***
когда даёшь мне слёзы покаянья я ничего что свыше не хочу
в обсолонённом горестном сиянье смотрю в окно как в очи палачу
закат готов сияет куколь алый апрельской плахой поле вдалеке
в стакане пойло с привкусом металла цветок помятый из венка в руке
стекло поморщась скажет постарела опухли веки чёрен очерк рта
всё что пылало до конца сгорело была полна любви теперь пуста
имён ушедших не вмещают святцы грехи родных я на плечах тащу
как дальше жить кем в новом дне назваться над кем завою и кому прощу
но я вернусь в библейский виноградник простой подёнщицей не дочерью увы
смирившись сердцем словно христарадник прошедший дантовы круги москвы
***
Б. М.
ну давай раздадим по серьгам всем сестрам —
шлюхам честь возвратим а икру осетрам
и листву что в осенний подол сметена
возвратим на осину — не хочешь а на
эту косточку в съеденный персик вернём
шкуру — соболю пусть серебрится на нём
а из хлеба мы цельное вынем зерно —
где ты колос — держи ведь тобой взращено
да — ещё нужно донору сердце вернуть
не пристало стучать ему в чуждую грудь
а потом наконец возвратим твою жизнь
пулю вырвем из тела — и в ствол — подавись
тут-то выйдут разумцы меня просветить
мол нельзя ничего ничему возвратить
ни глазам моим слёзы ни слово глупцу
ни добычу в породу ни шерсть на овцу
ни утробу ребёнку ни солнцу тепло
ни умершему — им причинённое зло
и того кто ступил на безстудия путь
не догнать не обнять не позвать не вернуть
но я снова своё жестковыйная гну
я смогу
я верну
***
бойся чёртов хома ты не зря по прозванию брут
всё обставлю сама не поможет ни камень ни прут
ани круг меловой ани полный комплект боевой
раньше думал бы дурень плешивой своей головой
не защита тебе ни молитва ни дух этих мест
не крестись понапрасну распался на части твой крест
гол стоишь лыбишь рожу и зря не для блуда ты гол
шкуру снять надо тоже айда возлагайся на стол
глянь сверкают наточены востро для дела ножи
будет больно а ты поори остриё полижи
попроси-ка пощады как помнишь просили тебя
ну а мы похохочем смешно же ведь правда ребя
боль твоя даже тысячной доле поверь не равна
той что сердце ребёнка стерпело испило до дна
вот и всё ни рукой ни ногой не махнуть не сбежать
под землёй исполнять тебе вечно команду лежать
ох от страха обгадился мерзко визжишь как свинья
это так и должно быть всё так и задумала я
вот идёт твой палач раздвигая последнюю тьму
подымите мне веки он скажет
и я подыму
Искупление разбойника
пришли к товарищу врачи и приказали помолчи
побереги больное горло кричи лишь если вкрай припёрло
такую вот имели наглость да фиг бы с ним но где диагноз
ангина ларингит всё мимо болит гортань необъяснимо
товарищ мой не курит даже а глотка словно в чёрной саже
на нёбе синь а в подъязычье как бы яйцо свертелось птичье
откуда что он не вопило из тех что блин судью на мыло
на митингах и не ищите хотя зовут представьте митей
не спикер не певец большого а просто вор из балашово
тихушник спец по бабкам в шалях и старикам что при медалях
которых он одним движеньем обносит в быстром приближенье
товарищ мой молчал неделю вокруг смеялись вкусно ели
в любви клялись и проклинали болтали пили цинандали
стихи читали лгали вволю и пели про коня и поле
а он в сияющем июне глотал в сторонке страх и слюни
прошёл и месяц и полгода настала мерзкая погода
а он всё квасится в больнице и всё никак не прояснится
какая хворь терзает тело измученное до предела
уже не спит он без морфина стероиды шарашат в спину
и вот однажды бедный парень в час ночи смутно прикемарил
и снится сон страдальцу мите что солнце плавает в зените
жить предстоит ему отныне в какой-то чёртовой пустыне
и он не человек а что-то навроде рва точнее грота
или гнезда размером с «бэху» ну вобщем хлопцу не до смеха
да и во рту всё так же гадко не исчезает яйцекладка
томится он от страшной боли хирургов молит режьте что ли
мол у него внутри таится дитя какой-то грозной птицы
а те вокруг рычат роятся но скальпелем махнуть боятся
поскольку инструмент опасный непросто зажимаем в ластах
вдруг над пустыней взвились смерчи и встал предвечной тьмой очерчен
