***
Вот тебе сказка: снег целый день идёт,
небо гуашью серой закрасил Врубель,
в замке старинном принца принцесса ждёт,
дни караваном цифр идут на убыль.
Вязнет в сугробах конь. Посреди степи
принц разведёт костёр, круг очертит мелом
и на снегу уснёт. И ты тоже спи,
под завыванье полночи чёрно-белой.
Ночью обступит принца дремучий лес,
злобно завоют ели, залают клёны...
Сказка — такая штука, - нельзя в ней без
всяких препятствий. А на рассвете клоны
принца, выглянут из ледяных зеркал,
бросятся собирать голубые лица.
«Долго я спал?» - Долго спал... долго спал... спал..., -
крикнет в беззвучном небе немая птица, -
Долго ты спал, а теперь торопи коня,
замок вот-вот растает за кромкой леса.
Короток зимний день. Вот и нету дня
и поминай, как звали, твою принцессу...
Вот тебе сказка: время преодолев,
трудности разорвав, принц найдёт принцессу.
Только беда не дремлет, и аки лев,
рыкает в темноте за дремучим лесом...
Как эту сказку закончить? Куда ступить?
Как изловить исчезающую жар-птицу?
Спи, моя радость... спи, моё солнце... спи,
и пусть тебе счастливый финал приснится.
* * *
А. Переверзину
Январь укрылся шкурою овечьей.
Мороз под вечер горячее, злей.
Вот мать с отцом (надуманно, конечно)
Мальчонку забирают из яслей.
И тут же, возле этого детсада,
Народ толпится - местные волхвы.
Напротив дом. Со стороны фасада
Лес дремлет на верёвках бельевых.
Пустыню наметает южный ветер.
На остановке, около ларька,
Стоит мужик. Лежит в его пакете
Початая бутылка коньяка.
И сквозь пакет, как сквозь стекло витрины,
Смешно, но жизнь и вправду такова,
С коньячной этикетки, с горловины
Глядит звезда Звездою Рождества.
* * *
Субботний день. У мусорного бака,
где вонь ведром духов не перебить,
спит бомж с лицом апостола Иакова.
Пройду. Проснётся. Спросит закурить.
И выбросив пакет, с боков дырявый,
в зелёный бак прогнивший весь до дыр,
отдам ему почти полпачки «Явы»,
услышу в след: «Спасибо, командир!».
Дым полетит сиреневым туманом
как в песне про полночную звезду...
Соседка с престарелым доберманом
бомжа за километр обойдут,
пацан с четвёртого покроет матом,
а кто-то, может, вынесет хлебца...
В нетрезвом лике, сморщенном, косматом,
лицом к лицу не увидать лица...
Под вечер все зеваки разбредутся,
он ящики построит в длинный ряд,
глаза смежит — морщины разойдутся
и в полусне к нему придёт закат,
придёт, морозным полыхнёт пожарищем
как на рублёвской фреске «Страшный суд»...
...Придут апостолы — его товарищи,
и прямо к Богу душу вознесут.
* * *
Плачет Таня. Мячик утонул.
Молодость прошла, и муж в запое....
Танечка, не плачь, возьми отгул,
Да оставь ты этот мяч в покое,
Отдохни, ведь Агния Барто
Знать не знала о такой концовке:
Мячик, лужи, мальчик под зонтом
На пустой трамвайной остановке,
Пьяный муж и дочка на сносях,
Как пинок ногой в живот – зарплата...
Наша жизнь – несовершенна вся,
Что ж теперь рыдать? А ведь когда-то,
В детстве, было всё наоборот:
Рубль за счастье, эскимо и мячик,
Карусель, последний оборот
И напротив самый лучший мальчик.
Вечерний свет
Мои слова, завязанные в узел:
вопрос-ответ...
Я дверь прикрыл слегка и сразу сузил
вечерний свет...
Вечерний свет, разлитый по паркету
собрать не смог.
Который год погибшую планету
вращает Бог
и тихим светом, заплетённым в звенья,
в проём двери
Господь дарует нам Своё прощенье...
Нас изнутри
вседенно кто-то молча изучает,
ища ответ.
И детский ангел тихо излучает
вечерний свет.
* * *
То ли ангелы, то ли черти -
разобрать бы во сне, кто поёт...
Человек в ожидании смерти
бестелесен, как после неё,
вокруг то ли жизнь, то ли старость,
то ли вечер, а то ли среда...
Человеку немного осталось
от «отсюда» и до «в никуда»,
«В никуда» - заманчиво снится,
а проснёшься вдруг, и неспеша
разжимаешь ладонь, а синица
вылетает, как будто душа...
* * *
У колонки намёрзло льда.
Я в калошах иду по льду.
В мои вёдра льётся вода
и... суда по воде идут,
и растёт из воды камыш,
и дымок идёт из трубы,
и петляют следы от лыж
вдоль дорог, где столбы... столбы...
и слышна перекличка рек...
...В вёдрах льдинки плывут звеня.
Заметает деревню снег
и следы мои, и меня...
* * *
Заросли смородины: чёрная и красная,
Кислая и сладкая вся, наверняка.
Обрываю ягоды. Западает гласная
И мелькает в зарослях в крапинку щека.
Бродит в палисаднике утро беспризорное,
Смотришь, очарованный танцем стрекозы.
Заросли смородины: красная и чёрная,
Кислая и сладкая – радости азы.
Ягоды созревшие, круглые и гладкие
Тают вмиг за розовой липкою щекой.
Чёрная и красная, кислая и сладкая
По карманам смятые детскою рукой.
Мама крикнет: «Где ты там?». Западает гласная
И бежишь по зарослям голову сломя.
Детство, цвета Родины: чёрное и красное,
Кислое и сладкое в сердце у меня.
* * *
В наш съёмный быт под вечер входим мы.
С порога нас теплом встречают сумерки.
Зиме конец. И сколько той зимы?
Не станем свет включать, побудем в сумраке,
вдохнём и на мгновенье затаим
дыхание, и в темноту вольёмся мы.
Давай чуть-чуть безмолвно постоим.
Но, руки рук коснутся, засмеёмся мы
и дочь помчится мультики включать,
на кухне чайник засвистит отчаянно
и в дверь не позвонят, а почстучат,
— Открой, — ты скажешь. И, задев нечаяяно
рукой в стакане на столе цветы
открою и увижу на пороге я
Создателя. — О Боже, это ты?
В неверии Его хитон потрогаю.
Он соли спросит, глядя в потолок,
Как бы стесняясь собственной известности...
Над нами комнату снимает Бог,
Он, как и мы с тобой, из сельской местности.