Кочегары
Рёв огня и клубы пара –
словно черти ужин варят...
Два бывалых кочегара
в кочегарке кочегарят.
И от пота конопаты...
Тяжелы в конце недели:
две совковые лопаты,
лом по кличке «понедельник».
Вот на улицу выходят –
отдыхают на морозе:
один – бывший пароходник,
другой – бывший паровозник.
Над землёю полнолунье...
Перекинулись словами
кочегары, словно луни
с подпалёнными бровями.
А огонь-то еле светит,
то взметнётся-запылает...
А один – всё едет, едет.
А другой – всё уплывает.
Хлебников
Чьё там тело везут
на разбитой хромой колымаге?
Солью хлеб посыпают,
вино самогонное пьют.
Чьё там тело они
подобрали в студёном овраге
и теперь, матерясь,
это тело везут и везут?
А над ними стоит
нелюдимое небо и злое.
А под ними дорога –
глухая дорога лежит.
И телега скрипит,
и угрюмо поют эти двое:
этот парень носатый
и этот хрипатый мужик.
И уже над землёй
начинает неслышно смеркаться.
Чьё там тело везут
с запрокинутым длинным лицом?
И свисает рука,
и за обод цепляются пальцы,
словно мёртвый желает
ухватить колесо.
****
А.С. Пушкину
Отчего эти очи померкли? -
Оттого, что февраль на дворе -
Отпевает в Конюшенной церкви, -
А хоронит в Синичьей горе.
Гроб морозный, рогожей укрытый.
Не заплакать, не спеть, не вздохнуть.
Проводи меня, дядька Никита,
В мой последний отмеченный путь.
Собираются тучи над лесом,
Воет ветер, пугает коней.
Вот опять разыгралися бесы
И хохочут над смертью моей.
Поднимаются ночи завесы
И качают мою колыбель,
И протяжною русскою песней
Над равниною плачет метель.
Ночной вокзал
Буфеты шумны и скудны.
Серьёзны милиционеры.
Вокзал, жестки твои скамьи
из жёлтой выгнутой фанеры.
Жестоки ночи и жестки –
бессонно пройденные ночи
средь ожиданья и тоски...
Где инвалид ночной, затыркан
к стене, у входа на перрон,
и запрокидывал бутылку
он, как трубу Луи Армстронг.
У матерей тяжёлый взгляд,
как после долгих оскорблений.
И дети русые лежат
на нецелованных коленях.
И чья-то белая рука
в руке мужской лежит, послушна.
Старушка с кружкой кипятка
вкушает чёрную краюшку.
Вокзал! Я твой неверный сын –
я прихожу к тебе не часто,
но удивительные сны
витают у билетной кассы.
В минуты горечи и зла
и одиноких воскресений
людьми наполненный вокзал –
моя надежда на спасенье.
* * *
Как летучая мышь в преисподней,
сад метался в ночную грозу.
В почерневшей от крови
рубахе исподней
я очнулся на свет и на звук.
Злые ветки царапали крышу
в ослепительной вспышке огня.
Закричал, из убежища вышел –
только мир не услышал меня.
По мятежному небу скитался.
Опускался до самого дна.
Возвратился домой
и в окно постучался –
только мать не узнала меня.
* * *
Только двери отодвину
и войду в притихший дом,
вертикальная марина
в старой раме под стеклом.
В низкий берег у воды
вбиты низкие столбы.
Сонный парусник на рейде.
Лодка в море – поперёк.
И качается на рее
одинокий огонёк.
То ли вечером вчерашним,
то ли утром снаряжён...
Иль ещё он не погашен.
Или он уже зажжён.
Конь-камень
Три лодки, послушные ветру,
прибило к прибрежной гряде...
На острове, в Ладоге светлой
Конь-камень подходит к воде.
Стоит и покоя не знает:
вовек не уйти, не свернуть.
А волны ему разбивают
тяжёлую чёрную грудь.
Горит костерок на пригорке.
Охрипшие чайки снуют...
И, за руки взявшись, поморки
старинную песню поют:
«Конь по бережку похаживает,
конь головушкой покачивает,
золотой уздой побрякивает,
стременами пошевеливает...»
* * *
Как тяжело работает машина.
И дик и страстен вольности разгул.
Суровых туч развеяв мешанину,
осенний ветер на полдень свернул.
И вот: Полярного Сиянья занавеску
пошевелил. Потом дугой повис...
И от Двинской губы и до Мезенской
летит-летит его разбойный свист.
И в этом свисте, выкрике и оре
такой простор, хоть музыку играй...
И Звёздный Ковш зачерпывает море,
и рыбы-звёзды льются через край.
* * *
У полотна дороги дальней
стоит навес пирамидальный.
А под навесом два коня.
А под навесом два цыгана
чернеют на овчине драной.
Здесь приютившие меня.
В степи прохладно и черно.
Мы пьём молдавское вино,
не спим до утренней зари.
И горький запах конских кож.
И барабанит долгий дождь.
Костёр полуночный горит.
Под мягкий тембр цыганской речи
Я в темноту смотрю, как в вечность.
И звуки древние пьянят.
То отблеск белый, то багряный
вдруг выхватит лицо цыгана,
вдруг – выхватит лицо коня.
* * *
Склонись над рукописью старой.
Склонись главой – давно пора!
Там дальний глас, как отсвет алый,
живёт до самого утра.
Там степь дика да ветер серый.
Там волки гладные снуют.
Там войско движется на север.
И войско движется на юг.
Там в предвечерье лисы лают.
Всё ниже враны с каждым днём.
И долго зори догорают
большим томительным огнём.
Там ночь черна. И волен воздух.
И улетают за предел
то половецкий скрип повозок,
то клик усталых лебедей.
Песенка соседа Касперле
Быть может, затем, чтоб улучшить породу,
А, может быть, просто природе назло,
Красивые женщины любят уродов, -
Как мне повезло! Ах, как мне повезло!
Красивые женщины очень капризны.
Красивые женщины любят эффект.
Им нравится рядом иметь в этой жизни
Почти что карманный бродячий дефект.
Смешные красавцы вздыхают напрасно: -
Они тошнотворны вплоть до дурноты...
На фоне меня Вы настолько прекрасны,
Что падают листья, и вянут цветы.
Быть может, затем, чтобы улучшить породу,
А, может быть, просто природе назло,
Красивые женщины любят уродов –
Как мне повезло! Ах, как мне повезло!