Еxitus
пока в твоей грудине впалой ещё колеблется душа
сгущаются элементалы и прилепляются к сосцам
и тянут тянут тянут душу и водят тело под уздцы
плод был надкушен свет потушен роятся падшие отцы
нет это мухи-повитухи снедают тающую плоть
возможен ли среди разрухи намёк на то что есть господь
не говори о том не надо как суесловен человек
он сам творец земного ада лежи не отверзая век
и говори помилуй боже и содрогнётся эта твердь
когда на лапах осторожных под сердце протолкнётся смерть
семя иваново
Они в её стучатся дом
И говорят: «Роди нас заново.
Мы - семя скорбное иваново,
Снесённое за окоём.
Нам несть числа, бесславный ветер
Нас катит, катит по земле».
Она зовёт их – дети, дети...
Она их носит в подоле.
Кладёт на лавки, словно овощи,
Лущит, лущит их без конца.
И множатся ряды непомнящих
И осыпаются с крыльца...
Осенние эскизы
Хрупких соцветий не увядание – остекленение,
Сад осиянный - гусь мой хрустальный,
Поступь осенняя.
Горше нет скорби, чем скорбь по невинным.
Ближе к полуночи выйдешь из дома -
Кажется - живы ещё георгины,
Но обречённым
Не дотянуть до рассветного солнца.
В ночь тихой казни
Плачет, оставленный любящим отцем,
Горький отказник,
Брошенный в осень, в слякоть и сырость,
На умирание.
Что происходит, Господи, с миром?
- Непокаяние...
Эмилия
«Что в имени тебе моём?» что в имени...
Мы все когда-нибудь умрём, Эмилия.
Когда-нибудь, но не теперь. По времени –
Кому метель, кому капель по темени,
Кому летящая листва летальная
И неказистые слова прощальные.
А дальше снова канитель перерождения:
Куда мне, Господи, теперь... куда теперь меня...
*
Шёпот водный, гомон птичий,
Благодати под рукой.
Просится легко о личном:
На поляне, на черничной,
Со святыми упокой...
*
Окно из баньки вытекает в сад,
Туда где зреют зёрна облепихи.
Какие б мир не сотрясали вихри,
Они висят. Во все глаза глядят...
И ты стоишь пред ними, наг и тих.
Или душа твоя стоит босая?
Оконце в садик, шепот облепих.
Калитка рая.
***
когда в огне душа перегорит
окажется что крошится гранит
что в пламени её преображения
произошло перемещенье плит
и слово как стремительный болид
летит не допуская отражения
и падает в оплавленное дно
не постигая как оно могло
поверх других (иных) первооснов
легко и между тем краеугольно
обезоружить сказанное до...
лишь допущу: в начале было больно
*
когда в грядущем не видать ни зги
я затеваю в доме пироги
а за окном небесным мукомолом
убелены и други и враги
мерцающим снежком из-под дуги
и медленно расходятся круги
под пёрышком проявленного слова
Яблони
Я кутаю яблони, словно детей готовлю к прогулке неблизкой.
По капельке свет отползает с ветвей вовнутрь оловянного диска,
Плывущего медленно в белой пыли, привычной дорогой, на запад.
А саженцы малые, как журавли, пружиня мосластые лапы,
Того и гляди – упорхнут к облакам, взмахнув на прощанье дерюгой.
Но разве поднимется чья-то рука сдержать их стремление к югу?
Случится такое, я в землю врасту и стану глядеть, обмирая,
Как кустик незрелый курлычет во льду, а сад, словно дикая стая,
Встаёт на крыло и зовёт за кордон. Вот корни, державшие мёртво,
Срываются с дёрна, не чуя урон и... в папиной куртке потёртой
Взлетает вожак у села на виду, скрывается прочь за оградой...
Я кутаю яблони в нашем саду. Я, папочка, знаю – так надо.
***
Я оголила окна для зимы,
Пред новым годом сдёрнув занавески.
Галдят сороки в близком перелеске,
У стрекотух на это повод веский –
Коровья шкура встала на дыбы
На кольях, вбитых в снеговую кашу.
Я стёкла тру до скрипа, до тех пор
Покуда плод, катящий за бугор,
Не упадёт в подставленную чашу,
Сиренево окрасив дом и двор.
Я оголила окна. Тихий свет
И белый снег вошли в проёмы комнат
Чтоб здесь остаться, чтоб позволить помнить:
На этом стуле сиживал мой дед,
Подзор крахмальный – бабушка вязала,
А чемоданчик этот по вокзалам
Мотался с папой, а теперь стоит
Поблёскивая лаком декупажным.
Подумать страшно: кто-нибудь, однажды,
Всю жизнь мою вот так перекроит...
Хоронили удода
Ты помнишь, как мы хоронили удода.
Стрекозы и мошки садились на воду
И падало солнце в утиную заводь,
Но нам не хотелось играться и плавать.
В нарядной коробке, на кукольных тряпках,
Усопшая птица скукожила лапки,
Как два кулачка, и нахохлила грудку.
Как будто удод задремал на минутку,
Пока мы копали могилу в суглинке,
Затем выстилали – травинка к травинке.
Нелепый такой ритуал человечий
Сводил над землёй наши хрупкие плечи
И остро лопатки, как крылышки птичьи,
Светились сквозь платья. Меняя обличье,
Дрожали над заводью знойные тени,
Когда, отрясая суглинок с коленей,
Сухие былинки и прах с ягодиц,
Сквозь пух, проступало на свет оперение.
Мы были похожи на маленьких птиц,
Прошедших негласный обряд посвящения.