Главная » Арт-площадка » Музыка » Лучший из отцов

Лучший из отцов

17 мар 2016
Прочитано:
1702
Категория:
Бельгия
Гент

Что можно сказать об отце, который не пустил сына в школу, и потому малыш никогда не общался со сверстниками, не бегал с друзьями по улицам, не играл с ними в догонялки, прятки и  камушки, не валял дурака, не возвращался с уроков, весь закиданный снежками,  в милый тёплый дом? Что сказать об отце, который нещадно эксплуатировал труд своего ребёнка, заставляя его работать буквально на износ и приносить деньги с самого нежного возраста, и опускал порой баснословные суммы, заработанные этим  мальчиком, – в свой карман? Кто он – угнетатель, монстр, садист, вымещавший на ребенке свои собственные неудачи и застарелые комплексы?  Тиран, деспот?

Но у ребёнка был весёлый и общительный характер, он нисколько не чувствовал себя обделённым и любил отца самозабвенно,– «после Бога только папа», говорил он – именно за то, что тот обязал его работать, ибо ничего больше в жизни он не хотел так, как этого  труда.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы родитель не занимался мальчиком, а только заставлял его содержать всю семью. Напротив, он буквально не сводил с него глаз. Он внимал, не дыша, каждому его движению, слову, шуткам или слезам. Не отдав его в школу, он сам взялся преподавать ему арифметику, чтение и письмо. До конца своих дней мальчик сохранил забавное пренебрежение к правилам орфографии и собственный взгляд на главенство тех или иных вещей в этой жизни; грамматические ошибки в своих многочисленных письмах он делал не так уж часто, но, уже будучи взрослым, писал бога, францию и даже имя девушки, на которой потом женился, со строчной буквы, зато слова Честь и Музыка – с прописной. Письма отцу он часто начинал так: «О лучший из отцов!» Географию Европы этот ребёнок выучил не перелистыванием атласов, но созерцанием самых разных ландшафтов, трясясь по много часов подряд по ухабистым или крупномощёным дорогам на жёстких рессорах почтовых карет. Ему приходилось питаться трактирной стряпнёй, жить в дешёвых гостиницах, рано вставать, поздно ложиться, высиживать на множестве утомительных взрослых приёмов, нисколько его не интересовавших, и работать, работать, работать.

«Леопольд Моцарт выжимает из сына все соки», – неодобрительно отозвался Гассе.

«Лучший из отцов» – Леопольд Моцарт был к тридцати шести годам помощником капельмейстера при дворе зальцбургского архиепископа Штраттенбаха, учителем музыки, руководителем хора мальчиков, оркестровым скрипачом, придворным композитором и автором прославленного труда по методике игры на скрипке, – то есть достаточно состоявшимся человеком, когда у него родился седьмой и последний ребёнок. Из шести, родившихся прежде, выжила только одна дочь, остальные умерли в возрасте от шести дней до полугода. И вот теперь – долгожданный сын. На его рождение Леопольд Моцарт сочинил мессу.

Музыкальные произведения Леопольда Моцарта, дошедшие до нас, не слишком объёмны, не слишком многочисленны и не слишком занимательны. Но они исполнялись при его жизни и приносили ему добрую славу и определённый доход. Наиболее интересна Детская симфония со свистульками и трещотками, но всё же не ясно, написал ли её Леопольд Моцарт. Её автором большинство исследователей называет Гайдна. Оратории, мессы, сонаты, дивертисменты, несколько инструментальных концертов. Забавная  пьеса «Катание на санях»: приятная, но довольно монотонная звукоизобразительная музыка, с щёлканьем бича, колокольчиками, со скользкой дорогой и скоростью явно восемнадцатого века. Не «Зима» Вивальди и не «Зимние грёзы». Трудно всего по двум-трём сочинениям судить о композиторе, но как раз в этой пьесе словно проскальзывает то, что потом проявится в идеально отточенных музыкальных формах произведений его сына: из добротной, но зыбкой музыкальной глины, подготовленной отцом, появится  безупречное одухотворённое изваяние, созданное преемником и наследником.

Главным произведением композитора Л. Моцарта, его Magnum Opus – стал сын.

Если правда, что браки заключаются на небесах, то это в полной мере относится к божественному соединению Леопольда Моцарта, сына переплётчика из Аугсбурга, с Анной Марией Вальбургой Пертль, дочерью префекта из Санкт-Гильгена. Этот брак был задуман и благословлён Всевышним в тихом и заурядном Зальцбурге, насчитывавшем к тому времени не более сорока тысяч жителей, и эта пара, встретившаяся в небольшом городе, была избрана из этих сорока тысяч ради того, чтобы  в церковной книге появилась запись:

Иоганнес Хризостомус Вольфгангус Теофилус Моцарт, родился 27 января 1756 года.

