Главная » Литературный ресурс » Литературный процесс » Меж двух стульев, или Пушкин как потенциальный источник

Меж двух стульев, или Пушкин как потенциальный источник

19 окт 2013
Прочитано:
1786
Республика Молдова
г. Кишинев

Одним из самых сильных читательских впечатлений прошлого года для многих стала книга Штефана Тудора Серакуцы «Полынь и роза» (издательство «Labirint», Кишинев, 2012).

На первый взгляд может показаться, что она целиком относится к жанру «любительского пушкиноведения», поскольку посвящена размышлениям о жизни и творчестве Александра Сергеевича. Вот и Иван Дуб, написавший весьма одобрительное предисловие, называет этот труд «литературным исследованием».

Однако сам автор смотрит на мир шире и в своих эссе не чуждается смелых философских, исторических, геополитических и прочих экскурсов и аллюзий. Например, «Посвящение» начинается с рассказа о поездке к родственнику в Бухарест и о молдавских корнях фамилии Чаушеску. В главу «Бахчисарайский фонтан» включены воспоминания о путешествии в Туркмению. А «Страх» переносит читателя то в Капустин Яр 1958 года, то в молдавское село, где в 1976 году от взрыва старого немецкого снаряда погибли тринадцать молодых ребят. И нельзя не отметить, что «личный фактор» в книге, может быть, наиболее любопытен. Автор осваивал целину, служил в ракетных войсках, награжден орденом «Знак Почета», в общем, прожил долгую, интересную, насыщенную событиями жизнь.

Вместе с тем г-н Серакуца то и дело совершает типичные ошибки самодеятельных исследователей: преподносит как открытие давно доказанное и с жаром опровергает давно опровергнутое, допускает грубые фактические ошибки, а из всей необъятной литературы по предмету извлекает лишь то, что работает на «генеральную идею», и отбрасывает как несущественное все остальное. Но и эти огрехи можно объяснить тем, сколь томительна духовная жажда отметиться «на фоне Пушкина» и таким образом приобщиться к вечности.

Обрел ли я к тому бесстрашье,
Надежны ли мои доспехи?
О том читатель мой рассудит,
Бесстрастно оценив успехи.

Нет, это не Александр Сергеевич, как вы могли бы подумать, если бы обладали полной поэтической глухотой. Это автор цитирует себя, любимого. И делает это едва ли не чаще, чем приводит пушкинские тексты.

Правда, уже в начале книги г-н Серакуца разбирает четверостишие из пролога к «Руслану и Людмиле». То самое, классическое школьное «У лукоморья дуб зеленый». А вот его толкование: «...лукоморье это то самое место впадения Дона в Азовское море, где в 1212 году успешные воеводы Чингисхана, пройдя Южным и Восточным берегами Каспийского моря, встретили разрозненные дружины русских князей, погубили их и издевательски казнили самих воевод. (...) Пушкин сообщает нам о переломной трагедии славян, но заметив там зеленого дуба, он сообщает, что славяне потерпели поражение, но они не были побеждены. (...) Почему дуб? Ведь в природе существуют деревья куда мощнее, ценнее и долговечнее? Более того. Кто может представить себе Русь без певучей березы, корабельной сосны и могучего кедра? А Пушкин заметил все же именно дуба. Да, видимо, потому, что дуб был массовым и еще именно он послужил тем материалом для строительства флота российского, которым было открыто не менее славное окно в Европу. И не просто дуб, но дуб зеленый, могучий, мужественно вынашивающий на себе златую цепь, звенья которой отпускались ученым котом в качестве дани татаро-монгольским ордам. И потому ему надобно было попеременно ходить то вправо к Крыму, то влево к Золотой Орде и ни в коем случае не просчитаться. Этими четырьмя строками поэт написал картину современной ему России, но краски были двухсотлетней давности, и оттуда они могли быть переданы новым поколениям лишь в виде надежд непокорившихся предков».

