Неюбилейные заметки о стихах Николая Сундеева
...Жизнь развела нас далеко друг от друга по причинам, которые некогда виделись весьма принципиальными, а теперь, по прошествии лет, кажутся абсолютно несущественными. И так продолжалось до 2004 года, когда в Москве умер Борис Викторов.
Мне выпало оплакивать многих своих товарищей, и каждый раз я чувствовала себя гонцом, которого казнят из-за плохой новости. Но в тот раз вышло иначе. О Боре я написала для двух кишиневских изданий - возобновленной «Вечерки», где тогда работала, и для газеты «Еврейское местечко». Через несколько дней мне позвонил Николай Сундеев. Мы не общались восемнадцать лет, но нельзя было не узнать знакомый тембр голоса. Разговор начался несколько натянуто. Собеседник сообщил, что прочитал мой некролог на сайте «ЕМ», сказал, что хочет перепечатать его в своей газете «Кстати», выходящей в Сан-Франциско, и спросил, не буду ли я против. Сама постановка вопроса показалась мне абсурдной. Согласовывать такие вещи следовало, в первую очередь, с редактором «Местечка» Ильей Марьяшом. Если же без формальностей... Борис был нашим старшим товарищем, в каком-то смысле учителем, и горе от этой утраты тоже стало общим. Конечно, я не могла не согласиться.
Последовала долгая пауза, но не слышно было щелчка или гудков, которые свидетельствовали бы о разъединении. Потом Николай с некоторым усилием попросил у меня прощения за дела давно минувших дней.
- И ты меня прости, - с облегчением сказала я.
Так состоялось наше примирение. Мы продолжали перезваниваться, переписывались по электронной почте. Время от времени Николай давал мне журналистские или редакторские задания, которые я с удовольствием выполняла, отчасти из любезности, отчасти из любопытства: насколько газетная работа «там» отличается от этого ремесла «тут». Присылал поэтические книжки, выпущенные в эмиграции. Вот они передо мной. «Мы солнца не ждали» (1997), «Свеченье дня» (2002), «После молчания» (2011). А года два назад, когда заокеанские Сундеевы приезжали в Кишинев, ненадолго встретились. И, наверно, оба были поражены неизбежными переменами. Снова появилась какая-то натянутость, подчеркнутая любезность, как между посторонними. И мне было жаль, что никогда не вернется прежняя короткость отношений.
Не гневи судьбу, будь благодарна и за малые милости.
... Старый корпус Кишиневского госуниверситета. Здание старинное, историческое, здесь, в реальном училище, «плоды недолгой науки» некогда вкушали академик Димо и Григорий Котовский. Разносится слух: на лекции пришел первокурсник Коля Сундеев. Младший Сундук, брат Виктора - легендарной звезды студенческого театра «Факел», кумира чувствительных филологинь. И мы всей толпой устремляемся на смотрины. Отзывы довольно скептические. Ничего особенного. Ни на грамм обаяния. Слишком основательный. Не Сундук, а настоящий шкаф.
Поздней, когда Коля начал читать стихи таким же прекрасно поставленным, как у Вити, голосом, сердца смягчились. В младшем брате даже начали находить некое сходство с молодым Маяковским. И он, безусловно, был очень талантлив.
Одна девочка из нашей группы взяла академический отпуск по болезни и отстала на год. Это обстоятельство особенно сблизило нас с последующим курсом. А с Колей мы довольно быстро сдружились во многом благодаря литературному объединению, которое основал молодой Кирилл Ковальджи еще в 1955 году (поздней, с началом космической эры, ему присвоили тематическое название «Орбита»). Действовало литобъединение при легендарной газете «Молодежь Молдавии». После «золотого века» в «ММ» сменился редактор, но еще работали кумиры и властители дум моей юности, а через некоторое время буду работать и я.
Помню, много споров вызвало стихотворение Николая Сундеева, которое начиналось строчкой «Старуха ест солому». Подразумевалось, что подобный персонаж уместен в каком-либо историческом экскурсе, а наша, советская старуха питается не в пример лучше. Или «Фотография», где речь шла о погибшем солдате, похороненном «вчерне». Образ был неожиданный и щемящий - похоронили на марше, второпях, без помпы, могила затерялась... Это была другая эстетика, весьма далекая от официальной. Потому и помнится.
Не смята, не запета –
отточено-строга
сквозь времена запрета
проросшая строка.
Надо сказать, что после окончания каждого заседания начиналась «вторая серия». Долгие прогулки по городу, сидение на лавочках и бесконечные споры со старшими товарищами, уже издавшими поэтические книжки. Все это сопровождалось неким ритуалом. Сначала Боря Викторов говорил: «Что это мы сидим, как бухгалтера?», потом все сбрасывались и отряжали гонца в магазин, а заканчивалось все, естественно, распитием легкого и дивно дешевого вина. Иногда это происходило у входа в театр имени Чехова, где интеллигентная старушка выдавала штопор и стакан в обмен на пустую стеклотару. Или в шелкографической мастерской художника и поэта Володи Суязова, где в подсобке круглый год стояла бочка с универсальной закуской - квашеными помидорами. Или в плетеных «вигвамах» уличной кафешки, откуда однажды нас чуть не замели бравые милиционеры из ночного дозора, чего никак нельзя было допустить, потому что с нами был условно осужденный за хулиганство Вилик Орлов.