Легко читать теперь официальные тексты биографий, где выверены каждая цифра и каждая дата, где всё классифицировано по годам, соотносится с исторической обстановкой, где проводятся параллели, даются ссылки и цитаты, что позволяет  читающему увидеть как общую картину, так и мелкие детали великой жизни. Многотомные труды, монографии, исторические изыскания сообщают о том, что уже безусловно произошло, и приводимые логика и мотивация действующих лиц в исторической или семейной постановке просты и понятны, о ком бы ни шла речь. Если о Моцарте, в чём же там теперь сомневаться, – можно с лёгкостью оперировать яркими словами «вундеркинд», «гений», «феномен», как чем-то неоспоримым. Жизнь состоявшаяся не вызывает чувства неуверенности. Родился, учился, сочинял, концертировал, ездил, выступал, прославился – что тут непонятного, что ещё помимо ясного и непреклонного свершения стоит за этими устойчивыми глаголами? Но представить себе всю эту жизнь, пока она шла, крайне сложно, и осознать её течение, час за часом, день за днём, попытавшись встать на место отца, то есть человека за неё ответственного, её во многом решившего, немыслимо  трудно.

Ведь всегда всем кажется, что просто было писать во времена Вальтера Скотта или  Пушкина, и  представляется, что их талант, ясный всем, легко и просто нашел себе дорогу, обогнав, наверное, всего двух-трёх беспомощных конкурентов, а вот сейчас пробиться не в пример сложнее, ведь столько  развелось мнимых писателей, сочинителей, творцов, и сколько ими рассыпано шелухи!

Но времена и творцы всегда одинаковы, и в восемнадцатом веке искусство было полно зёрен и плевел, как и в двадцать первом, из которых – случайно или нет – время и вкус эпохи потом отберут то, что не исчезнет вместе со смертью своего создателя.

Но как проникнуть в мысли человека, который пока что просто живёт и не помышляет о том, что его отношение к воспитанию  и образованию собственного сына войдёт в историю? как понять его позицию, стратегию, муки выбора (если они были) и принятие решений – ведь  он не мог заглянуть в конец книги, чтобы узнать правильный ответ? 

Как и когда Леопольд Моцарт стал замечать, обучая  музыке десятки других людей, маленьких и взрослых, занимаясь с собственной необычайно талантливой старшей дочерью, что его младший ребёнок приспособлен к музыке гораздо в большей степени, чем сотни встречавшихся ему за жизнь музыкантов? Тогда ли, когда младенец покачивал головой   в такт звону колоколов или застывал на месте, услышав пение малиновки?  Когда заползал под клавесин и высиживал там все часы уроков, которые отец давал другим? Когда ритмично постукивал пальчиками по подоконнику, самозабвенно внимая  шуму дождя? Когда замирал, упиваясь тиканьем часов? Когда по звуку плеска воды и звяканью тарелок с кухни, безошибочно определял, кто именно моет посуду, и рыдал, если с какофонным грохотом, с варварским неблагозвучием разбивалось блюдо?

Какой проницательностью и верой надо было обладать, чтобы, заметив в собственном, едва научившемся ходить, карапузе признаки необычной увлечённости и заинтересованности музыкой, определить, что это – нечто большее, чем просто тяга ребёнка к несложным песенкам  и приятному щебетанью домашнего клавесина?

Какое, наконец,  вдохновенное чутьё надо было иметь, чтобы расслышать и узнать божий голос в мурлыканье подпевавшего скрипке мальчика? Как всерьёз надо было задуматься над любовью к музыке малыша, который в день, когда ему впервые сменили платьице на панталоны, скрылся от гостей, ушёл в музыкальную комнату и, не видя клавиш из-за малого роста, на ощупь стал подбирать терции?

Леопольду было сложно не поддаться шутливому и скептическому мнению коллег и приятелей, также наблюдавших необыкновенные забавы трёхлетки, размазывавшего кляксы по нотной бумаге, наизусть барабанившего по ножке стола ритм только что отзвучавшего квартета и писавшего мелом ноты везде, где он ползал. Но он обладал очевидной  решительностью: поучив его музыке года два с половиной (в объективном пересчёте – полжизни самого ребёнка), осмелился полностью изменить свою собственную жизнь: взял отпуск за свой счёт и пустился всей семьёй, с двумя маленькими детьми не самого крепкого здоровья, в длительное путешествие в надежде внушить, передать, навязать миру свою жаркую веру в необычайный талант мальчика. Чего в этом было больше: расчёта, что вундеркинд принесёт доход, уверенности, что сын перерастёт его, как композитор, и потому нуждается в известности – или страсти открыть миру новый светоч?

