***
Свод правил
этот мир составил,
и все вокруг живут по ним,
а исключение из правил
живёт по правилам иным.
И вовсе не гордыня гложет,
а просто-напросто оно
по общим правилам не может.
Ну что поделать – не дано.
Оно устроено иначе,
оно иной поёт мотив,
свою житейскую удачу
без сожаленья упустив.
За годом год, в жару и в стужу,
всего важнее для него
чтоб не учили жить
и в душу
не лезли – только и всего.
***
Я только строке доверяю своей
в попытках увидеть канву
вот этих летящих и тающих дней,
того, чем сегодня живу,
в попытках схватить,
как догадку хотя б,
как тень, что мелькнула вдали,
чем жизни моей настающий этап
отличен от тех, что прошли.
Во тьме заблудился бы наверняка,
не ведая, что впереди...
Быстрей, чем рассудок,
способна строка
разведать, нащупать пути.
Она различит то, что брезжит едва,
и, вслед за строкою своей,
увижу и я:
проступает канва
летящих и тающих дней.
Предновогодний романс
От зимы,
отпустившей поводья,
щедро сыплющей снегом с небес
вдвое праздничней предновогодье
и острей ожиданье чудес.
Нас надежды коснулось дыханье,
как когда-то, в былые года,
и волшебных огней колыханье
манит вдаль,
неизвестно куда...
Мы иллюзией снова согреты?
Это лучше, чем холод в груди...
Как мы жили б, кем были
без этой
детской веры, что все впереди?
***
Мы снежную бабу лепили в лесу,
мы комья катали,
и зайчики солнечные по лицу
у сына скакали.
...Швыряли снежки
у зимы на краю.
Был смех его звонок.
На время задумчивость сбросил свою
мой кроткий ребенок.
И бегал он, бледность сгоняя со щек,
лихой и азартный,
и счастьем светился,
как этот денек,
денек невозвратный...
***
Нежное лукавство,
слиток доброты...
Доченька, лекарство
от любой беды.
Доченька, мой ключик
от волшебных царств,
утренний мой лучик,
рай после мытарств.
Доченька, богатство,
что как дар дано.
За тебя бояться
век мне суждено.
Олени
1.
Скользя по сторонам сторожким оком,
олени приходили на рассвете.
Дом оживал:
и взрослые, и дети
бросали хлеб им из дверей и окон.
Потом к обеду
(зноем дышит небо)
они являлись, как по расписанью.
Их не пугали наши восклицанья.
Губами гуттаперчевыми к хлебу
они тянулись и его съедали
без лишней спешки и без промедленья.
Лишь лай собачий,
долетев из дали,
вдруг встрепенуться заставлял оленей.
2.
Был олененок:
ножки слабоваты,
все в пятнышках бока.
От щелкания фотоаппарата
он вздрагивал слегка.
А остальные ведали олени,
что их не тронут тут,
что безопасно
в дачном поселенье,
где хлеба им дают.
3.
Всерьез пугали их - автомобили.
Однажды видел:
с суеверным страхом
с холма к шоссе олени подходили.
Его бы пересечь единым махом,
но опыт научил бежать не стадом -
по одному.
А остальные ждали,
встревоженным обшаривая взглядом,
шоссе пустое, меркнущие дали...
4.
Луной едва освещены,
порой еще не слишком позднею
среди глубокой тишины
бродили тени грациозные.
Приблизясь или отдалясь,
свершая плавные движения,
они оглядывали нас
без страха и без напряжения.
Я вижу это как сейчас...
5.
И снова так естественно, без трений
не раз в теченье дня пересекались,
переплетались и перекликались
два мира -
человечий и олений...
6.
Между мирами грань тонка:
олени доверяют людям.
А на пока
иль на века -
о том загадывать не будем...
***
С каким-то новым интересом,
как бы в приливе новых сил,
смотрю на холм,
поросший лесом:
его туман полуприкрыл.
Туман не ухватить, не взвесить.
Неуловим, неуследим,
минут, быть может, через десять
растает в воздухе, как дым.
Он - не залетный, он отсюда,
туман, такой же, как вчера.
Он - и угроза, и причуда,
и украшенье, и игра.
Привычно размывая грани,
царит...
И поражает взор
мост, провисающий в тумане
без всяких видимых опор.
