Раненый красотой
Словно пифос, до края наполненный спелой пшеницей,
я хочу раздарить золотое зерно красоты,
словно серого мрамора стела, столетий страница,
я хочу говорить, я безмерно боюсь немоты.
Узнаю красоту в жесткой зелени дикого лавра,
в темно-синих вьюнках на обломках упавших колонн,
в исполинских утесах и каменных пустошах Тавра,
и в летучем песке, что полдневной жарой накалён.
И она раскрывается – крыльями гения славы,
силуэтами Граций, танцующих свой хоровод,
трагедийными масками павших во прах архитравов,
и цветением каперса, вросшего в каменный свод.
Эти образы я собираю, как отблески граней
сокрушенных кристаллов, осколки упавшей звезды,
этой древней красой я давно и безжалостно ранен,
и отстал навсегда от своей бесноватой орды.
Я стою на руинах, смотрю на священные камни,
триумфальные строки ищу на поверхности плит,
и они мне ответствуют – альфой, и бетой, и гаммой,
и бескрайнее море спокойно и нежно шумит.
***
От острова Пи-Пи до острова Кхе-Кхе
по золотым пескам и рощам тамариска
под мерный шум валов пропрыгать налегке,
и никаких забот, и счастье близко-близко,
и бесконечна даль, и влажен горизонт,
и тени облаков, как полусон, летящий
над пеной теплых вод, и кажется все чаще,
что учишься дышать с приливом в унисон.
Глядишь в полуприщур на белопенный риф,
где, может быть, вчера смеялись лотофаги,
и собственная жизнь, как этот сладкий миф,
рассказана волнам, и не нужна бумаге,
и ты, как Гулливер, распластан на песке,
вокруг тебя следы и норки лилипутов,
на долгие часы растянуты минуты,
и океан сокрыт в каури на руке.
Сейчас и навсегда – ты молод и влюблён,
ты дышишь и живешь бездумно и бесстрашно!
Так дети на песке возводят Вавилон,
висячие сады, ступенчатые башни,
так пляшет на волне бумажный галеон,
идя на абордаж кокосовой скорлупки,
и крабик-Одиссей в своей кирасе хрупкой
спешит, блестя клешней, в поход на Илион.
***
Градины мелких медуз, линзы медуз покрупнее
тихо вбирают в себя ясный предсмертный рассвет.
Сколько веков им лежать, в плотном песке каменея,
прежде чем в тёмной руде вспыхнет огнём самоцвет?
Верится в это с трудом, не позволяет наука
делать из студня алмаз, жемчуг растить из слезы.
Но не к лицу мне сейчас рациональная скука, –
нехорошо отвергать детских фантазий призы.
007
Герой бесчисленных легенд,
красавец, фат, интеллигент,
ценитель вин и кавиара
однажды приезжал сюда,
к заливу, полному кальмаров,
где не бывают холода.
В глухой деревне до сих пор
его костюмчиков набор
под яркой вывеской «Армани».
Пофантазируешь слегка,
и мнится – в потайном кармане
надёжный «вальтер-ппк».
А что в харчевнях подают?
Экзотика и пряность блюд
как три соска у Скараманго.
Деньков пятнадцать погостив
распробуешь не только манго,
но и лонгконг, и мангостин.
Воркует бриз, волну дробя,
и полдень целится в тебя
из золотого пистолета,
а ты взираешь на залив,
разбавив зиму жарким летом,
труды бездельем размочив.
Но есть один прискорбный факт –
сейчас закончится антракт,
и налетит в одно мгновенье
весь ворох мировых проблем, –
придёт звонок от Манипенни
и непременный вызов к «М».
Феакида
На руках Посейдона – покой...
Что-то нежное шепчет волна,
набегая.
Из далекого детского сна
ты выходишь на берег морской,
Навсикая.
Я пишу телеграфной строкой, –
ты прости, я опять нездоров,
запятая,
и опять непослушной рукой
шепот моря косичками строф
заплетаю.
И мечтаются буквы любви
не на жарком сыпучем песке,
а на камне,
а цикада поет вдалеке, –
улетевшую рифму лови
в анаграмме.
Слишком поздно учить языки, –
на чужом обрывается нить
золотая...
Мне бы только напев сохранить,
я цитатой прорехи тоски
залатаю.
Словно соло ведет на трубе
равнодушная бойкая речь
телегида...
Мне уже не вернуться к тебе,
на песок золотой не прилечь,
Феакида.