Валерия Гросу (1950 -2012 ) – талантливый поэт, чье творчество еще предстоит по-настоящему изучить и оценить. У меня же другая задача: как человеку близко знавшему Валерию, оставить, пока еще могу, свое слово памяти о ней.
«27 июня 2012 г. ушла в Вечность Валерия Гросу, молдавский поэт и общественный деятель». Не сразу поняла, что это написано о моей подруге.
Ушла, отошла в вечность. Так мне легче сказать. Нет, не умерла, это безнадежное, с вечным запахом сырой глины, слово я не подпущу к ней. Душа вышла из узких земных дверей и ушла в бесконечные великие просторы вечности, вернее, вернулась на эти просторы.
Удивительно, что я всю жизнь помню, как впервые увидела Валерию. Летом 1974 года, приехав на вступительные экзамены в Литературный институт, я, как и все абитуриенты, жила в общежитии. Внизу, на первом этаже стоял стол, (сколько поколений выпускников Лита пережил он!), на который выкладывалась почта, письма, почтовые переводы. Ничего не отыскав на столе для себя, я бежала по лестнице на свой этаж, а Валерия спускалась, возможно, тоже в надежде на письмо. Никогда я не видела такого лица, такой особой красоты, отрешенной, неземной. И одновременно едва уловимая гримаса боли – в глазах и в лице. Словно само соприкосновение с земным миром причиняло ей боль – и душе, и телу. Образ, с которого рисовать печального ангела, оплакивающего потерю рая. Как-то в одной книге я прочитала о том, что раньше, чем человеку родиться в мир, душа его видит небесное, горнее. И есть души, которые, вселившись в тело земного человека, продолжают тосковать по той красоте, помнят тот горний мир и тоскуют по нему. Это о Валерии. И я даже помыслить не могла, что мы станем близкими подругами. Впрочем, потом, при близком знакомстве, образ этот несколько рассеялся. Хрупкая, небольшого роста Валерия показала и не раз, в различных обстоятельствах, мужественность и твердость.
Поступив в институт, мы учились с Валерией на одном курсе, занимались в одном и том же творческом семинаре по мастерству – у Александра Алексеевича Михайлова и Галины Ивановны Седых, которая была тогда совсем молодой ассистенткой. Вспоминая это время сейчас, я поражаюсь, как обширны были ее знания литературы и особенно поэзии, сколько новых имен, цитат сыпалось на нас, как блестящи и убедительны были примеры, предостерегающие, не дающие отречься от собственного голоса. Бережность и осторожность в обращении с каждым из нас. У Александра Алексеевича Михайлова были свои методы обучения, но хотел он от воспитанников своих того же самого.
Мало, что мы с Валерией вместе учились, мы жили в общежитии, в одном доме, рядышком. И ежедневная общая жизнь дала нам возможность приглядеться друг к другу, угадать и почувствовать, что мы одной крови. Произошло это не сразу. Пока что я была в упоении от дружбы сразу с несколькими новыми людьми, которые вносили в мою жизнь что-то невероятно важное, ценное, особенное. Все они занимались в том же михайловском семинаре, что и я. Это Ольга Страшникова, Владимир Данчук, Александр Еременко, Алексей Парщиков. Друзья юности! Они становятся друзьями навек, и нет их роднее и ближе, даже если потом не видишься с ними годами. Все эти ребята были неповторимо талантливые не только как поэты, но и как личности, теперь уже о каждом можно написать не только статью, но и монографию.
С Валерией по-настоящему мы сблизились к третьему курсу. Мы обе выросли в деревне, пусть я в алтайской, а она в молдавской, все же деревенское детство нас очень роднило. Валерия была младшей в своей большой семье, последыш, «была соткана из драгоценных остатков» – шутила она. Ее родители и старшие сестры, которые родились еще до войны, жили в селе София Дрокиевского района, братья к тому времени уже переехали в Кишинев. О детстве Валера всегда рассказывала с юмором и очень живописно. Однажды рассказала, как маленькая убежала в кукурузное поле и уснула там. Вся деревня искала и не могла ее найти. Проснувшись, малышка вернулась домой со словами: «Я немножко поспала в кукурузе!»
Валерия очень любила молдавские народные песни, ставила мне пластинки, и сама пела. Уже не говорю, сколько раз мы слушали Дойну. Я была потрясена роскошной, яркой и высокой красотой этой мелодии. Из поэтов Валерия часто цитировала Эмине́ску, переводила мне на русский строчки из него, очень горюя, что в переводе все теряется.