Думается, что очень непросто далось Леопольду Моцарту это безумное, со всех сторон авантюрное решение: оставить службу, начать тратить сбережения, отказаться от стабильности устоявшейся жизни, домашнего стола, покоя, дохода, рискнуть собственной сложившейся карьерой, – а ведь ему было, что терять.

Знаменитый дом-музей, где родился Моцарт, не очень богат экспонатами.  После узенькой лестницы –  первая табличка: «здесь была кухня семьи Моцарт».  Далее – комнаты. Из подлинного – детский альт и скрипочка, письма, гравюры, книги, ноты... В запаянном стеклянном цилиндре прядь волос Вольфганга и несколько тусклых перламутровых пуговиц с его камзола. Остальное – подобранная соответственно эпохе обстановка, мебель, картины,  в нижнем этаже – процветающий сувенирный магазин. Но это было здесь, в этом доме, и что чувствуешь, когда оглядываешься в небольших комнатах,– про то рассказать нельзя. Здесь стояла его колыбель.

Собственно, Наннерль, старшая сестра Вольфганга, была первым подарком четы Моцарт миру и тоже вундеркиндом, но её единственное и решающее невезение было в том, что она родилась девочкой. Максимум, на что она могла рассчитывать, это  одобрительные похлопывания дамских вееров и наведённые на неё мужские лорнеты в салонах, да и то, пока не выросла из того возраста, когда музыкальная виртуозность девчушки считается забавной. Фройлейн должна музицировать, вышивать и писать томные акварели, но никому не интересно, если она играет с детства сложнейшие по тем временам музыкальные произведения, обладая редкими способностями, и её игра – далеко не любительское владение инструментом.

Отец учил её с любовью и терпением,  но решился  изменить жизнь всей семьи только тогда, когда уверился, что его младший ребёнок ещё чудеснее старшей дочери.

Детям исполнилось одиннадцать и шесть, когда они впервые надолго покинули свой дом. Перечислять их совместные и несовместные путешествия бессмысленно; в одном из музеев Моцарта есть карта Европы с загорающимися после нажатия кнопки лампочками в тех городах, где Вольфганг побывал ребёнком, выступая один или с сестрой. Мерцание этих светлячков сливается поистине в Млечный путь. Одни только названия заняли бы добрый лист бумаги. «Я список кораблей прочел до середины»... Какой-то дотошный исследователь подсчитал, что, разъезжая семь непрерывных лет, Моцарт провёл в каретах около трёх лет чистого времени; там и рос, как царевич Гвидон в бочке.

Не знаю, верен ли этот подсчёт. В любом случае это сложно себе представить, не прожив.

Дети болели. У них случались запоры, катары, головные боли, ревматизм, тошнота, – и всё это в разъездах. В некоторых городах их застигали эпидемии, они перенесли  бесчисленные ангины,  желудочные расстройства, воспаление лёгких, тиф, оспу, скарлатину. В одном из визитов в Вену одиннадцатилетний Вольфганг из-за осложнения после оспы на девять дней был поражён слепотой. Однажды  в Голландии пришлось задержаться непредвиденно долго: Наннерль была так плоха, что её соборовали... Но коммерческий проект отца не прерывался, пока возраст детей и его власть над ними позволяли поддерживать золотой поток.

Что было для него главнее, для этого сложного человека, так рисковавшего жизнью и здоровьем своих горячо любимых детей, музыка или деньги? Он  с горечью сознавал, что публика платит не за высокое искусство, которого она не в силах распознать, а за развлечение и фокусы, и именно потому, что их исполняет ребёнок. Судя по письмам к друзьям в Зальцбург ему самому часто были тошны трюки, которые он заставлял проделывать сына на всех подмостках Европы, вся эта игра с завязанными глазами спиной к клавиатуре, закрытой полотенцем... Ведь он-то знал и понимал, как никто, какой невероятный, редчайший  талант живёт в мальчике. Могли ли это оценить маркграфы и курфюрсты, вполуха слушавшие маленьких Моцартов между делом, отдыхая после охоты перед игрой в трик-трак? Музицировали и почитали себя профессорами в гармонии тогда практически все. Через какие толпы важных особ продирался  несгибаемый и упорный Леопольд, чтобы добиться аудиенции на самом верху, у императоров и архиепископов, которые в итоге могли обнаружить иные модные предпочтения! Сколько обязательных фокусов надо было продемонстрировать детям, особенно Вольфгангу, чтобы  из сотен и тысяч, его выслушавших, попался наконец один понимающий. И кто мог им оказаться, свой брат музыкант? Вряд ли профессионалы были восторге, видя явление столь мощного конкурента, а не видеть этого они не могли. Разве что не принимали мальчишку всерьёз.