Постоянные внутренние искания приводили Колю то к йоге, то к христианству. Он рассказывал мне, как писать стихи, основываясь на духовных практиках Востока. И я, добровольный участник эксперимента, во время дежурства в типографии – много бумажных обрывков и полно времени - повторяла мантру «Я есмь» и впадала в поэтический транс и опоминалась только тогда, когда из дрожащей руки выпадала шариковая ручка. Он рассказывал о своих беседах с «учителем» Павлом, и я начинала видеть сопровождающих меня горлинок. На поверку Павел оказался каким-то баптистом, который на все вопросы отвечал начетническими цитатами из Писания, что нисколько не утоляло нашей жажды некоего довольно абстрактного нравственно-эстетического идеала.
Этот клубок воспоминаний можно разматывать до бесконечности, и не все из них безмятежны. Однажды посетитель «Орбиты», некто М.Г., подозреваемый в том, что он таскается на заседания по заданию известной «конторы глубокого бурения», во время чтения по кругу не без апломба продекламировал несколько отличных стихотворений. Повисла продолжительная пауза, и я уже в смятении открывала рот, чтобы предложить «засланному казачку» прочесть и что-нибудь свое. Но не успела, потому что встал Коля и произнес свое веское слово. Он высоко оценил слог Александра Межирова, перу которого, собственно говоря, стихи принадлежали. «Казачок», нимало не смутившись, заявил, что он проверял эрудицию (!) членов литобъединения.
Но это были еще цветочки. Другой «приходящий», А.Ф., вел себя как настоящий провокатор. К примеру, как-то он попросил меня положить в портфель некие загадочные бумаги, затем отказался оплачивать проезд в автобусе и устроил скандал, в результате вся наша компания оказалась в отделении милиции. И если бы не самообладание и выдержка Коли Сундеева, нас могли бы задержать.
В конце концов, из-за А.Ф. «Орбитой» напрямую занялся КГБ. Меня дважды вызывали в «планетарий» (прозрачный кишиневский эвфемизм – здание местной госбезопасности находилось по соседству с бывшей церковью, где можно было изучить тайны космоса) и терзали многочасовыми «беседами», к Коле и другим ребятам специалисты «глубокого бурения» являлись на работу. Теперь мы общались как конспираторы: обменивались новостями вполголоса и там, где нас никто не мог подслушать.
Никогда не забуду лицемерные слова, которыми меня встретил у входа молодой сотрудник КГБ Н.Н.Дрига:
- Мы пригласили вас как честного человека...
Затем к нему присоединился второй, Юрий Владимирович (фамилию не знаю), в должности повыше и методами пожестче. Многие ребята из нашего лито были знакомы этим деятелям по именам, но удивительно то, сколько текстов и фактов оказалось у них в руках («казачки», видать, не дремали). В ход шло все – намеки, экивоки, шантаж и прямые угрозы...
Закончилось все тем, что торжествующего А.Ф. выпустили за границу, а прежнюю вольнолюбивую «Орбиту» фактически разогнали, к тому же отныне руководить ею должен был исключительно член СП на ставке.
Вот о чем мне вспоминается, когда я читаю стихи Николая Сундеева.
... И, после разных передряг –
а было их немало –
безвестности высокий ранг
судьба мне даровала.
Живу, всего вкусив сполна
и не переживая,
что беззаветно мне верна
безвестность мировая.
Мне нравится здесь и некая самоирония по отношению к собственному молодому честолюбию, и достоинство мудрости, которая приходит с возрастом. Еще я думаю о передрягах, которые пришлось перенести Николаю – и дома, и в эмиграции. 90-е – нам это так знакомо: «страх перед толпой», страх за сына, и дочь, и жену», «рев национал-стихии»... И чудовищная бойня, развязанная политиканами между двумя берегами Днестра (провозвестница многих других конфликтов), которая оборачивается глубоко личной трагедийной интонацией.
Засну – и время вспять
идет на свете белом,
и мать с отцом
опять
полгода под обстрелом.
И дом я вижу тот,
где досками забиты
все окна;
огород,
снарядами изрытый...
И снова, как тогда, я
к родителям спешу.
По слою гильз
ступая,
к их дому подхожу.
Кроме абсолютной художнической честности, хочется отметить по-мужски скупой отбор выразительных средств, точность интонации и особый драматизм в выборе места и времени действия.
И повис над сумятицей, в дыме,
неожиданный миг тишины
в этой схватке своих со своими
на обломках великой страны.
Жизнь Николая Сундеева в эмиграции вычитываю тоже из стихов. Вынужденный отрыв от родной почвы и прирастание к другой – процесс долгий и болезненный. Для лирического героя это уже пройденный этап, ныне его утешают другие пейзажи, ему поют другие птицы.
... Но все равно храню я карту
Несуществующей страны.
Какая-то его часть навсегда останется здесь, и душе суждено скитаться «над мерцающей бездной» между прошлым и настоящим. Рана по-прежнему отверста и вряд ли когда-либо затянется.
Сошлись все грани и края,
канва совпала –
нет трещины, и жизнь моя
вновь целой стала.
Утраченная гармония возвращается, но только во сне, где еще щебечет памятная мне, читателю, «птица НЕУМРУ».
Во сне мы снова молоды, и целостны, и собираемся оставаться такими же, по меньшей мере, в ближайшие шестьдесят лет.
На снимке: Первая половина 70-х. Заседание актива литературного объединения «Орбита» при газете «Молодежь Молдавии». Справа налево – Николай Сундеев, Светлана Мосова, Александра Юнко, Геннадий Берман, Рудольф Ольшевский, Жан Кривой, Евгений Усачев.