кого назвать-то страшно к ночи а митя прям узрел воочью
поганый скачет в кольца вьётся и пышет адом и смеётся
ну как оно пошла ль наука тебе на пользу скокарь сука
являются ль старухи в ботах голодные в бреду в сухотах
и старики в беде бесслезной не жалко ль их тебе болезный
нет митя молча отвечает мой сон лишь боль и страх смущают
теперь вот ты припёрся с вяком поди-ка ты на корм собакам
нет от тебя урода толку орешь да ржёшь да морщишь холку
а я вот-вот подохну в муках не в силах выдавить ни звука
ни Бога не позвать ни маму пред тем как заровняют яму
и вдруг вот этот что не назван как выпустит клубок миазмов
хвать и вставляет в горло мите сверло где срез на победите
и как шахтёр в породу буром давай в нутро вгрызаться дуром
вздохнул всей грудью митя мати вскричал проснулся глядь в палате
сияет утро блик на тюле июль Господь сидит на стуле
а рядом матушка митяя ещё как будто тут но тая
он умирал четыре года крепка серовская порода
кругом обставясь образами всё плакал тихими слезами
да говорил с покойной мамой что вот сейчас пришла из храма
и чёрной истекая кровью
на стул пустой глядел с любовью
Двоюродному брату Володе
убив брата рiдного
тай шурина вiрного —
покотились голови
як тi макiвочки…
украинская народная песня
мак ни хороший ни плохой
на вышитой подушке
ребёнок маковкой сухой
шумел как погремушкой
что на гряде — то на столе
на всех одни галоши
не может беднота в селе
на цацки тратить гроши
а подрастёт дитя — так что ж
стекло гвоздок верёвку
и курий пух и дедов нож
в игрушки сладит ловко
из толстобоких кабачков
и маленьких арбузов
сооружали мы бычков
воткнув им палки в пузо
а кукуруза-то краса
власы по пояс русы
в зелёном платье телеса
из волчьих ягод бусы
листва — заменой денег нам
подсолнух — щит да зёрна
селянским детским племенам
и скудость плодотворна
а мак — он вам и сяк и так
цветок прекрасней нету
войны и крови алый знак
и млечный сок поэта
он в лепестках — уста любви
усохнет — дряхлый пшука
всё — детям спать благослови
теперь наука — ну-ка
рapаver самоопыле-
ему присуще -ленье
муж и жена в одном стволе
сам град сам населенье
он и парфюм и маргарин
он утоляет голод
он опий и папаверин
он сразу стар и молод
горазд пугать и веселить
сыпняк головоломки
знать где упасть бы — подстелить
сноп маковой соломки
брат вырос и в одессе жил
всем так бы жить бы нам бы
потом в германии служил
как чемпион по самбо
был избалован и любим
и дома и в европе
верховный близким господин
один «як дирка в .опе»
определенье не моё —
так мама выражалась
была в метафорах её
фолькматерная жалость
к ней надя — кровная сестра
мне крёстная тем паче
была по-своему добра
но в умани ж иначе
любых могла бы засмущать
не знавших их
вначале
мамуси крепкая печать
на сестриных печалях
то сплетни то раздоров дух
горячим диким ветром
раскидывали обедвух
за триста километров
но друг без друга тошно им
и праведная сила
под кровом матери родным
мириться приносила
и вдруг — слушками по ушам
мол вовка бабынастин
по пунькам гутам шалашам
своё шукает счастье
не девок статных щемит он
с пунцовыми щеками
не пьёт пшеничный самогон —
скупает мак мешками
аж из «адесы» принесло
за наркотой курьера
беда позор на всё село
неслыханное дело
эх братец пожалел бы
скот
бабуси насти сердце
она ж тебя из года в год
тащила как ведерце
из глубины кирничной тьмы
родной же ревенковый
а он в отца — бубон чумы
внук вовкулак не вова
совала что послаще в рот
и мать сыночку шмерцу
всё отдала — пустой живот
и дом пустой
и сердце
не те корма — ему б дерьма
винта марчухи торча
ну и пошло дурдом тюрьма
гепак шизуха корча
хоть тётя надя с прибылей
ментам коньяк метала
конверты гривен да рублей
и жёлтого металла
мой братец душу загубил
ударом тоби гэри
в кумаре мать свою убил —
побочные потери
ну каратист самбист же ать
скачи лупи ногами
киай
бей в грудь родную мать —
а как ещё с врагами
и вот смотри
пылает май
горит дом профсоюзов
и вовки воют — добивай
режь грузной бабе пузо
и вовкадавр вонючий клоп
пластается на трупах
трёт мак аж очи прут на лоб
чёрт в черепах как в ступах
..........................
