Альбом
Пролистывая дембельский альбом
своей академической карьеры,
я вспоминаю славные примеры
того, как гвозди забивают лбом,
как честность награждается горбом,
а честолюбие берет барьеры,
как выдают за истину химеры,
а ум витает в небе голубом,
и потому пишу на обороте
черновиков научного труда
совсем не то, что от меня вы ждете.
Текут стихи, как вешняя вода,
и годы забываются в работе,
и горести уходят без следа.
Страз
Тугая незапятнанность манжет,
скольжение от вальса до мазурки,
венецианцы, самураи, турки,
короткий спич и длительный фуршет.
В итоге истощается бюджет,
повсюду грязь, стаканы и окурки,
и плесень отсыревшей штукатурки
подсказывает мастеру сюжет.
На кладбище истраченных фантазий,
на свалке слова, на кострище мод,
в паноптикуме стильных безобразий
он ощущает нового приход,
и краем глаза в оброненном стразе
уже провидит звёздный небосвод.
Костер
Уехать бы в какой-нибудь Надым,
зазимовать в заснеженном бараке,
зажечь огонь, под новый год, во мраке,
дыша морозом, жгучим и седым.
Прищуриться на лиственничный дым,
нарезать мясо, дать шматок собаке,
и, забывая городские враки,
увидеть мир простым и молодым.
Проснусь и чувствую скупым и старым
свой город, и к рутинному труду
опять иду по скучным тротуарам.
Среди толпы я электричку жду
и вспоминаю совершенным даром
костер в ночи, да ясную звезду.
Ночная живопись
В ночи они друг с другом говорят,
своих творцов любовно вспоминая,
и млеет в нежном золоте Даная,
и Дафна обретает свой наряд.
И в каждой раме расцветает взгляд,
но ненадолго - темнота родная
уходит - и бессмыслица дневная
вприпрыжку поспешает на парад.
Там, где уснули девы Боттичелли,
несется оголтелая толпа,
спеша позировать у Моны Лизы.
А в парке, возле арки Карусели,
на лужах ледяная скорлупа,
и осень тихо сбрасывает ризы.
Устье жизни
Дорога пилигриму дорога,
как женщине - ребёночек под сердцем,
как слуху пианиста - смена терций,
и воину - смятение врага.
Ещё неразличимы берега,
но угадай прибоя мегагерцы
во встречной птице, белокрылым скерцо
благословившей солнце и снега!
Перешагни последние ступени
к печали завершённого труда,
граниту, леденящему колени,
И боль нахлынет - больше никогда...
И упадёт весенняя звезда
в ладони расцветающей сирени.
Печальный каталог
С той поры, как ворон почернел,
существуют: звездная палата,
фомка вора, подпись бюрократа,
эвересты чьих-то пыльных дел,
слабость духа, сила потных тел,
родина (разъята и распята),
и печальный дол Иосафата,
и сухая скорбь могильных стел,
и цитаты из Екклесиаста
заунывно повторяет каста
мудрецов на пирамиде книг, -
слышишь в сотый раз - ничто не ново,
но взыскуешь в тысячный иного -
детскую улыбку, Божий лик.
Снежинки
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран -
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман! (Александр Блок)
Снежинки вырастают на лету
подобно мыслям в космосе фантазий,
и как пайетки на прозрачном газе
спешат покрыть асфальта черноту.
Вот так и мы - огнями на мосту,
призывами в незавершенной фразе,
премудростью в бесхитростном рассказе
несем сквозь эту полночь красоту.
И этот путь неверен и недолог, -
песчинки осыпаются в бархан,
страницы в колумбарий книжных полок...
И поглощает черный океан
ночной фонарь, и месяца осколок,
и звездные пылинки дальних стран.
Испанский роман
Наваха с почерневшей рукоятью,
и женщина на смятой простыне;
морская гладь в распахнутом окне,
и на губах застывшее проклятье.
Ни гордостью, ни благородной статью
не скрыть души, распятой на огне;
жемчужина растворена в вине,
и яд уже под маской благодати.
Глоток – и наступила темнота,
кровать остыла, комната пуста,
и траурен ажурный снег Брабанта.
Прощай, читатель! Завершен роман,
из глубины возносится орган,
и тихо-тихо плачет сарабанда.