Чего было ждать от остальных и на кого было рассчитывать, когда даже много лет спустя, выслушав такое совершенство, как «Дон Джованни», завзятый театрал император Иосиф Второй сказал автору: «Дорогой Моцарт, слишком много нот».

«Больше всего меня заботит будущее детей,– писал Леопольд Моцарт в одном из писем в Зальцбург коллеге Хагенауэру. – Поймите, друг мой, всевышний одарил их необычайным талантом; если я сложу с себя попечение о них, это будет означать, что я отступился и от него. Потерянных мгновений не вернуть никогда, я и прежде понимал, сколь ценно время в юности, но теперь я в этом полностью убедился. Вам известно, что мои дети приучены трудиться. Они понимают: чтобы чего-то достигнуть, нужна железная воля».

Он не упоминает только одного: чья это должна быть воля. Железной воли Леопольда было хоть отбавляй.

И любовь его и власть над сыном были огромны.

В чём часто заключается главный тезис родительского воспитания? В простых словах: «Будь таким, чтобы мне нравиться». Любящим и строгим родителям сложно вовремя поставить точку в многолетнем действии этой фразы, как ещё сложнее согласиться с тем, что ребёнок может стать таким, чтобы устраивать не только их.

Можно убедиться, что сын способен работать и содержать себя сам, можно принять и то, что молодой человек даже станет жить отдельно, если будет писать ежедневные отчёты о каждом своём движении, замысле симфонии или проведённом уроке.

Но как научиться самому перестать по привычке вынашивать планы и по-прежнему делать ставку на работу хорошо отлаженного механизма? Как остановить процесс в себе и выпустить из рук рычаг управления? Как согласиться с тем, что талант собственного сына перестал быть подконтрольным и идёт не по схеме, задуманной главой семьи, инициатором, создателем?

Вольфгангу было уже двадцать лет, когда он, гастролируя в Мангейме, взялся давать уроки пения  юной Алоизии Вебер и влюбился настолько, что собрался везти её в Италию, дабы устроить там в оперу в качестве примадонны. Ради этого он решил отменить поездку в Париж. Его мать, сопровождавшая его в то время, успела сделать приписку  к его посланию к отцу с сообщением новости. Леопольд был сокрушён  известием. Первые же девичьи глазки и грудное legato опрокинули все его надежды. Он написал сыну пространный ответ, где внешне хвалил его за его доброту и готовность помочь начинающей  певице, но на деле доносил до него главные слова: «Разве можно, забыв обо всём на свете, решиться на столь безумный шаг после того, что претерпели ради тебя все мы, и особенно твоя сестра, принесшая в жертву свою карьеру!.. Теперь всё зависит от тебя одного: достигнешь ли ты величайших высот – или останешься соблазнённым женщиной,  заурядным капельмейстером, позабытым миром, и умрёшь на грязной соломенной подстилке в хижине, окружённый оборванными голодными детьми».

Вот так, и никак иначе. Какой размах у отцовского прогноза – и ни единого просвета в описываемом будущем. Это и называется манипуляцией, с раздачей ролей жертв и виновников, осознанно или нет. (Что-то подсказывает: осознанно, и весьма.) В этой поездке в Париж 1778 года, на которую согласился послушный сын, случилось непоправимое: после тяжёлой и до конца не определённой болезни умерла сопровождавшая его мать, Анна-Мария. Леопольд Моцарт остался безутешным вдовцом и единственным владельцем сокровища.

В последующей переписке со всё более ожесточавшимся отцом,  который был явно раздосадован увеличивающейся утратой безусловных полномочий, Вольфганг часто заканчивает свои письма так: «Поскорей сообщите мне, что Вы мною довольны, ибо только этого мне и недостаёт теперь для моего полного счастья». Что отвечает отец, можно догадаться на примере других посланий. После конфликта Вольфганга с архиепископом  в письме отцу прозвучали горькие слова: «Я не узнаю своего отца... Вы не можете одобрить моё поведение, это возможно... но Вы считаете, что я ещё не выказал Вам моей любви? И должен теперь же доказать Вам её? Как Вы можете говорить такое?»