Со всеми земляками, кто учился на дневном отделении, заочном или на ВЛК, у нее были теплые отношения. Только и слышалось: «Сегодня зайдет Михай, Василий приехал на сессию, должен зайти на ужин. Сейчас Николай придет. Ляна только что заходила, оставила свою подборку стихов». Не все были близки ей по взглядам и в творческом плане, но Валерия принимала и любила их такими, какие они есть. Это мудрость деревенского жителя, попавшего в центр огромной столицы, но не ставшего частью ее.
Она писала много и уже тогда, на втором курсе, всерьез осознавала себя поэтом, была предана своему ремеслу и всегда погружена в него. Думаю, что в это время было написано стихотворение, отрывок из которого привожу. (Подстрочник, разумеется).
Женское сердце станет мужественным в час мой закатный.
Оно откажется от цветка, от откровения — никогда.
Похоже, любимый мой, вечно быть нам в таком соперничестве:
Меня украдешь — я тебе изменю с первым встречным стихом.
(перевод Галины Седых)
В дни, когда не писалось, Валера рисовала картины – маслом, темперой, пастелью, чем придется. Рисовала на картоне, фанере, любой доске. Помню, прибежала как-то к ней, чтобы одолжить что-нибудь для супа, (мы все постоянно бегали друг другу, что-нибудь одалживали, вплоть до луковицы и заодно пообщаться, как к соседке в деревне), а она как раз закончила новую картину. На большом куске фанеры – длинные крепкие стволы лоз, мне казалось, я вижу их корни, а кроны были полны созревшего винограда. Буйный фантастический лес ветвей венчали холеные, домашние кисти светящегося соком винограда. Это был гимн родному саду, я думаю. Детское видение его. Эта картина до конца учебы висела у Валерии на стене, и я всегда старалась сесть с той стороны, откуда особенно хорошо был виден виноградник.
«Я написала стихотворение. Я пишу поэму!» – тихо сообщает Валерия, и лицо освещается тем выражением, которое даровано только матерям, ждущим появление дитя на свет, да еще упоенным своим ремеслом творческим людям. Читаю подстрочник, и ухожу в иные измерения, иные миры. Хотелось бы сделать художественный перевод. Прошу Валерию прочитать вслух. Слушаю смиренное, тихое переливание звуков и вдруг – по нарастающей – что-то трагическое, и дальше, словно обрыв, бездна, а потом снова полились струи плавной речи. «Ты не представляешь, как красиво говорят по-молдавски мои родители. Какой у них язык, особенно у отца!»
От этого общения с Валерой, я полюбила Молдавию и Софию, еще не побывав там, настолько, что даже собралась после института уехать туда.
Она была постарше меня, несколько лет до Литиинститута училась в кишиневском университете, потом поступила в Литературный, и, если говорить о нашем сестричестве, то она была очень строгой и чопорной старшей сестрой. Забавно вспомнить, как делала она строгое лицо и восклицала. «Нина, ты еще совсем ребенок, ты всему веришь! Как можно быть такой наивной?»
Помню однажды, вернувшись с каникул, Валерия приходит ко мне и говорит: «Тебе от моего отца подарок. Пойдем ко мне!» А что такое «Пошли ко мне» в общежитии? Это быстренько перепорхнуть в соседнюю комнату или, в крайнем случае, вознестись на один этаж выше... Приходим. На столе стоит для меня подарок: расписной глиняный кувшин с домашним вином. Кувшин закрыт плотной самодельной пробкой, вырезанной из дерева ее отцом. А надо сказать, я тогда очень увлекалась кувшинами, в этих простых сосудах виделось мне что-то особенное. А пробочку отец всю разрисовал цветными и как-то по-детски наивными узорами. Чтобы красиво было, чтобы мне было радостно.
И вот мы едем с Валерой в Молдавию, к ней домой. Ехали бесконечно долго, пассажирским поездом, и это медленное вхождение, вживание в пространство южных земель было хорошо. Валера, счастливая каким-то тихим затаенным счастьем, вдохновенная, смотрит в окно. Скоро приедем! Начинаются фруктовые сады, они тянутся, тянутся километрами, как море, когда подъезжаешь к Крыму. Но вот и Кишинев.
Валерия частенько рассказывала о своих друзьях, оставшихся в Молдавии, поэтах, художниках. В этих рассказах присутствовали две, казалось бы, несочетаемые интонации: восхищение и насмешливый юмор. Но, видимо, это и делало ее персонажи совершенно живыми. И когда потом я знакомилась с ними, мне казалось, я этих людей давно и прекрасно знаю.