Простите за пространность цитаты, но иначе никак не передать самобытность исторических воззрений Штефана Тудора Серакуцы, его склонность к глубокому философствованию по любому поводу, а также особенности стилистики. Орфографических ошибок и синтаксических рассогласованностей здесь тоже более чем достаточно. Ясно, что текста не касались руки ни редактора, ни корректора. Что же касается умения самостоятельно мыслить, а также внятно выражать мысли, читателю зачастую предлагается сумбурный набор фраз, лишенный элементарной логической связности. Наконец, если уж претендовать на научную дерзостность, не мешало бы, вероятно, подкреплять аргументами те или иные «первооткрывательские» высказывания.

Источниками, судя по всему, г-н Серакуца пользовался самыми разными. И научными, и популярными, и очень популярными. Поэтому рассуждения об «истории человечества» соседствуют с анекдотом о Пушкине, который в Екатеринославе смутил подслеповатую губернаторшу, явившись на прием в прозрачных панталонах без исподнего. Вместе с тем из поля зрения автора выпадает сущий пустяк - почти все стихи великого поэта, все его прозаические произведения, «Борис Годунов» и другие «драматические сцены», роман в стихах «Евгений Онегин», исторические произведения, критические статьи, заметки и т.д. То есть, по сути, в качестве источника не принимается сам писатель в полном объеме своего творчества и литературного значения. Судя по всему, миновали нашего любителя и серьезные труды высокопрофессиональных филологов-пушкинистов, подвижников, десятилетиями работавших в архивах и изучавших каждый документ и каждую строчку.

Тем не менее, цель книги «Полынь и роза» - в корне изменить наше представление о великом поэте. По утверждению автора, Пушкин не «гениальный сочинитель, пламенный воин, смелый разрушитель самодержавия, популярный узник, вечно преследуемый врагами-литераторами и, вконец, злостно убиенный на дуэли подлым иностранцем-французом», а искусственно созданный «божок», «всего лишь один из той громадной плеяды писателей, выросших на достижениях французской поэзии, немецкой песенности и английской прозы». Итак, Пушкин – раздутая «икона». И цель автора, которой он даже не скрывает, – «опустить» его. Низвести до уровня «не более чем обыкновенного» Сверчка (прозвание поэта по литературному кружку «Арзамас»), в «услужливом раболепстве» склонившегося перед всемогущим царем.

Для подтверждения своей концепции г-н Серакуца смело, «не оглядываясь на окна кремлевского кабинета и соседей-доносчиков», приводит множество Бог знает откуда надерганных замшелых идей.

Знаете ли вы, что мы читаем Пушкина не в оригинале? Первым его языком, сообщает автор «Полыни и розы», был французский. Так что же, с детских лет Александр Сергеевич нисколько не продвинулся в освоении «великого и могучего»? И кто же его, в таком случае, перевел? И кого же тогда г-н Серакуца назначит на освободившееся место создателя современного русского языка? Но не ждите ответов на эти вопросы.

Очень плохо Пушкин справлялся с сельскохозяйственными работами - «он не мог позволить себе, со своими ухоженными ногтями, взяться за плуг и выращивать хлеб, хотя ел его ежедневно». Страдал поэт и «обыкновенным меркантилизмом» - «добивался собственного журнала, занимался подсчетом продаж своих книг» и позволял Наталье Николаевне «торговаться с издателями по поводу каждой стихотворной строчки».

«Облико морале» его также далек от совершенства. «Измены жене, наркотик и алкоголь». «Гуляка, игрок, ловелас, дуэлянт». До стихов ли ему было, до прозы ли, до исторических ли изысканий? И никогда не умел «для вдохновенных песнопений избрать возвышенный предмет», на что неоднократно указывает ему Штефан Тудор Серакуца. «Не удостоились стать героями очередной поэмы Великого стихотворца ни печально знаменитые Бассарабы, ни молдавские государи, ни румелийские нации, а вот цыганы стали».