да
всё закончится — и вновь
на пепелищах травы
взрастут
к другим придёт любовь
остынет след кровавый
но высший помнит Прокурор
то
чему нет отсрочки
и Он исполнит приговор
до маковой
до точки
О любви о подвиге о смерти
вам легче выскочить вздымая рваный флаг вперёд других — умрём же брат за брата
чем каждый день один хотя бы шаг ступать по направлению к утратам
вам легче за химеру умереть за взгляд за жест за счастье за идею
чем тщиться день за днём перетерёть оковы страсти цепи блудодея
скорей спихнуть ярмо с усталых плеч — без осознания грехов и покаянья
чем много лет старательно беречь страданий свыше данных достоянье
что смерть что подвиг длящийся лишь миг — ну час ну день неделю может статься
ведь это легче чем как ученик за мигом миг десятки лет смиряться
чем беззаветно возрастить дитя что родилось по сбою организма
с уродством внешним или очертя вокруг себя кордоны аутизма
питать своею плотью всё отдать и убедить навечно что родные
не могут ни отречься ни предать ни улизнуть от них на выходные
взорваться легче чем гореть сто лет любовью душу словно угль вздувая
и квант за квантом отдавать свой свет делить свой дух как части каравая
голодных вечным хлебом утолять бездомным сшить нетленную рубаху
не разбирая где агнец где тать и к мантикорам подходить без страху
и горе долгое без слёз переносить из-под недвижных тел таская говна
мыть и кормить и вслух не голосить за что мне Боже этот узел кровный
и мать и недостойного отца вонючих страшных потерявших разум
прощать любить до самого конца не поддаваясь мерзким метастазам
себяжаления уныния тоски гнать мысль о том что лучшие мол годы
коту под хвост и до керстной доски мечтать забыть детали их ухода
мгновенный подвиг — памятник чему
гордыне славе самоубиенью
так легче чем в разрушенном дому нанизывать мгновенье на мгновенье
чтобы собрать достаток и опять воздвигнуть крепость выбитого рода
и каждый день чуть взбрезжит свет вставать идти трудиться стать зерном народа
среди других таких же кто молчит и дело делает хоть наг и унижаем
кто колотилом плевелы лущит чтоб для других стать добрым урожаем
нет — умереть лишь вспыхнуть и сгореть любая смерть не длится дольше жизни
а ты попробуй медленно стареть рыдая горько в безконечной тризне
без ропота вериги дней носить отбросив молью битые эгиды
и что ни ночь то гнев и боль гасить и просыпаться утром без обиды
от всех таить следы незримых битв раскрыв как крылья переплёт псалтыри
да терпеливо глиною молитв латать расколы в сердце в храме в мире
и лишь когда дотянем на горбу всё что назначено до самого до края
умрём с отпустом
созидав судьбу
которую как подвиг избираем
керстной — гробовой, словарь Даля
О Владимире Чурилине
он родился в курской области во деревне во цыганке
на пеплище скифской доблести от цукана и саянки
стать поэтом предназначено было парню по подряду
вдрызг судьбу переиначивал всё же вышло так как надо
был собой красавец с виду он брови чёрные по нитке
да в морской пехоте выдублен да прокатан на магнитке
и пошли стихи калёные где кипела жисть весельем
как гулял до зорь с алёнами упивался крепким зельем
как работал аж урал столбом как читал до помраченья
да упёрся ровно в стену лбом в карламарксово ученье
как отринул слёзы мамины что молилась пред иконой
мне не нужен Бог я каменный я не стану бить поклоны
не нужна защита сильному я ничейный из ничьёва
павла он любил васильева да могучего ручьёва
тот убит тот ложью раненый в муке свил на зоне думы
как в порту угрюмом ванино шли на борт в гнилые трюмы
вот уж сложено так сложено песня-стон отцова участь
что же судьбы подытожены и тебе пора помучась
слишком тихо время двигалось скажет строчкой если спросим
а теперь хоть душу выголось
так уходят в сорок восемь
Валентинка Михаилу Т.