Сутки провели в Кишиневе, у Леониды Лари. Простой быт, чудные дети Леониды и Михая. Пришла еще одна подруга. Домашнее вино, козий сыр, брынза и много зелени, с тех пор полюбила сочетание этой простой и какой-то одухотворенной трапезы. От вкусного виноградного вина совсем не пьянеешь, только бодрее становишься.
И вот мы в деревне, дома у Валерии все узнаваемо, весь день рассматривала наяву то, о чем несколько лет она мне рассказывала. Больше всего помню сейчас виноградник. В нем можно было находиться как в отдельных покоях, запрятаться на весь жаркий день, такой он был густой, разросшийся. Вечером сели с кувшином вина за стол с отцом Валерии и просидели всю ночь. Он был на войне. Многое видел. Но с каким же интересом и уважением разговаривал со мной, юной гостьей из России.
До последних дней пятого курса мы продолжали дружить с Валерией. К этому времени у меня образовалась новая и очень неординарная компания друзей: Магомет Ахмедов, Владимир Козаченко, Наталья Соломко и Валерия (сноски о них). Я стала обладательницей целой комнаты в общежитии, так как Оля Страшникова вышла замуж и переехала на этаж выше. К вечеру, а то и к середине дня, все были у меня. Мы просиживали вместе за разговорами до трех ночи, а то и до утра. Беседы шли в основном о литературе. Время от времени их перебивал стук в дверь какого-нибудь оголодавшего студента. Вопрос будущего прозаика или поэта не отличался разнообразием: «Есть че-нибудь поесть?» «Увы, у нас осталась только духовная пища», – отвечала я как добрая хозяйка и дверь закрывалась. Некоторые, правда, соглашались на духовную пищу и присоединялись к нам. Но до утра, как мы, не досиживали.
Вот и пятый курс. Начались защиты дипломов. Валерия защитилась с отличием и закатила такую пирушку, что и сейчас весело вспоминать. Почему-то она непременно хотела сделать плов, и консультантом этого важного мероприятия стала Ирина Баканова, самая милая и добрая девушка из всех наших студенток. Какое-то особое тепло, детскость исходили от нее, и мы с удовольствием общались с ней.
После института Валерия поступила в аспирантуру, я устроилась на работу в Москве, а потом вышла замуж. И мы еще несколько лет довольно часто виделись с ней. В это время попали в беду ее любимые-прелюбимые братья, началось судебное разбирательство, и я, как могла, помогала ей через своего мужа-юриста.
В 1985(?) году Валерия вернулась в родную Молдавию и больше никогда не покидала ее. В 1988 году в кишиневском издательстве «Литература артистикэ» вышла ее книга под названием «Нинсорь ку привигеторь» (Cнег с соловьями). В ней было стихотворение, ставшее потом песней «Флорь де тей» («Цветы липы»).
Дальше приведу слова молдавского композитора Дмитрия Киценко*:
«...Однажды я услышал, песню «Флорь де тей», мне совершенно не понравилась эта музыка, в отличие от стихов, которые были просто великолепны. И я сказал, что напишу по-другому. Так мы познакомились с Валерией. Как бесценную реликвию храню я книжечку с автографом Валерии: Дмитрию Киценко, с благодарностью за понимание музыки моей души. Валерия. 88 год».
В первой книге Валерии Гросу есть стихотворение под названием «Лакрима» («Слеза»). Поэтическо-мистический образ слезы. Это было оригинально, сложно, но и трагически-пронзительно. На это стихотворение Дмитрием Киценко было написано музыкальное произведение для голоса без сопровождения. Как и все стихи Валерии, оно с трудом поддается подстрочному переводу, тут нужны множественные комментарии, с этим приходится мириться.
В этом произведении абсолютно новая философская мысль выражена через неожиданный образ. Слеза, которая так же сотворена творцом, как облако, которое ты не можешь стереть, как звезда, ведущая тебя, она из того же небесного ряда. Примерно так, но еще гораздо сложнее и по образному ряду и по смыслу.
Дмитрий вспоминает: «У меня сложился напев в стиле дойны. Мне хотелось, чтобы пение было без сопровождения, как это обычно бывает, когда поют дойну. Так как в 1989 году молдавский язык перевели на латинскую графику, «Лакрима» у меня записана в 2-х вариантах: на кириллице и на латинице».