Поселившись в 1781 году  в Вене у всё той же семьи Вебер, сдававшей комнаты, и влюбившись на сей раз в младшую сестру Алоизии Констанцу, Вольфганг поначалу отшучивался в ответ на нравоучения и предостережения: «...Я дурачусь и шучу с ней – ничего более... Если бы я должен был жениться на всех, с кем шутил, у меня было бы не менее 200 жён», а потом всерьёз заклинает: «Любимейший, дражайший отец, верьте и доверяйте Вашему сыну, который настроен самым лучшим образом ко всем честным людям. И почему бы ему не быть так же настроенному к его дорогому отцу и сестре? Поверьте ему и доверяйте ему более, чем некоторым людям, которые не знают ничего лучше, как клеветать на честных людей...  1000 раз целую Ваши руки и остаюсь вечно ваш послушнейший сын».

Всем известно, что в шахматы играют не сами фигурки, хотя они и передвигаются по доске. После того, как в действие включилась другая любящая родительница, мадам Вебер, беспрекословному подчинению Моцарта отцу пришёл конец. Фрау Вебер потребовала, чтобы Моцарт женился на Констанце, и даже взяла с него письменное  обязательство в случае его отказа выплачивать ежегодные пожизненные отступные (правда, есть сведения, что возмущённая Констанца бумагу у маменьки отняла и  порвала). Свыше полугода Леопольд не давал согласия на брак, как ни умолял его сын. В августе 1872 года Вольфганг обвенчался с Констанцей в соборе Святого Стефана в Вене. «Лучший из отцов» на свадьбу не явился.

Новобрачные несколько раз откладывали поездку в Зальцбург. Они ждали первенца. Вольфганг упрашивал отца стать крёстным и сообщал о намерении назвать ребёнка в его честь, но Леопольд в своих письмах опускал эту тему, словно она не существовала, и ни разу не ответил хотя бы намёком на согласие. Такая же холодность ожидала молодую пару и во время состоявшегося наконец визита в Зальцбург. Констанце пришлось выслушать от тестя много воспоминаний-упрёков о бывшей дисциплине и труде, от которых Вольфганг теперь, похоже, совсем отвык, ей были предъявлены бережно хранимые табакерки и медальоны от князей и императоров, подаренные её мужу в детстве, но ни одной вещи не было предложено взять на память.

Ещё один раз отец и сын увиделись: стареющий Леопольд навестил Вольфганга в Вене, где откровенно произвёл полную и придирчивую инспекцию его заработков, трат, квартирных расходов и партитур. Обо всех его долгах и упущениях он отчитался в письмах к дочери, правда, похвалив фортепианные концерты сына.

Он посетил несколько публичных выступлений с исполнением его музыки и с наслаждением выслушал почтительные слова Гайдна после одного из концертов: «Кто знает, появился бы на свете такой композитор, как Вольфганг, не будь у него такого отца, как Леопольд».

После этого до самой смерти, последовавшей в 1787 году Леопольд больше не видел сына, который, считал он, так и не оправдал полностью его надежд. За любыми немногословными похвалами в его письмах следовали оценки: твои арии прекрасны, но очень трудны,  пьесы приятны, но легковесны, и так без конца. Строгие родители не склонны хвалить своих детей, и эта программа воспитания рассчитана на пожизненность.

В доме-музее Моцартов на правом берегу ( так называется второй музей в Зальцбурге в  отличие от дома рождения), где семья жила с 1773 года, есть любопытный экспонат: собрание всех сочинений В. А. Моцарта. Тёмно-красные тома уложены друг на друга плашмя и сопровождены шкалой в вышину: полметра, метр, полтора и т.п., подобно тому, как отмечают карандашом рост детей на дверной притолоке. Два с лишним метра музыки в высоту, раза в полтора выше, чем рост любого человека.

Могила Леопольда Моцарта находится на кладбище Святого Себастьяна. В соборе, где состоялось его венчание с Анной Марией Пертль, стоит купель, в которой крестили их божественного сына. Сочетание генов этой пары было таково, что два попадания из семи были безошибочны, двое выживших детей были гениальны. Подумать только, чего, может быть, лишился мир в лице пятерых умерших младенцев.

Там же в соборе надпись, высеченная над алтарём. NOTAS MIHI FECISTI VIAS VITA. Это  конец пятнадцатого псалма Давида. «Ты укажешь мне путь жизни.»  Это мог произнести не только Моцарт, благодаря творца за вдохновение. Это мог сказать и Бог Моцарту. Лучший из отцов –  богу-сыну.