в тюрьме ему явился херувин такой весёлый голый толстопятый
на миску сел сказал здоров ребята михай ответил блин я тут один
а херувин михаю подмигнул — давно вина не пил чё киснешь дядя
давай махнём портвухи на ночь глядя михай крутнулся и кадык сглотнул
не — мне нельзя я сразу тыц ножом мозги в гузно и ничего не помню
да ладно за рекой каменоломню бабманин сад смехульку с куражом
серёжки у неё как леденцы так и хотелось их лизнуть по-детски
дитя барачных хомырей донецких горбушка серого с присыпочкой сольцы
ну рви метан
михай полез в забой — нет стылой мглой штрек памяти окутан
и вдруг в одну инфарктную минуту всё обновилось в клетке стволовой
увидел — валечка соседская бежит с корзиной яблок сколько ей пятнадцать
щенок пред нею хопа кувыркаться в пыли юзжит от радости визжит
а у девчули ножки-бутыльки загар июльский так медово гладок
меж грудок найсолодшая из складок хоть все такие складочки сладки
а вдоль штахет дурмана бубенцы и поздних мальв бесстыжие тычины
и шалый смех девичий без причины и да — в ушах серёжки-леденцы
михай тогда был крут башка ежом весь романтичный после крестной ходки
но сбит как хлопчик первой стопкой водки поплыл поплыл вираж за виражом
так перемкнуло словно смерти нет такие страсти — что ни день в сторонке
курил петух — моржовые коронки лосины бабские и бархатный берет
завидовал и щурился — uncouth — хотя куда там древним роме с юлей
и ныл шибая запахом цыбули the course of true love never did run smooth
ещё love looks not with но нет куда веронской лаве супротив славянской
донецкой юзовской чермной дикополянской которой здесь насыщена руда
в таком прикиде долго ль до беды больного подловили дядю вилю
сломали ногу рёбра раздавили и вырвали из уха шмат голды
от с...ка-память вдруг пахнуло псиной знать врут что жизнь не повернуть назад
михай увидел вновь старинный сад где ветки опускались им на спины
коленей яблоки округлое плечо и небо в падких до безумцев звёздах
горячий рот хватал сентябрьский воздух она умела целоваться ну и чо
на пятые путя подай одру орал диспетчер с близкого вокзала
а змейка-молния на джинсиках кусала нетерпеливых пальцев кожуру
что дальше он без мата ведь не мог всё описать без грязных слов поганых
как их валило наземь словно пьяных и пробивал сквозь пах высокий ток
он яблок валиных антоновку ловил листва волос лилась щекотным ливнем
и был михай тогда щенком счастливым тем что пред ней раскрыв живот юлил
жар тел вокруг воспламенял траву пожухшую всё полыхало алым —
и оттого не в срок заря вставала как будто ночь разорвалась по шву
на майских в загс повязан так сказать хотел на шахту хоть считал позором
но сердце вора остаётся вором пусть даже тот поклялся завязать
ну сняли хату на артёма быт новьё неделю свадьба жри да пей гуляла
тогда ещё страна не отдупляла что ждёт в ближайшем будущем её
валюшка ладом гнёздышко вила ковры купила с люрексом фиранки
и вся как камушек в антверпенской огранке сверкала радостью пока не родила
малец-то сразу было видно не жилец врачи сердились и кривили лица
она рыдала бегала топиться да запила и смолкла наконец
но эта немота скорбящий сбой ещё несносней показались для михая
он бил жену и мука затихая давала сил её терпеть рядом с собой
тут девяностые пошла переть братва вору без крыши в беспределе делать неча
спытают чей ты да поучат покалечат он стал бойцом у кушнира сперва
вдруг перекинулся как в мареве дурном рэкетовал у папы доброслава
а валя всё уж — беспонтовая шалава с тех пор как он свалил за паханом
в луганский край бандитский чумовой полез под самые да под шальные пули
как будто мозг в цемент ему макнули совсем дурак с бажбанной головой
забыл и мать и пьяницу-отца тот третий год в паралике валялся
остервенел над теми изгалялся кто беззащитен был как сельская овца
стал душегубом — так тому и быть достичь во зле до адской тьмы в финале
статьи всё тяжкие от девять три и дале когда раз плюнуть и дитя убить
ведь хочь не хочь а руки замарай ножом кастетом битой автоматом
и после бойни в билоскэлюватом михай подался в западенский край
там балоганы чёрный беспредел свои дела в бандеровской макитре
зато всегда при сале и поллитре здоров как бык вот только поседел
особо он возненавидел баб и всякой — проститутке иль монашке
в разборках мокрых не давал поблажки а то ж братва подумает что слаб
он сам-то лютой смерти заслужил давно ещё когда сгубил валюшу
тогда он предал продал чёрту душу и дальше жил да разве ж это жил
а слухи долетали что война пришла на родину михай бы мог вернуться
и искупить или уже б загнуться ведь вся нутряга мерзкой тьмой полна
но гурт на польшу понесло бардзо порвали шкуры звыролям ляхивським
всё ближе ад и вот он здесь в чорткивським блок для пожизненных подземное сизо
с ума сошёл — глядите кто прилез румяный чисто начтюрьмы на паску
счас вырвет жабры как рыбак подъязку ну заслужил потерпишь пээлэс
та на катуй
а смрад вокруг густей забило кровоход обратной тягой
и он заплакал тёмно-красной влагой что прожигала щёки до костей
тут херувин вдруг прыг майнул назад мазнул по стенке тельцем неодетым
и видит узник что преграды нету и можно выйти прямо в старый сад
где яблоки по осени гуп гуп стучатся лбами в свежий холм могильный
где в изголовье крестик бесфамильный хлеб и гранёный с отпечатком губ
а это что в траве спаси Господь серёжка с камушком блестящим как конфета
знак вечной жизни указатель света — там валечки измученная плоть
он тихо лёг на землю вниз лицом как клал других под пистолетным дулом
и под лопатку яблоко толкнуло так больно будто стрельнуло свинцом
михаево распалось естество и вверх ушло как из руки разжатой
ну с праздником сказал вослед крылатый теперь ты не забудешь ничего
Полынь
Я не хочу чужих святынь,
Свои обеты не нарушу,
Но мне переполняет душу
Неизъяснимая полынь.
