* * *
Пусть мир – кино и всё такое,
а жизнь, как есть, – продажа, купля,
я обхожусь без литгероя…
И без дублёра. И без дубля.
* * *
Когда теряю веру вовсе,
а жизнь бессмысленно пуста,
я слышу, как вбивают гвозди
сквозь плоть казнимого Христа.
Так явственны, реальны звуки,
что отступает морок дня,
и кажутся пустыми муки,
тоской казнящие меня.
Страх малодушия былого,
боль наносимых мне обид,
стыдом излечивает слово
Того, с кем сердце говорит.
ВСЕ ОНИ ОСТАНУТСЯ НА ЛЬДИНЕ
п р и т ч а
В городе, где мат торчит в заборе,
кладбище и храм посередине,
каждую весну уносит в море
рыбаков, поймавшихся на льдине.
И, когда качает телевышку,
власти призывают всех к порядку,
где зубатку ловят на мормышку,
а столоначальников – на взятку.
Сколько их, безбашенных, поймалось,
сколько не поднялось их по борту,
где весною – морось, морось, морось,
а зимою – ветер... всюду – в морду!
В час призывов проступает калька
то с хурала, то с корейской хунты,
где зимою скользко, очень скользко,
а весною – выборы и бунты.
Утверждают всякие пророки,
что недолго ждать осталось миру:
будет в установленные сроки
темное возмездие Нибиру!
И в ушко игольное не влезть им,
не протиснуть собственной гордыни,
мастерам отката, липкой лести...
Все они останутся на льдине.
БОРИСУ ПАНКИНУ
Поэту и программисту
(Посвящение к подаренной ему книге
"Образ действия – обстоятельства")
Скажи, а не приходят мысли,
что для борзеющих верхов
потребней больше программисты,
а не слагатели стихов?
Скажи, не кажется, что пенье
уже не стоит ни шиша,
что голос – волеизъявленье
ценнее, чем твоя душа?
Скажи, поэт, в последнем слове,
подлодкою ложась на грунт,
безмолствовать, как в "Годунове",
не значит ли – готовить бунт?!
НАС ПРОЧТУТ, ПОЙМУТ
Валерии Федоренко
Что стихи? – некий щит от тоски и боли.
Там вершины – сопки,
они покаты.
Ты – актёр безвестный, живущий в роли...
Жить играючи – значит, не ждать награды!
Там – что главное? Верить, что будет лучше.
Это – принцип, смотрящийся как беспечность,
вдаль ведущий по жизни
надежды лучик,
уходящий отсюда и – в бесконечность...
Нас прочтут, поймут... Не грусти, Валера!
В этом городе,
"осколочно-жёлтом, щемяще-синем",
где так выпукла ночью
звёздная полусфера,
мы умрём, но уже никуда не сгинем.
Так и будем здесь
незабвенными именами
освещать дороги-пути влюбленным,
будто в посланной с того света молнии,
телеграмме,
словом ласковым, золотым и червлёным!
А когда наутро выпадет снег, не тая,
город, ёжась, примерит свою обнову,
тонкострунная пентатоника из Китая
будет аккомпанировать нашему слову.
* * *
В толпе людской и средь пустынь безлюдных...
Лермонтов М.Ю.
Я к дружеству запойному остыл,
и — не прощаясь — ухожу с попойки
по кладбищу бродить промеж могил,
и — про себя — вопить навроде сойки.
Там крик — некстати, слово — невпопад:
там умершие смотрят с фотографий,
и сладость земляники — вдоль оград —
лишь оттеняет горечь эпитафий!
Прочту и выпью. Выпью и прочту...
Мне ль привыкать к хуле и укоризне?!
Дай волю мне, я б в каждую плиту
вбивал стихи как оправданье жизни!
По стыкам рельсов простучит состав.
И по кресту пропрыгает синица.
И смолкнет стук. И птичка, отсвистав,
исчезнет с глаз... А отзвук — сохранится!
Не в том ли суть, что отзвука ищу,
где нет людей, и умершему внемлю?
Где пусто так, что тихо я грущу,
с ладоней — с грустью — стряхивая землю.
* * *
Быть с нею права не имею,
и права – отказаться чтоб,
так от желания немею
с макушки и до пальцев стоп.
Она – волнующе другая...
А та, которой рядом нет,
как лампочка, перегорая,
в пустой прихожей гасит свет.
Пространство, время – что для них мы?
О, если долго вглубь смотреть,
то можно вдруг расслышать рифмы
в словах "любовь" и "смерть"!
Затрепещу, чтоб засветилась,
красивая такая... Эх,
что это, коль не Божья милость,
когда отказываться – грех?!
* * *
Любовь таким как ты нужна...
любовь — как солнце для растений:
ты так чувствительно нежна,
что вянешь от малейшей тени!
Таких как ты, чей голос слаб,
страшит настойчивость мужская,
и я учусь касаньем лап
ласкать,
когтей не выпуская.
Под лягушачий хор в ночи,
как пса, возьмешь меня за холку.
Прикажешь шепотом: "Молчи!", —
и я, как верный пес, умолкну.
Мы будем слушать этот хор —
ор полигамно-земноводный...
Там, что ни особь, то — партнер.
По цвету доллара — свободный!
Как голос чувств твоих высок,
как небо звездное бескрайне!..
Я ощущаю твой восторг,
передающийся мне втайне...
Ты одинока и нежна,
блистательна и незамужна...
О, ты такою мне нужна,
и быть другой тебе не нужно!
* * *
В кафе меж супа и салатов,
меж стульев выпуклых, как Ъ-ер,
нас, как завзятых дуэлянтов,
дубовый делит стол-барьер.
Меж точек зренья — нет просвета:
картинно выгибая бровь,
ты называешь бл...дством это!
А я считаю, что — любовь.
И, отложив со вздохом ложку,
отставив в сторону еду,
на легкую твою ладошку
свою — тяжёлую! — кладу.
Инстинкт из детства — мять и трогать,
искать ответа, будто в google,
сжимая кисть, где каждый ноготь
и ярко крашен, и округл.
В одних наручниках оферты*,
в зеркальном отраженье ламп
мы оба выглядим как жертвы,
поэт и дама стиля вамп.
А в сказке — между гномов, карлиц,
чей взгляд от зависти поблёк, —
к тебе на безымяный палец
присел, сверкая, мотылёк.
Там, миром сказочным владея,
забыв по сути — о земном,
живёшь как сказочная фея,
со мною — старым колдуном!
Когда-нибудь, когда умру я,
в корундах бабочка-кольцо,
то тлея синим, то бликуя,
у гроба озарит лицо.
И ты простишь, что не был мужем,
что был весьма не юн на вид,
бродя со мной в своем минувшем,
без сожалений и обид.
__________
*оф'ерта — коммерческое предложение, от offer (англ.)
