Сердитая Муза
– Не приставай к Пегасу, он устал! -
твердила Муза, хмуро в землю глядя. –
Ну ладно б хлеба, даже славы ради,
а то ведь так замучил-то, нахал!
Носи тебя туда, сюда, по кругу,
всё те же темы, старые слова…
И наплевать, что лошадь чуть жива,
знай, воспеваешь новую подругу.
Приелись всем и осень, и дожди,
и вечное кривляние от скуки.
Читателей давно достали муки,
и что там у тебя ещё в груди!
Молчал поэт, несчастный и понурый,
и думал:
- что поделать, так и есть.
Сурова правда и приятна лесть,
да Муза зря не хвалит, ведь не дура.
Всё так! Но есть другая сторона:
сейчас и правда осень. Не впервые! -
но можно же найти слова другие,
глубинные, свои!
Его вина
лишь в том, что выбирал маршрут привычный,
что не искал нетореных дорог…
Но Муза с ним!
И, стало быть, он мог
пойти своим путём, презрев обычный?
Ругайся, Муза! Твой характер прям.
Наотмашь бьёшь и жалости не знаешь.
Но ты сама Пегаса заседлаешь
поэту, если крепок и упрям!
Замок на горе
За вершинами дальними, за хребтами скалистыми,
на откосе заснеженном, там, где спят облака,
весь в причудливых башенках, не исхожен туристами,
замок феи забвения спит века и века.
Перламутровым призраком, незаметным со спутников,
невесомый, как радуга, он над склоном парит.
Просто солнечным зайчиком он покажется путникам,
виден только мечтателям, а для прочих закрыт.
В сизой дымке безвременья – гости, жители, узники,
галерея с портретами незапомненных лиц,
и в сплетеньях мелодии ненаписанной музыки –
плач щенков не подобранных, крики вымерших птиц.
В замке розы без запаха – восковыми гирляндами,
так похожи на свежие, на живые цветы,
и порхают как бабочки, только крылья стеклянные,
и надежды разбитые, и смешные мечты.
Пусть не помню я адреса, пусть не знаю я имени,
пусть когда-то так глупо мы разминулись в пути…
Ты там ждёшь. За вершинами. За распадками синими.
Я дойду.
Обязательно.
Надо только найти.
Сольвейг
Путешественник возвратился в дом,
мир, как книжицу, пролистав.
И вернул ей жизнь, как забытый сон –
предварительно отобрав.
От волос её веет ладаном,
столько лет прошло – всё прошло.
Почки лопались, листья падали,
и снега стучали в стекло.
Он явился. От солнца бронзовый.
Не стряхнув приключений прах.
И чужих духов запах розовый
кое-как отстирав с рубах.
Он вернулся всезнайкой-странником
в дом, где властвует тишина.
Где крыльцо заплело кустарником.
Где, старея, ждала она.
За окном, в застеколье, душно так,
даже мысли – и те молчат.
Всё глядела в окно, и слушала
как часы на стене стучат.
Не терзая себя вопросами,
не жалея других мужчин,
молча слёзы роняла росами,
не считала своих морщин.
Думал он – разлука с копеечку.
Как звезды августовской след.
Верил – встретит всё ту же девочку,
что рукою махала вслед.
А она надтреснутым голосом
о тоске кричит в зеркала,
или медленно красит волосы
цветом воронова крыла.
Женщина
Она тщательно мажет на ночь лицо
кремами от морщин.
В пыльный бархат шкатулки прячет кольцо.
Хочет чужих мужчин.
Ей не нравится яркий красавчик Депп,
Хью Лори – волшебный сон.
Она чаще танцует гремящий степ,
чем плавленый вальс-бостон.
Она знает, как просто выключит пульс
бьющий в висок удар.
Точно помнит, как горек и сладок вкус
дыма тёмных сигар.
Чистым внутренним слухом, не по уму,
времени чуя тон,
она – королева. И ни к чему
ей царство, венец и трон.
Волос водопад – как вискозный шёлк.
Цвет мёда и молока.
Любимый её – одинокий волк.
Но это
– только пока.
Ладони ангела
В календарях не будет день отмечен,
а просто подойдёт к концу игра.
Из тени он шагнёт ко мне навстречу
и, улыбнувшись, скажет:
– Всё. Пора.
Пошли. Подзадержалась ты, пожалуй!
Плодов запретных набрала вполне
достаточно!
…А ветер лапой шалой
нахально юбку приподнимет мне.
А солнце пустит зайчиков по стёклам!
И радугой окрасится фонтан.
И тополь, что прикидывался блёклым,
протянет ветви-руки к небесам!
А во дворе от эха звуки гулки –
свист, крики, смех, удары по мячу…
Сирена воет где-то в переулке…
И я упрямо крикну:
– Не хочу!
Не тронь меня! Лети путём обычным!
А мне с тобой сейчас не по пути!
Но грустный ангел лишь вздохнёт привычно –
и улетит, зажав меня в горсти.