О. Мандельштам
Полынь цитварная, цветы обоеполые!
О, как манит меня твой запах дарминоловый,
плывёт, пьяня, средь сырдарьяловых долин
сесквитерпеновый лактон твой сантонин.
И вдоль полей — полынь, и вдоль песков — джунгарская,
кивая цацками соцветий, nutans царская,
свои владенья расширяешь, войско высеяв,
дочь Эукариота, Артемисия!
И меж белёных хаток на Черкасщине,
где кровный род мой, прекращённый от «покращення»,
растил детей на землях предков, где отныне —
лишь дым емшановый клубящейся полыни.
Полыну в край родной, вдохну — и с плачем заячьим
в ладонь полынную уткнусь... а чем — не знаю, чем:
бедой последней или детскою обидою.
Впитай печаль мою, трава солянковидная,
абсента, вермута, тархуна кровь зелёная,
терпенья терпкость, в бочке мира растворённая…
Полынь — любовь моя, другой уже не надобно,
ты и постель, и платье вдовие, и снадобье,
что пить-не выпить мне теперь до края дней:
чем горше —
тем
воспоминания сильней...
Хомыри (сленг донецк.) — задворки, окраины
Штахеты (там же) — доски забора
Uncouth (анл.) — грубый, неотёсанный, дикарь
the course of true love never did run smooth (англ.) — путь истинной любви никогда не был гладким. Шекспир «Ромео и Джульетта»
love looks not with — любовь смотрит не глазами, [а умом]. Шекспир «Сон в летнюю ночь»
Чермной — багровый, тёмно-красный, кровавый
Голда (блатной жарг.) — золото, Шекспир носил в ухе золотую серьгу
Одра, одр — электропоезд серии Ор, ходивший в Донбассе
Фиранки (донецк. сленг) — занавески
Спытают (там же)— допросят, спросят по понятиям
Улица Артёма — одна из центровых улиц Донецка
Огранка розой (ювелир. термин) — фасетная огранка без площадки и нижней части. Вариации огранки розой используются с XVI века и, в зависимости от числа и формы фасет (фр. facette — грань), делятся на «голландскую», «антверпенскую», «полуголландскую»
Кушнир — Евгений Кушнир, один из главарей донецко-луганской группировки девяностых
Рэкетовать — заниматься рэкетом
Паралик — паралич
Доброслав — ВалерийДоброславский, один из криминальных авторитетов Луганска, расстрелян бандитами в 1987 г., предположительно по заказу Кушнира
В начале 80-х годов имел силу УК УССР от 27.10.1961, в котором 93 статья — «Умышленное убийство или нескольких лиц», а дале — «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах»
Белоскелеватое (укр. Білоскелювате) — село в Краснодонском районе Луганской области, в транскрипции звучит именно так, как я написала
Балоганы — самонаименование одной из ОПГ Западной Украины
Бажбанный (уголовн. сленг)— дурной
Звыроли (польск.) — звери, зверские бандиты
Чорткивский следственный изолятор (в г. Чорткив) — СИ в Тернопольской обл., ул. Леси Украинки, 3, имеет блок для пожизненно осуждённых или плс — пожизненно лишённых свободы
Катовать (старинное русск.) — пытать