долгого процесса созерцания.
*Морально невменяемые (лат.)
* * *
Ближе к осени зелень листвы тяжелеет.
Ближе к осени космами спутаны травы.
Ближе космос, где что-то подспудное зреет.
И на сонной реке не найти переправы.
Ближе к осени как бы раздвинулись дали,
А леса подобрали цветные подолы.
Полевые ромашки своё отгадали.
Покатилась звезда через горы и долы.
Ближе к осени светлая на душу ляжет
Не печаль, а какая-то тайная дума,
Из которой исхода никто не подскажет.
И не надо. Средь сосен верховного шума
Одиноко стою, как средь шумного бала,
Отрешённый от мира и миропорядка...
Дальнобойный аккорд грозового органа
Пусть оставит меня перед вечной загадкой
Бытия. Ближе к осени воздух прозрачней,
Золотится на кронах холодная охра.
Почему-то не стыдно желаний невзрачных,
И чужая жилетка ещё не намокла.
* * *
Рассеянный свет и рассеянный дух –
Приметы пришедшего века.
И царское темя клюющий петух –
Изнанка потуг человека.
И там, где пшеницу смешали с вином
В единоутробном корыте,
Забродит, ещё неизвестный, геном, -
Предтеча грядущих событий.
Проклюнется сквозь мировую труху,
Встряхнёт времена и народы...
И выдаст забытое «Ку-ка-ре-ку!»
Здоровой дворовой породы.
Река тверца
Меж берегов добра и зла
Она спокойная текла
Из лета прямо в Лету.
В неё смотрелись облака
Легко, совсем не свысока,
Не затеняя света,
Что шёл с придонных родников
(Как от серебряных подков,
вода от них звенела).
Я ласточкой туда влетал
И там замедленно летал,
Не ощущая тела
Податливого. Там вода
Всегда мне говорила «да»,
И время исчезало
В её русалочьем раю...
И тонущую жизнь мою
Она опять спасала.