Тема предназначения человека и тема смерти, которая всегда ходит рядом, как атмосфера, как воздух присутствует во многих стихах Валерии Гроссу. Таковы, например, «Женские, наверное, стихи», «Сказание землянина», «Умирая, поспеши, домой...», «Последний аргумент».
Наступили роковые девяностые. Валерия жила в Кишиневе, работала в министерстве культуры Молдавии и писала. Все тяготы жизни, какие выпали на ее народ в те годы, перенесла и она. Эти годы стали для нее очень плодотворными. Шла глубинная, внутренняя работа, и, как результат, новая книга стихотворений «Schimbarea la fațã» («Преображение»), полностью пронизанная христианской тематикой. Это не только перерождение поэтики, это перерождение души, которая стала христианской. В мощном стихотворном потоке сборника «Преображение» многих особенно восхищает стихотворение-триптих «Trinitatea Lupului» («Троица Волка»). Это о нем известный поэт и критик Эмилиан Галайку-Пэун написал: «Читая его (особенно среднюю строфу в финальной части), я испытываю священный трепет».
Но сначала из созвездия
Упала волчица, истекая молоком,
Чтобы сделать закваску будущей цивилизации
И в мрамор белый одеть грязные города.
Чтобы создать храмы, а позже, и богов,
Жертвенные алтари и величественные дворцы —
Это видела, последний раз стоя на заре,
Волчица бесплодная с сосками кровоточащими.
И возвращалась, и ночь целую бежала
Через мрак бездны прожитых времен,
И пришла сюда, и охота закончилась
С последней стрелой, нацеленной на нее из античности.
(перевод Дмитрия Киценко)
Это стихотворение и сказочно, и мифологично, и исторично одновременно. Здесь не просто фантазии, но переплавленное в поэтическую мысль знание поэта мировой истории и истории родной Молдавии.
Поэт не случайно вводит в триптих образ волков. Волк как древний тотем у румын и молдаван имеет особый, сакральный смысл.
На это произведение написана музыка для женского хора и камерного ансамбля. Когда готовилось исполнение хором «Троицы Волка», Валерия сама приходила и объясняла, растолковывала участницам хора глубинный смысл каждой метафоры.
Годы шли, полноводная в начале река времени мелела, источался запас жизни. Житейские скорби в избытке выпали Валерии. Рушилась жизнь родины и давно разрушилась личная. Расставшись с мужем, она больше не вышла замуж, жила одна. Умерли родители, обожаемые, любимые безмерно, погиб старший брат, которого она считала вторым отцом. Боль, отчаяние, разочарование, конечно, она испытала их. Но вряд ли Валерия когда-нибудь испытывала творческий застой, это было бы для нее равносильно смерти. И Господь миловал.
Я так хорошо представляю хрупкую фигурку Валерии, спешащую по кишиневской улочке к себе домой с работы, чтобы скорее вернуться к своему столу, к своему не дописанному.
В 2002 году вышла последняя прижизненная книга Валерии Гросу.
Привожу цитату из отзыва на эту книгу: «...Валерия – большой художник, размышляющий о самом важном и сокровенном: жизни и смерти, о земных человеческих страданиях, о предназначении человека на Земле. Ее поэзия – камертон, по которому можно судить о состоянии в обществе, ведь поэты всегда тонко чувствовали и понимали многое, что зачастую недоступно обывателю. Обнаженность нерва и обостренность восприятия – вот характерные черты настоящего поэта, а Валерия Гросу – выдающийся поэт, ее огромный вклад в молдавскую и румынскую поэзию бесценен».
Последнее десятилетие она жила особенно замкнутой, сосредоточенной жизнью. Ибо жизни оставалось не так уж много, Валерия знала и чувствовала это. Душа готовилась вернуться туда, в те горние пределы, о которых всегда тосковала.
Этот переход свершился 27 июня 2012 года. Валерия завещала похоронить ее в родном селе София.
Еще в 1988 году она написала стихотворение к «Молдове». Даже через подстрочник я чувствую огромную искреннюю силу этого и моления, и завещания одновременно.
К Молдове
И я не знаю ни свободы слаще,
Ни звука в имени моем иного,
Чем быть отмеченной такой удачей —
Рожденьем в рабстве у моей Молдовы.
И в мире нет священней литургии,
И нет молитвословия такого,
Чем то, с которым бы благословили
В объятья лечь земли родной Молдовы.
(перевод Галины Седых)