А уж насколько нерадивым чиновником был Александр Сергеевич! Историю с саранчой помните? Ну то-то же. И нет чтобы корпеть в канцелярии - так и норовит совершить прогул. Гуляет себе, гуляет и стишки пописывает. Просто ужас какой-то.

Ну не любит г-н Серакуца Пушкина, зато любит его убийцу, и ничего с этим не поделать – сердцу не прикажешь. Жорж Шарль Дантес - бравый вояка, любимец женщин и просто красавчик. Его помыслы благородны, его поведение на дуэли безупречно, а разжалование в солдаты просто-таки вызывает слезы на глазах. Покровитель и интимный друг этого рыцаря без страха и упрека - голландский посланник Луи Геккерн - деликатно назван в книге то «близким родственником», то «любящим отцом». Отказ от родительских прав настоящего отца, Дантеса-старшего, по причине финансовой недостаточности и вовсе становится актом высокого мужества.

У бедного же поэта отец был один-единственный. Правда, Сергей Львович получил от г-на Серакуцы внезапное повышение по службе и стал статским советником. То-то бы обрадовался тщеславный старичок, слишком рано вышедший в отставку! Да и всему «клану» повезло: в начале книги Пушкин предстает дворянином, но далее автор все чаще именует его «потомком знатного боярского рода». И это не случайная оговорка. Ведь нужно же как-то оправдать «сотрудничество с властью, сыновнюю любовь к императору».

Штефан Тудор Серакуца не только ставит поэта в позу «зю» перед монархом, но и утверждает, будто царь напрямую диктовал, что писать и в каком ключе, после чего Пушкин бежал выполнять высочайшее повеление, подобострастно кланяясь и трепеща от восторга. И выступал – внимание! – как «талантливый апологет имперского правительства» и последовательный проводник русской имперской политики на национальных окраинах. Под этим углом зрения рассматриваются все южные поэмы, «Полтава», «Медный всадник» и даже «Домик в Коломне». Ведь, по мнению г-на Серакуцы, «Пушкин в этому времени уже созрел и сформулировал свою патриотично-политическую программу сплочения Российской империи и приобщения к этой благородной цели диких горцев, сумасбродных казаков, своевольных татар и кочующих цыган».

Строя «крепостные валы для этой гигантской империи», поэт, действуя строго «по поручению грамотных» самодержцев, «извлекал из истории отдельные эпохи Годунова, Пугачева, великие преобразования Петра I». И если это действительно происходило, как утверждается в книге «Полынь и роза», с 1822 года, какой из царей давал Пушкину «социальные заказы» - Александр Палыч или Николай Палыч? «Лукавый щеголь, враг труда» или его младший брат, в котором «много от прапорщика и мало от Петра Великого» (так характеризовал обоих А.С.)?

Усидеть меж двух стульев трудно. Отсюда и многочисленные противоречия Штефана Тудора Серакуцы в оценке Пушкина. С одной стороны, «из своих прожитых творческих лет более чем десятую часть он провел здесь, на этих землях. Здесь он творил, дышал вместе с нами, гулял, играл, стрелялся, любил женщин так же страстно, как наши предки – его сверстники». С другой стороны, автору, видимо, хочется следовать модным в Молдове политическим трендам и соответствовать конъюнктуре текущего момента. Поэтому г-н Серакуца приходит в «эпилоге» к неутешительному выводу: «Лучшие потенциальные источники культуры народа были ориентированы не на воспитании массы, а на воспевании и восхвалении его величества власти имущих». Перед нами вульгарная социология в духе пятидесятых годов, только вывернутая наизнанку. Что раньше было со знаком +, получило знак -, и наоборот.

Английская пословица гласит, что и кошке дозволено смотреть на королеву. Вопрос только в том, что именно извлечет она из этого визита, кроме мыши, замеченной при дворе.

Воистину, все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. А всего грустней, что автор книги «Полынь и роза» - член Союза писателей РМ имени бедного А.С.Пушкина. Хотя, если уж быть последовательным, может быть, следует вступить в СП имени Ж.Ш.Дантеса?