* * *
«Я червь, я – Бог», я каторжанин
Высот, которых не найти.
Стремянку дряхлую Державин
Приставил к Млечному Пути. –
Течёт лирическая Званка.
И свежий ворох голубей
Старик гоняет спозаранку
Свистулькой детскою своей.
Он бунт смирял, он пел Фелицу,
Но время стало – и прошло.
И вечность, словно голубица,
Меж звёзд ложится на крыло.
Гомер
В струях ветра, в зигзагах света
С бородою летит старик.
Не взяла в свои воды Лета,
И земля отвернула лик.
Лишь простор меж песком и тучей
Приютил, закружил, несёт.
И звенит инструмент певучий,
И неслышно слепой поёт.
О сражениях, кубках, славе.
О морях, где темно от вдов...
И летит он, гоним ветрами,
Словно парусный свет судов.
* * *
Звоны в небе раскачнулись
Недалёко от земли.
Глазки детские проснулись;
Две иконы зацвели.
На одной – Христос терновый,
На другой весь сонм святых...
Анна, в спаленку с обновой
Проходя, перекрестись!
Вот рубашечка из ситца,
Вот – свистулька с петушком.
Анна, надо торопиться:
Муж законно входит в дом...
Вот – шагов его не слышно:
Тень по лестницам скользит...
В тихой спальне душно, пышно
И Серёжа крепко спит.
Вот проснётся, вскрикнет: «мама!»,
Тень приблизится, тиха...
Поцелует воздух Анна –
И – как ветер – далека...
Карий бархат, чёрный локон,
Стук кареты, звон церквей.
Круговерть из лиц и окон...
Анна, душу пожалей!
Пожалей – как не жалела,
Позови – как не звала...
Тени, тени; бархат белый;
Тени, крылья, купола...
* * *
Чугунной лестницей всходили,
Ступив на воздух кружевной.
Свирели тощие идиллий
Тогда свистели надо мной.
Но вырос я – и стали стены,
Узки и низки потолки.
И не свирели, а сирены,
Сомкнули тяжкие гудки.
И кружевной чугун растаял;
Но всё, что воздух растворил, –
Всё – в ремешках твоих сандалий
И шёлке запоздалом крыл...
Мамай
На потресканный штакетник,
Ёлка, лей свою смолу –
В янтаре увязнет муха...
Не пройдёт лихой татарин
В избу нянюшки моей.
Не влетит беда на крыльях,
А влетит – под потолком
Ленты шёлковы красавиц,
Ленты, смазанные мёдом,
Тёмной патокой и клеем
Прекратят дотошный зуд.
Не пройти врагу. Держава –
С печкой газовой белёной
С близорукой бабой Ритой,
С тощей газовой плитой –
Даст такой отпор Мамаю,
Что отбросит на столетья
Степь ордынскую назад.
А в Черкизове – гулянья.
Красны девки коромысла
С плеч спустили – вёдра пляшут –
Плещут мёртвою водой,
И живой водою плещут, –
И пошли вприсядку избы
Вместе с небом и садами,
Вместе с ржавым «Москвичом»...
И на облако выходит
Сам Давид и смотрит грозно,
Арфу к тису прислонив.
И бежит Мамай поганый
Через поле, через лапник;
Чёрным бродом он проходит
Ясный пруд Архиерейский;
И становится он рябью,
И становится он зыбью
На которой отразился
Храм Пророка Илии...
Сад
Говорил Октай и просил Октай:
«Не рубите сад, персик розовый.
Это дед сажал, поливал в жару,
Собирал плоды, продавал плоды».
Не послушали – порубили сад.
«Надо яблони...» – не прижились те.
Захандрил старик – и на третий день
Испустил он дух, словно облачко.
Голосит вдова, сыновья молчат,
Не сурьмят сурьмой жёны век сухих.
Дети бегают босиком, черны:
Дед Октай лежит, простынёй укрыт.
И настала ночь – звёзды с яблоко
С высоты висят, чуть не падают.
Встал Октай, пошёл; сад обходит весь;
Говорит с отцом, с дедом шепчется.
Говорит: пора запрягать арбу,
На базар везти персик розовый;
Собирать пришло время выручку –
Строить дом пора без окон-дверей.
Скоморох
Везде – серёжки, гусеничный сор;
Зачёсан тополь ветром на пробор.
Свет золотой; добра и горяча
Красавица и верба, и свеча.
«Весна, весна, как та
Невзрачна и чиста;
Весна, весна пришла,
Свистулек принесла...»
Стареют гусли, старый скоморох.
Он матерится, мочит свой платок.
И не вино тому виной – весна,
Что так чиста, невзрачна и красна.
«Легко весной, весной
Жить с песенкой одной,
На лавочке сидеть,
На гусельках гудеть.»
Упала церковь с головою в пруд.
Блестит. И гроб по берегу несут;
И гроб плывёт в сияющей воде;
Спит скоморох, соломка в бороде...
«Весна, весна, вода;
Есть холм на дне пруда.
Там кладбище шумит,
Листвою шевелит».
* * *
Берите подсолнухи лета
И соты из чёрных семян.
Берите и сердце поэта
С сомнительным качеством ран.
И правую руку возьмите,
Что вечно по клавишам бьёт.
И нервы – и пёстрые нити,
И розы, и тёрн, и осот...
Берите для полного счастья –
И дичку, и плевел, и лён.
Дарить нескончаемой властью
Богач и поэт наделён.
Да только не станет теплее
От этих щедрот никому.
Лишь счастье, как мак, заалеет –
И вдруг улыбнётся ему.
Фауст
Лунный шар горячо обездвижен,
И над башней ночная возня –
Плачут звёзды над стрельчатой крышей,
Почему-то забыв про меня.
Я же с книгами, тиглем, горелкой
В келье каменной каждую ночь.
Сердце – бес, торопливый и мелкий,
Хвост поджав, обещает помочь.
Снова – сад и любовный проказник
Влажно гладит меня по лицу...
Маргарита... И тризна, и праздник –
И мечта приближают к концу...
И мечта – целый мир под ногами.
И взираю с дурной высоты:
Пустота... И не бьются с ветрами
Голоса и фрегатов кресты...
* * *
– О чём ты грустишь, мой Генрих?
Как стрелы твои слова...
– Лишь ветер подует – с ветром
Слетит моя голова.
– Но трон твой могуч и крепок,
Как сам ты и твой народ...
–Хоть звёзд не хватает с неба –
Всегда переменчив сброд.
– Но войско твоё и братья –
И меч, и надёжный щит...
– Обманчивы их объятья,
А войско по швам трещит.
Разрушат мой замок скоро,
Лохмотья надену я...
– Так будь же тебе опорой,
Мой Генрих – любовь моя!
* * *
Идёт – и венчик на челе,
И два крыла навеселе,
И накрест риза.
Горят пурпурны облака.
И скорбь, и радость, и тоска,
Мольбы и вызов...
Сияют выси, хлещет сад;
Давид свершает свой обряд
Под облаками...
И я – не ангел, не Давид.
И старость дрёмная стоит
Перед глазами.